М.П. Мусоргский - в воспоминаниях современников

 

 

М.П. Мусоргский
в воспоминаниях современников
составление, текстологическая редакция, вступительная статья, комментарии и указатели
Е.М. Гордеевой
“Музыка”, 1989г.
(pdf, 15.8 Мб)

содержание:

 

От составителя

Из композиторов «Могучей кучки» М. П. Мусоргский прожил самую короткую жизнь — всего сорок два года! — но оставил несравненное по яркой новаторской сущности и притягательной силе наследие. Музыку эту и через сто с лишним лет после смерти ее создателя слушают во всем мире буквально затаив дыхание; она служит «пробным камнем» для лучших исполнителей, а споры, возникшие еще при жизни автора «Бориса Годунова», сопровождают ее изучение вплоть до наших дней — столь дерзновенны были цели, поставленные и достигнутые композитором, необычайно широко раздвинувшим горизонты музыкального искусства.

Гениально одаренный художник-реформатор и убежденный гуманист, Мусоргский сформировался в 60-е годы прошлого века — время проникновения демократических идей во все сферы русской культуры. Он жил и творил, когда в музыке выступали композиторы «Могучей кучки» и Чайковский, в изобразительном искусстве — Крамской, Перов, Репин» Антокольский, в литературе — Тургенев, Достоевский, Толстой, Некрасов, в науке действовала блестящая плеяда ученых.
Даже на фоне такого исторического окружения, сплошь состоящего из звезд первой величины, Мусоргского отличает необыкновенная смелость и новизна суждений, касается ли это эстетики собственного творчества или оценки каких-либо явлений художественной культуры. В очень значительной степени это запечатлела эпистолярия композитора, которую существенно дополняют воспоминания о нем современников. Воспоминания эти имеют двоякое значение: во-первых, как один из источников исследовательской работы; во-вторых, как самостоятельное документальное собрание—как бы коллективное повествовании о личности композитора, обстоятельствах жизни и творчества, несущее особый отпечаток субъективности и непредвзятости одновременно, присущий именно свидетельствам современников.

Первые воспоминания А.П. Бородина, М.А. Балакирева, Ф.П. Мусоргского - были записаны но просьбе В. В. Стасова, сразу же после кончины Мусоргского (16 марта 1881 года) принявшегося за биографический очерк о нем. В том же году в пятой книге журнала «Семейные вечера» были напечатаны воспоминания Н. И. Компанейского; после выхода биографического очерка Стасова («Вестник Европы», № 5 и 6) за перо взялся еще один из близких друзей композитора, поэт А. А. Голенищев-Кутузов, завершивший рукопись лишь через несколько лет. В дальнейшем, до конца жизни Стасова многие из появлявшихся воспоминаний так или иначе были связаны с его именем: то первая исполнительница партии Марины Ю. Ф. Платонова под впечатлением брошюры Стасова в письме к нему рассказывает о борьбе, предшествовавшей постановке «Бориса Годунова» в Мариинском театре; то сам Стасов, отвечая на вопросы молодого историка русской музыки Н. Ф. Финдейзена или основателя Кружка любителей русской музыки
A. М. Керзина, касается разных периодов жизни Мусоргского; то Л. И. Шестакова, побуждаемая опять же Стасовым, описывает музыкальные вечера в своем доме с участием композиторов «Могучей кучки».
Мусоргскому посвящено немало страниц в различных мемуарах; такова прежде всего «Летопись моей музыкальной жизни» Н. А. Римского-Корсакова, «50 лет русской музыки в моих воспоминаниях» М. М. Ипполитова-Иванова, автобиографические воспоминания певицы Д. М. Леоновой и ученицы Леоновой и Мусоргского, дожившей до середины нашего века А. А. Демидовой, активной общественной деятельницы П. С. Стасовой, книга «За 30 лет», принадлежащая врачу B. Б. Бертенсону, «Моя автобиография» музыканта, художника и литератора И. Ф. Тюменева, воссозданная им на основе подробных дневниковых записей, и некоторые другие.

По мере того как произведения Мусоргского завоевывали все большее и большее признание, со стороны исследователей возрастал интерес к его музыке, к документам жизни и творчества. Наиболее результативной в дореволюционный период оказалась работа музыкального критика В. Г. Каратыгина и музыковеда А. Н. Римского-Корсакова (сына композитора). Их трудами был подготовлен специальный, посвященный Мусоргскому выпуск журнала «Музыкальный современник» (1917, № 5/6). Не касаясь аналитических работ, следует упомянуть об источниковедческих разысканиях Каратыгина, предпринявшего поездку на родину Мусоргского, установившего его родословную и напечатавшего аннотированный перечень сочинений, а также публикацию писем композитора к Л. И. Шестаковой и П. С. Стасовой, подготовленную А. Н. Римским-Корсаковым. В интересующем нас плане среди материалов «Музыкального современника» выделяется живое повествование В. Д. Комаровой «Из детских воспоминаний о великих людях: Мусоргский». Можно отметить также включение И. И. Лапшиным в свое исследование свидетельств, собранных им от лиц, знавших композитора (среди них Ц. А. Кюи, Я. П. Полонский, А. А. Врубель, С. В. Рождественский, В. Г. Дружинин, Н. Н. Римская-Корсакова).
Новый приток мемуарных материалов приходится уже на советский период, когда было предпринято издание Полного собрания сочинений Мусоргского (М., 1928—1939) с привлечением композиторских сил (Б.В. Асафьев, М.М. Ипполитов-Иванов), а вокруг его творчества развернулась исследовательская работа музыковедов — историческая и источниковедческая (Ю, В. Келдыш, В. В. Яковлев), теоретическая (Вл. В, Протопопов), текстологическая (П. А. Ламм), началось глубокое изучение и публикация документального наследия.
Приток этот был вызван прежде всего продолжающейся деятельностью А. Н. Римского-Корсакова. В процессе подготовки к изданию эпистолярного собрания (Мусоргский М. П. Письма и документы. М„ 1932) с обширными, обстоятельными комментариями, выполненными на основе многочисленных — печатных и рукописных источников, а также сведений, собранных в беседах с людьми, знавшими Мусоргского (например, с племянницей П. А. Наумова, у которого композитор довольно долго жил, Н. В, Стримович, исследователь получил в свое распоряжение ряд воспоминаний, изложенных в письмах к нему; таковы письма И. Е. Репина, Н. А. Бруни и сестры М. А. Врубеля — Анны Александровны.
Параллельно с А.Н. Римским-Корсаковым работу по подготовке сборника статей и материалов вели В. В. Яковлев и 10. В. Келдыш (М. П. Мусоргский: К пятидесятилетию со дня смерти: 1881 — 1931. М., 1932). В нем впервые был дан свод воспоминаний о композиторе (Яковлев Вас. Мусоргский в воспоминаниях и наблюдениях современников), объединивший как прежде известные, так и впервые публикуемые. Специально для этого издания воспоминания о композиторе написали лучшая исполнительница его произведений А. Н. Молас и дочь В. В, Стасова С. В. Фортунато, которой довелось быть свидетельницей его концертных выступлений во время гастрольной поездки с Д, М. Леоновой 1879 года.
В 1935 году, спустя полвека после их завершения, увидели свет воспоминания А. А. Голенищева-Кутузова, подготовленные к изданию Ю. В. Келдышем («Музыкальное наследство», т. 1). Такова вкратце история формирования фонда воспоминаний, не считая отдельных незначительных явлений.
Объем воспоминаний о Мусоргском мог бы быть больше. Но не все из современников композитора, могущих его расширить, сделали это, и такие пробелы весьма ощутимы.

Еще в юные годы Мусоргский на музыкальных вечерах у А. С. Даргомыжского встречался с композитором В. Т. Соколовым. Но тот в своих воспоминаниях (Александр Сергеевич Даргомыжский: 1856—1869 гг.— «Русская старина», 1885, № 5) лишь вскользь упоминает об этом. А дочь приятеля Мусоргского В. В.Захарьина —- А. В. Унковская уделила композитору лишь следующие строки: «Балакирев, Мусоргский и их друзья, молодые музыканты — пионеры новой музыки, бывали у моего отца в Петербурге почти каждый день, и каждый вечер была музыка...» Могла бы сообщить немало интересного и литератор Е. П. Леткова-Султанова, в воспоминаниях которой есть такая фраза: «У Маковских я слышала Мусоргского, когда он играл „Сорочинскую ярмарку"». Однако самый удивительный из таких примеров являет собой «Автобиография» первого исполнителя роли Бориса Годунова, певца И. А. Мельникова (написанная в 1892 году по инициативе Л. И. Шестаковой, она была сначала напечатана в «Новом времени» и позднее-- в 1906 году — в № 29/30 «Русской музыкальной газеты»). В лей вообще нет ни слова ни о Мусоргском, ни о его опере. Лишь в перечне спетых партий в 1874 году значится Борис Годунов.

Дружба с А. А. Голенищевым-Кутузовым расширила круг общения Мусоргского: в пего вошли поэты Я. П. Полонский и А. Н. Майков. Казалось бы, что им «и книги в руки». Но первому принадлежит одно-единственное — правда, очень впечатляющее — свидетельство, записанное И. И. Лапшиным: «Я. П. Полонский, который хорошо знал Мусоргского и навещал его вместе со своей женой во время болезни великого музыканта, рассказывал мне, что слышал в исполнении Мусоргского фортепианную пьесу, изображавшую душевное состояние умирающего политического заключенного в Петропавловской крепости, на фоне курантов, фальшиво играющих „Коль славен"». Что же касается Майкова, то единственное, о чем он рассказал М. М. Иванову много лет спустя после смерти Мусоргского, было наличие нескольких винных бутылок в его пустой комнате...

Безусловно большой пробел образует отсутствие воспоминаний таких современников Мусоргского, как его соратники по «Могучей кучке» Балакирев и Кюи, на глазах которых прошел весь творческий путь автора «Бориса Годунова» и «Хованщины» {в настоящий сборник включены фрагменты писем Балакирева и критического этюда Кюи, основанные на личных впечатлениях). Интересных воспоминаний можно было бы ждать от Д. В. Стасова. Человек умный, тонкий и проницательный, он высказывал такое суждение: «...из всех русских композиторов Мусоргский особенно отличался любознательностью, начитанностью и живым интересом ко всем отраслям знания: читал и по истории, и по естественным наукам, и по астрономии, по литературам иностранным, не говоря о русской, и потому беседы с ним были необыкновенно интересны и содержательны, при крайней своеобразности его собственных мыслей и оригинальности отношения к прочитанному и ко всем явлениям жизни». Остается пожалеть, что мы не знаем всего того, что мог сообщить Д. В. Стасов, если бы написал воспоминания. Обратившись к ним на склоне лет, он успел изложить только часть, относящуюся к раннему периоду своей жизни, до появления в ней Мусоргского.
Но, пожалуй, более всего обидно отсутствие воспоминаний М. М. Антокольского, который не только преклонялся перед гением Мусоргского и глубоко понимал его творчество, но и ценил его как борца за новое а музыкальном искусстве. Составить об этом представление можно по письмам скульптора из-за границы к В. В. Стасову.

Знакомый с Мусоргским с 1871 года, Антокольский знал «Бориса Годунова» до постановки оперы в театре. Наблюдал он и сочинение «Хованщины». «Как Мусоргский? Как зовут его новую оперу, не та ли, о которой мы говорили,— помните, в Парголове, когда мы ехали обратной телеге?» — спрашивает Антокольский Стасова 17 апреля 1873 года (с. 73); «Мой привет Мусоргскому. Я все еще слышу его звуки, которые так сильно нравятся мне, особенно „Хованщина"»,—- пишет он (5 июля 1876 года (с. 268).
«Я часто пою: „На кого же ты нас покинул, отец наш?" (хор из первой картины пролога.— Е. Г.),— писал Антокольский 12 декабря 1872 года (Марк Матвеевич Антокольский: Его жизнь, Творения, Письма и статьи. Под ред. В. В. Стасова. Спб,— М., 1905, с. 55. При дальнейшем цитировании высказываний Антокольского в скобках указываются страницы этого издания).
Узнав об успешной постановке трех картин «Бориса Годунова»
16/28 февраля 1873 года, Антокольский писал: «Как я рад за Мусоргского! Пожалуйста, передайте ему от меня радостное поздравление. Браво! Наша берет!» (с. 66). Он понимал, что это был не просто личный триумф композитора. Успех знаменовал собой победу реалистического направления в русском искусстве, к которому вместе с Мусоргским принадлежал и Антокольский. Он сразу же—6/18 февраля 1874 года — откликается на премьеру оперы в Мариинском театре:
«Издали спешу выразить мою радость, привет и поздравление нашему Мусоргскому. Сегодня утром я прочел в „Голосе" об исполнении оперы „Борис Годунов". И несмотря на все желание критика не сказать правду, все-таки видно, что опера имела огромный успех. То же самое я сейчас прочел в „С.-Петербургских ведомостях". Опера положительно имела большой успех, и даровитого автора вызывали по нескольку раз после каждого акта.

Я же, со своей стороны, тоже вызываю его, чтобы стать на страже искусства правдивого и народного, которое основано на лучшем чувстве человечества, на истине и на красоте. Еще раз повторяю ваши слова: „и с новыми силами станем продолжать паше общее, хотя и разное дело". Еще раз мой привет победителю, очень и очень рад за него и за все новое искусство!» (с. 114).
Получив от Стасова фотографию композитора, сделанную 9 января 1874 года, Антокольский пишет: «Очень вы меня обрадовали портретом Модеста Мусоргского. Он очень хорош. Так и видишь сдерживаемую силу, которая рвется наружу» (с. 134).
Антокольский глубоко переживал кончину композитора:
«Тяжело мне начать писать, потому что тяжело мне говорить о смерти Мусоргского. Она поразила нас всех, хотя мы и были вами предупреждены, что он безнадежен. Ужасно жаль, жаль и больно до глубины души, что смерть похитила у нас еще один лучший талант, который незаменим. Хотелось бы мне много говорить, но чувствую свое бессилие и мне остается только молчать и любить то, что гений его завещал нам» (с. 422).
Стасов держит его в курсе всего, что делается в память Мусоргского. Антокольский знакомится с его биографическим очерком: «Вашу биографию Мусоргского я читал в „Вестнике Европы": начал только. Дай бог вам здоровья за такое доброе дело, а главное — за искреннюю душу!», (с. 431). В связи с установкой памятника па могиле композитора в декабре 1885 года Антокольский отозвался:
«Как я благодарен вам за брошюру, а также за газеты, присланные вами, из которых я узнал, как искренно чествовали память даровитого Мусоргского. Как жаль, что и меня там не было, и еще более сожалею, что ничего своего существенного не мог внести я в это дело. В особенности, повторяю, меня радует та искренность, которая чувствуется в каждом слове и деле».
Антокольского волнует судьба наследия композитора; в дни, когда уже состоялась премьера второй его музыкальной драмы, он пишет из Парижа: «Прочел в газете, что скоро будет поставлена „Хованщина" Мусоргского. (...) Дай бог, чтобы „Хованщина" была понята, чтобы она была оценена и чтобы на могиле Мусоргского была вплетена еще одна лавровая ветка» (с. 554—555). И наконец, как бы подводя итог, Антокольский пишет: «...прошло известное время, умер Мусоргский, личные страсти улеглись, и над ним начался суд более беспристрастный, более справедливый. Его музыку, по ее свежести и оригинальности, ставят уже на первом месте после Глинки» (с. 965—966).
Таким было отношение к Мусоргскому и оценка его творчества, данная одним из самых замечательных его современников.

Воспоминания о Мусоргском не освещают всего его жизненного и творческого пути. Никто из родных не описал первых десяти лет его жизни, проведенных в имении родителей в Торопецком уезде Псковской губернии, где Мусоргский родился 9 марта 1839 года. Между тем этот период имел большое значение в формировании будущего музыканта. Именно здесь узнал он от няни русские сказки, услышал народные песни. «Это ознакомление с духом народной жизни было главным импульсом музыкальных импровизаций до начала ознакомления еще с самыми элементарными правилами игры на фортепиано»,— отмечал позднее Мусоргский. Именно здесь начались его занятия музыкой под руководством матери, а в девятилетнем возрасте будущий композитор изведал радость успеха от выступления с концертом Дж. Фильда перед собравшимися у родителей гостями. Успехи мальчика были столь очевидными, что «обожающий музыку» отец решил продолжать музыкальное развитие сына и в Петербурге. Родители привезли сюда десятилетнего Модеста и его старшего брата Филарета и определили братьев сначала в Петропавловскую школу, а три года спустя — в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Музыкой Модест занимался у А.А. Герке, блестящего пианиста и требовательного педагога.

О четырех годах пребывания в школе (1852—1856) мы узнаем из ответов на письмо В. В. Стасова брата композитора. Мусоргский отлично учится, много читает, переводит французские и немецкие книги. Музыке и здесь принадлежит большое место в его жизни: успешно продолжаются уроки с Герке, товарищи готовы без конца слушать его игру на фортепиано. Брат Г. А. Лишина, учившийся в той же школе.
пишет: «М. П. Азанчевский, с которым я был дружен со школьной скамьи, советовал почаще отрывать брата от рояля, как это мне (в свое время.— Е. Г.) случалось проделывать с Азанчевским и Мусоргским в школе подпрапорщиков, когда старшие классы чрезмерными требованиями игры доводили их, „новичков", до полного изнеможения».
Музыкальные интересы не угасли и по выпуске из школы и зачислении в лейб-гвардии Преображенский полк, где среди офицеров оказалось несколько музыкантов-любителей. Это обладатель приятного баритона А. Г. Орфано, пианист Н. А. Оболенский (ему Мусоргский посвятил фортепианную пьесу «Souvenir d'enfance («Воспоминания детства»]), автор нескольких романсов, а позднее — инспектор классов Петербургской консерватории Г. А. Демидов. К этому времени начинают определяться музыкальные вкусы юного композитора. Как записал В. В. Стасов со слов его однополчанина Ф. А. Ванлярского, «Мусоргский уже и тогда (...) начинал не любить итальянскую музыку и [из]-за нее нападал на своих товарищей-преображенцев, разумеется, безусловных поклонников модной музыки и модного пения. Он и сам еще не много знал хорошей музыки, и „Руслан", и „Жизнь за царя", и „Русалка" были ему неизвестны, но он, по крайней мере, ссылался на ту музыку, которая выше итальянской (...) Он ревностно указывал товарищам на Моцартова „Дон-Жуана", на дуэт и разные другие номера оттуда, как на образцы „настоящей и хорошей музыки"».
Далее жизнь Мусоргского довольно подробно прослеживается по воспоминаниям. Семнадцатилетним юношей на дежурстве в военном госпитале он знакомится с А. П. Бородиным, в те годы — молодым врачом. Затем происходят встречи с Даргомыжским, Кюи, Балакиревым, братьями Стасовыми, Л. И. Шестаковой. Изучение музыкальной литературы и занятия композицией под руководством Балакирева и увлекательные собрания в его доме, решение посвятить себя исключительно музыке, знакомство с Римским-Корсаковым, музыкальные вечера у Даргомыжского и В. Ф. Пургольда, Стасовых и Шестаковой, нащупывание собственного пути музыкального драматурга, искания и пробы и, наконец, гигантский взлет — создание «Бориса Годунова».
Все это по-разному и с различных сторон отразили в воспоминаниях ближайшие друзья и соратники: Стасов и Римский-Корсаков, Бородин и Балакирев, блестящая пианистка, участница исполнения всех новинок в балакиревском кружке Н. И. Римская-Корсакова и ее сестра, талантливый интерпретатор вокальных сочинений Мусоргского, певица А. Н. Молас и другие.
Постановка «Бориса Годунова» — целая страница в истории русской музыкальной культуры, запечатлевшая борьбу прогрессивных и реакционных сил вокруг гениальной оперы; об этом периоде интересно и с разными подробностями рассказали несколько авторов; Платонова, Шестакова, Комарова, Голенищев-Кутузов, Компанейский...

Но вот прошли первые представления «Бориса Годунова», отшумел разноголосый поток рецензий. Композитор работает над новой музыкальной драмой «Хованщина», создает вокальные циклы «Без солнца». «Песни и пляски смерти» и фортепианный — «Картинки с выставки». У него возникают новые замыслы, однако погрузиться целиком в творчество нет никакой возможности. Выйдя в 1858 году в отставку, из-за недостатка средств Мусоргский поступает в 1863 году на службу в Главное инженерное управление и тянет чиновничью лямку почти до конца жизни. «Коллежский секретарь», «помощник столоначальника» -— страшно читать применительно к гениальному музыканту эти наименования чипов и должностей в его личном деле, больно видеть каллиграфически выведенные им строки рапортов, донесений и иных документов вместо неродившихся партитур...
Первые десять лет композитор безропотно сносил служебные тяготы, но замысел «Хованщины», властно завладевший им, сделал вынужденную раздвоенность остромучителыюй. Мусоргский пишет, что «строже стал к себе, когда затеял музыкальную драму, разборчивее стал по части своих мозгов, а 6 тысяч листов дела лежит...» ; «...сочинение маленьких пьес есть отдых при обдумывании крупных созданий. А у меня отдыхом становится обдумывание крупных созданий, когда и прочь от казенной стряпни, попадаю в свою сферу». Таких жалоб в письмах композитора немало.

В воспоминаниях это время в жизни Мусоргского — середина и особенно вторая половина 70-х годов — если и раскрыто современниками, то неполно и односторонне. В. В. Стасов, давший периодизацию творчества Мусоргского, считает третий (последний) период — с 1874/75 года временем «начавшегося уменьшения и ослабления творческой деятельности Мусоргского» (с. 24 наст, изд.), находит, что «его сочинения стали становиться туманными, вычурными, иногда даже бессвязными и безвкусными» (с. 58 наст. изд.). «Вообще со времени постановки „Бориса" Мусоргский стал появляться между нами несколько реже прежнего, и в нем заметна стала некоторая перемена (...). К этому времени относится начало его засиживаний в «Малом Ярославце" и других ресторанах до раннего утра над коньяком в одиночку или в компании вновь приобретенных знакомых и приятелей, нам в то время неизвестных»,—пишет Римский-Корсаков (с. 78 наст. изд.). В других воспоминаниях — В. Б. Бертенсона, А. П. Моласа — говорится о выступлениях Мусоргского в концертах (он действительно в это время много аккомпанировал певцам). Из воспоминаний Н. И. Компанейского мы узнаем, сколь тяжко переживал композитор кончину «дедушки» _ знаменитого оперного артиста О. А. Петрова. И это все или почти все. А ведь пришел период новых замыслов, великих творческих свершений. И в том, что касалось его музыки, Мусоргский не склонен был замыкаться в себе. Напротив: его всегда тяготило одиночество, он всегда нуждался в душевном тепле, общении с друзьями. Еще ранее, после отъезда матери из Петербурга он поселился в «коммуне», потом перебрался к женатому брату, далее жим в семье Опочининых, а затем вместе с Римским-Корсаковым. После его женитьбы Мусоргский почувствовал себя почти осиротевшим. Некоторое время он прожил с А. А. Голенищевым-Кутузовым (это описано поэтом). После того как тот женился, у Мусоргского появились новые знакомые, о которых не знали его прежние друзья.

Круг общения Мусоргского в последний период жизни можно воссоздать лишь на основе косвенных данных, в частности по его пометкам на записях народных песен. Так, украинскую и турецкую песни композитор записал в 1878 году от писателя В. В. Крестовского, который родился в Киевской губернии и там, конечно, слышал народное пение, а турецкую мог узнать, будучи офицером, прикомандированным к Главному штабу во время русско-турецкой войны. На одной из записей («Ой на ropi») значится фамилия Русова, который работал земским статистиком и этнографом в Черниговской, Херсонской и Полтавской губерниях, но интересовался народной музыкой: писал об известном кобзаре Остапе Вересае, принимал участие в хоре, руководимом Н. В. Лысенко. Вероятно, во время выступлений хора в Петербурге Мусоргский общался с А. А. Русовым. Сохранились связи композитора и с деятелями Мариинского театра со времени постановки «Бориса Годунова». Одну из украинских песен он записал от режиссера А. Я. Морозова, другую — русскую — от заведующего осветительной частью М. Ф. Шишко. Это был живой, общительный и очень интересный человек. Страсть к учению привела его в Москву из глухой белорусской деревни, где он родился. Он окончил университет, увлекался изобретательством в области химии и, главным образом, пиротехники. В Петербурге занимался устройством праздничных иллюминаций, усовершенствовал бенгальские огни и стал наконец инспектором освещения в Мариинском театре.
Среди знакомых Шишко были А. Н. Островский, И, Ф. Горбунов, С. В. Максимов; двух последних знал и Мусоргский. Обычно они встречались в «Малом Ярославце». Сюда приходили литераторы, артисты, художники пообщаться, поделиться планами, послушать характерные особенности народной речи. Именно такими посетителями трактира были писатель-этнограф С. В. Максимов, иной раз развлекавший собравшихся рассказами, и актер И. Ф. Горбунов, прославившийся изображением в лицах сцен из народной жизни, чиновничьего и купеческого быта. Горбунов напел Мусоргскому песню «Исходила младенька», которая вошла в «Хованщину» как песня Марфы («Исходила младешенька»).
К этому же времени относится знакомство Мусоргского с литератором и путешественником-ориенталистом П. И. Пашино, Это подтверждается пометкой композитора на четырех записанных от него песнях: «Пашино, 17 апреля 77». Песни — киргизская, бирманская, армянская и напев дервиша, и сообщил их Мусоргскому человек удивительной судьбы. Наделенный редкими лингвистическими способностями, он поначалу стал дипломатом, но в дальнейшем Пашино, путешественник по призванию, посвятил себя изучению стран Востока. Ему довелось побывать в Персии, Индии, Бирме, Китае, Японии, Эфиопии... Перерывы между путешествиями были заняты журналистской работой, которая помогала собрать скромные средства для следующих странствий. С этим человеком, столько видевшим и так много знавшим, и встречался Мусоргский. Бывая в разных странах, Пашино запомнил много песен и сам напел их со словами; киргизский и бирманский тексты Мусоргский записал под нотами русскими буквами. С этими песнями композитор связывал очень интересные замыслы; возле киргизской песни есть его пометка: «Для последней оперы „Пугачевщина"»,—- а три другие песни предполагал включить в большую сюиту для оркестра с арфами и фортепиано (он сообщал об этом в письме В. В. Стасову).
Таков был круг общения Мусоргского и его творческие планы, не отраженные в воспоминаниях. Зато последние два-три года жизни композитора освещены в них довольно обстоятельно. О злоключениях последнего времени, когда он лишился службы и даже крова, пишут Д. М. Леонова и А. Леонтьев; пребывание Мусоргского в Ялте во время его гастрольной поездки с Леоновой описано С. В. Фортунато; о леоновских вокальных курсах, где преподавал и Мусоргский, сохранились свидетельства учившейся там певицы А. А. Демидовой; о предшествовавших кончине днях сообщили И. Е. Репин, в больничных условиях писавший портрет композитора, и врач Л. Б. Бертенсон; похороны запечатлел И. Ф. Тюменев.
Несмотря на то что настоящий сборник является верным сводом воспоминаний о Мусоргском, от включения в него некоторых материалов все же пришлось отказаться. Это прежде всего воспоминания как бы «второго слоя»,— собранные И. И. Лапшиным, М. Н. Ильченко от людей, знавших композитора; отрывок из мемуарного очерка Д. И. Стахеева «Группы и портреты» («Исторический вестник», 1907, № 2), которому довелось увидеть композитора в «Малом Ярославне», и, наконец, записанные В. М. Беляевым воспоминания Н. С. Лаврова, в выдержках опубликованные в упоминавшейся работе В.В. Яковлева. Количество ошибок, искажений и запамятований в них столь велико, что В. Д. Комарова — очевидица всего описанного мемуаристом — в своем отзыве не оставила от воспоминаний камня на камне.
Все, что вносило новые штрихи в облик Мусоргского или обстоятельства его жизни и служило дополнением к основному массиву воспоминаний, вошло в выдержках в комментарии.

Содержащие немало интересного воспоминания о Мусоргском не создадут его характеристики во всей огромности и многогранности. Гениальность его была ясна далеко не всем современникам — колоссальность фигуры композитора вырастала постепенно, в большой исторической ретроспективе, и писать об этом — удел исследователей. Те же, кому приходилось наблюдать его рядом, как обыкновенного человека, больше останавливались на отдельных эпизодах, уделяли внимание житейским подробностям или занимательным с точки зрения мемуаристов моментам. Однако собранные воедино, воспоминания о Мусоргском рисуют обаятельный облик доброго, бескорыстного и необыкновенно деликатного человека, описывают его душевные состояния в различных ситуациях, содержат немало интересных подробностей, касающихся жизни и творчества, отношений — к Мусоргскому и между его современниками.
Мы не вправе ожидать от авторов воспоминаний бесспорных во всем суждений. На страницах книги встретятся, например, и несправедливая оценка «Русалки» Даргомыжского, и признание А. И. Серова первым серьезным русским музыкальным критиком (а В. Ф. Одоевский и другие?), и преувеличения в отношении его «Юдифи», будто эта онера определила ориентальную линию в творчестве композиторов «Могучей кучки» (без Глинки?) (Н. И. Компанейский), и безоговорочные осуждения таких шедевров Мусоргского, как «Детская», и вокальных сочинений, предшествовавших «Борису Годунову» (А. А. Голенищев-Кутузов). Не можем мы рассчитывать и на полное их «единомыслие»,
К примеру, Кюи считал, что Мусоргский блестяще инструментует, а Римский-Корсаков совсем отказывал ему а способности писать для оркестра. В. В. Стасов творческую кульминацию Мусоргского относил к «Борису Годунову», а Голенищев-Кутузов отдавал предпочтение «Хованщине». И здесь нельзя не отметить, что Голенищев-Кутузов верно ощутил завладевшую композитором стихию песенности, хотя ему не дано было понять всей глубины вокальных циклов «Без солнца» и «Песни и пляски смерти». Нет смысла увеличивать число подобных примеров, равно как и касаться их в комментариях. Такого рода оговорки и поправки привели бы к неоправданному разбуханию комментариев, а главное, помешали бы непосредственному «общению» читателя с современниками Мусоргского.

И все же из совокупности воспоминаний вырисовываются две темы, которых нельзя не коснуться.
Первая — болезненное пристрастие к алкоголю. Если в исследовательских работах о Мусоргском можно было вовсе обойти это обстоятельство или дать не всегда бесспорное его истолкование, то в публикации документов эпохи миновать это невозможно. Возникновение трагического недуга, над которым с годами стал невластен сам композитор, относится к годам его ранней юности, времени пребывания в Школе гвардейских подпрапорщиков. Обучение гуманитарным предметам и иностранным языкам находилось там на высоте. А вот нравы... О них повествуют самые непосредственные свидетели.
Вот что пишет известный географ П. П. Семенов-Тяншанский, обучавшийся в этой школе ранее, чем братья Мусоргские: «Первое, против чего я возмущался, было доходившее до бесчеловечности приставание к новичкам.) С новичками обращались, унижая их достоинство: при всех возможных предлогах не только били их нещадно, но иногда прямо истязали. (...) Другим недостатком школы, производившим тяжелое впечатление, были их (воспитанников. — Е. Г.) кутежи но воскресеньям и праздничным дням, облегчаемые тем, что большей частью родители воспитанников жили в своих имениях...».
ходим концепцию «оправдания» Мусоргского: гнетущее воздействие общественной атмосферы в годы реакции, тяжелые жизненные обстоятельства.
Другой воспитанник школы также отмечает: «...грубость нравов, порождаемая или развиваемая крепостничеством, усугублялась еще и ведением воспитания на вполне солдатский лад. (...) в школе к ней присоединялись еще кутежи и безобразный разгул (...): офицерство (...), пользуясь еще большим кредитом или расчетом на богатое наследство, кутило в хвост и в гриву; а учащаяся военная молодежь, будучи свидетельницею разухабистой жизни своих старших братьев (...),конечно, старалась подражать им». То же продолжалось и во время лагерных учений: как только начальство вечером удалялось, «казенные яства исчезали со стола и поступали в распоряжение прислуги, а на место их являлись разные закуски и целая батарея вин, которые предварите ьн закупались отдельным унтер-офицером, на общую складчину. Ту начиналась безобразная попойка, приправленная циническими песнями, анекдотами и т. п.»
Наконец, Н. И. Компанейский, поступивший в школу десятью годами позже Мусоргского, рисует примерно такую же картину: «Свободное от фронтовых занятий время юнкера посвящали танцам, амурам и пьянству. Генерал Сутгоф строго преследовал, чтобы пьяные юнкера не возвращались в школу пешком и не пили простую водку, заступался за честь школы и гордился, когда юнкер возвращался из отпуска пьяный шампанским, развалясь в коляске на собственных рысаках В таком-то заведении, специальном рассаднике хлыщей и пустозвонов, жеребячьей академии, воспитывался юноша Мусоргский, с увлечением занимавшийся немецкою философиею, чтением исторических сочинений и переводами иностранных книжек, за что генерал Сутгоф, принимавший в нем близкое участие, распекал его: „Какой же, mon cher, выйдет из тебя офицер"». Такие по существу преступные «наставления» слышал Мусоргский в самом уязвимом в смысле всяких «поломок» возрасте —до семнадцати лет! Когда же он стал офицером, продолжалось то же, что и в школе, и это дало Компанейскому основание для беспощадного вывода: «...три года пребывания в гвардейской военной среде оказали пагубное влияние на всю последующую его жизнь...» Может возникнуть вопрос: а Филарет, брат Модеста Мусоргского? Ведь он учился в той же школе, служил в том же полку, однако прожил жизнь благополучно: ему не пришлось лишиться службы и бездомно скитаться, он был женат, имел детей. Но Ф. П. Мусоргский был человеком очень заурядным, и то, что для него, вероятно, крепкого и внутренне уравновешенного, стало преходящими житейскими эпизодами, для его гениального брата, крайне впечатлительного и легко ранимого, обернулось трагедией. Какое-то время творческое горение, сценический успех «Бориса», новые замыслы хранили его. Но потом трудности — а их было немало: враждебная критика, невозможность посвятить жизнь одной музыке,— при особой деликатности и душевной незащищенности Мусоргского представлявшиеся ему непреодолимыми, толкали искать забвения в том, с чем он соприкоснулся еще несложившимся мальчиком и что позднее стало причиной его безвременной гибели.

Вторая тема, возникающая со страниц воспоминаний,— профессионализм Мусоргского. О его технической беспомощности, вплоть до безграмотности, пишут Балакирев и Римский-Корсаков, Направник, Компанейский и Ипполитов-Иванов и даже... врач В. Б. Бертенсон — настолько это считалось бесспорным.
В настоящей статье не место даже для самого краткого рассмотрения этой далеко не простой проблемы. Она включает вопрос о «Борисе Годунове» и «Хованщине» в редакции Римского-Корсакова и вместе с тем о несомненно возникавших у Мусоргского затруднениях, она предполагает также анализ редакторской работы П. А. Ламма и всех других редакций в соотношении с требованиями времени, в которое они возникли, в сопоставлении с тем, что предвосхитил гений Мусоргского, а также многие и многие другие вопросы. Сейчас хотелось привлечь внимание к одному обстоятельству, которое высвечивается именно благодаря воспоминаниям: особенно сильное воздействие произведений Мусоргского на неспециалистов. Так, «Борис Годунов» произвел сильнейшее впечатление на приверженцев итальянской оперы контрадмирала В. А. Римского-Корсакова (брата композитора; см.: «Из „Летописи моей музыкальной жизни"») и на живописца Н. Н. Ге, слушавшего оперу в авторском исполнении (см. воспоминания В. В. Стасова, с. 62 наст, изд.). В том же плане небезынтересно привести отрывок из письма И. С. Тургенева, столь скептически настроенного в отношении перспектив развития русского музыкального искусства:
«Сегодня обедал у старика Петрова, которому принес ваш романс, и который он спел. (...) Видел также его жену (контральто), которой 60 лет (...). После обеда она спела два довольно странных, но трогательных романса г-на Мусоргского (автора „Бориса Годунова", который присутствовал) голосом, все еще восхитительным, молодым по тембру, выразительным и прелестным! Я был ошеломлен и растроган до слез, уверяю вас. Сам Мусоргский сыграл нам и нельзя сказать — спел, прохрипел несколько отрывков из своей оперы и из другой, которую он в данное время сочиняет, и это показалось мне интересным, характерным, честное слово! Старик Петров прекрасно спел свою партию старого монаха, пьяницы и зубоскала (его зовут Варлаам (...)). Я начинаю верить, что всему этому суждено будущее. С виду Мусоргский напоминает Глинку; только нос у него весь красный (к несчастью, это от пьянства), глаза бесцветные, но красивые; и маленькие губына крупном лице, жеманные во время игры. Мне он понравился; он очень естествен и не фразер. Он сыграл нам вступление к своей второй опере. Это несколько вагнериански, но красиво и проникновенно. Вперед, вперед, господа русские!»

Не случайно А. П. Бородин, подобно Балакиреву и Римскому-Корсакову находивший у Мусоргского «стремление (...) к корявому оригинальничанью, шероховатости гармонизации, вычурность оркестровки, нелогичность построения музыкальных форм», проницательно заметил: «Замечательно, что на не музыкантов „Борис" положительно сильнее действует, чем „Псковитянка"...»
Не случайно Мусоргский ценил общение с представителями различных художественных профессий едва ли не больше, чем с музыкантами. Особенно выделял он изобразительное искусство: знал Г. Г. Мясоедова, дружил с В. А. Гартманом, бывал у Маковских, восхищался созданиями Репина и Антокольского; «я люблю" и (думаю, что) чую все художества»,— писал композитор. Его увлекала возможность свободно делиться самыми смелыми, небывалыми замыслами, не касаясь при этом технологии творчества. «Отчего, скажите, когда я слышу беседу юных художников-живописцев или скульпторов (...), я могу следить за складом их мозгов, за их мыслями, целями и редко слышу о технике— разве в случае необходимости. Отчего (...) когда я слышу нашу музыкальную братию, я редко слышу живую мысль, а все больше школьную скамью — технику и музыкальные вокабулы,— вопрошал композитор. «Художник-живописец давно умеет краски смешать и делает свободно, коли бог разума послал; а наш брат-музыкант подумает, да отмерит, а отмеривши, опять подумает —детство...» Разница, подмеченная Мусоргским, не случайна: она объясняется особенностями развития художественной культуры в России. Академия художеств в Петербурге, где преподавались рисунок, живопись, композиция, существовала с 1757 года, и профессиональная подготовка художников имела более чем вековую национальную традицию. А музыкально-теоретические предметы — гармония, полифония, инструментовка, учение о форме — образовали систему музыкального обучения лишь со второй половины

XIX века, когда было основано Русское музыкальное общество (1859) и открыта Петербургская консерватория (1862). Что же касается отечественной теории музыки, то она находилась в процессе формирования параллельно с творческой практикой крупнейших русских композиторов (учебники Чайковского и Римского-Корсакова), пролагавших пути русскому профессиональному искусству. Мусоргскому с его творческой мощью внимание к музыкальной технологии представлялось оковами; отсюда его тяготение к художникам. И они отвечали полным пониманием искусства своего собрата-новатора. Об Антокольском уже шла речь в этом плане. Немало строк принадлежит Мусоргскому в литературном наследии Репина (они вошли в настоящий сборник), который навеки запечатлел облик любимого композитора (портрет воспроизведен на фронтисписе), а последнюю свою картину «Гопак» посвятил его памяти.
Представленные в настоящем сборнике воспоминания печатаются по современной орфографии и пунктуации, но с соблюдением авторских особенностей написания. Поскольку воспоминания печатаются и по печатным, и по рукописным материалам, составитель отказался от строгой унификации текстов (сохранены, например, как в подлинниках, сокращения слов, разное — и словами, и цифрами — написание числительных, и т. п.)- Названия сочинений, периодических изданий, подчеркнутые в рукописи и выделенные в печатных текстах курсивом или разрядкой, приводятся в кавычках. Все подчеркнутые в автографе места воспроизводятся курсивом, независимо от того, одной, или двумя, или тремя чертами подчеркнул автор слово или группу слов. Курсивом же в комментариях набраны перекрестные ссылки внутри сборника. Пропуски в тексте отмечены знаком купюры: Фрагменты, заимствованные из разных глав, отделены один от другого пробелами, а главы соответственно перечислены в комментариях.
В воспоминаниях встречаются неточности в отношении произведений Мусоргского. Например, В. В. Стасов пишет о трех сохранившихся картинах неоконченной оперы «Саламбо»; на самом деле их пять. Иногда указываются неправильные даты сочинений, их первоначально бытовавшие или просто произвольно варьированные названия. Подобные случаи не отмечаются в комментариях, поскольку есть аннотированный Список сочинений М. П. Мусоргского.
В ссылках на печатные источники в комментариях указываются только первая публикация и последнее издание, в ссылках на рукописные материалы приводится архивный шифр. Сведения об упоминаемых в книге лицах читатель найдет в Указателе имен.
За ценные советы и помощь в работе составитель выражает благодарность музыковедам А. П. Зориной, В. В. Рубцовой, художнику М; А. Ломакиной и врачу-психиатру Г. К. Докучаеву.
Е. Гордеева

В. В. Стасов
Модест Петрович Мусоргский: Биографический очерк
Письмо А. М. Керзину
Из книги «Николай Николаевич Ге; Его жизнь. Произведения и переписка»
Письмо Н. Ф. Финдейзену
Портрет Мусоргского
Н. А. Римcкий-Корсаков. Из «Летописи моей музыкальной жизни»
А.П. Бородин. Воспоминания о М.П. Мусоргском
М. А. Балакирев
Из письма В. В. Стасову
Из писем к М. Кальвокоресси
Ц.А. Кюи. Из критического этюда «М.П. Мусоргский»
Ф.П. Мусоргский. Заметки, относящиеся к биографии его брата Модеста Петровича Мусоргского
Н.Н. Римская-Корсакова. Начало воспоминаний о М. П. Мусоргском. Из моих воспоминаний о А.С. Даргомыжском
A.Н. Молас
Воспоминания
Письмо А. Н. Римскому-Корсакову
Л.И. Шестакова. Из «Моих вечеров»
П.С. Стасова. Из «Моих воспоминаний»
B.Д. Комарова. Из детских воспоминаний о великих людях: Мусоргский
О. Ф. Платонова.
Письмо В. В. Стасову
Из «Автобиографии»
Э. Ф. Направник. Записки. Воспоминания
Н. Ф. Скарская. О Мусоргском
Н. И. Компанейский. К новым берегам: Модест Петрович Мусоргский..
A.А. Голенищев – Кутузов. Воспоминания о М. П. Мусоргском
B. У. Карикатура М. П. Мусоргского
B.Б. Бертенсон. Из книги «За 30 лет: Листки из воспоминаний»
А.П. Молас. Из «Моих воспоминаний о Могучей кучке
И.Е. Репин. Из писем В. В. Стасову
О спектакле «Борис Годунов»
Из статьи «Славянские композиторы»
Из «Воспоминаний о В. В. Стасове»
Письма А. Н. Римскому-Корсакову
Н.А. Бруии. Несколько слов о Мусоргском
А.А. Врубель. Письмо А, Н. Римскому-Корсакову
C.В. Фортунатто. Из «Воспоминаний о встречах с И. А. Римским-Корсаковым»
Мои далекие воспоминания о М. П. Мусоргском
Д.М. Леонова. Из «Воспоминаний»
А. Леонтьев. Воспоминания
М.М. Ипполитов – Иванов. Из книги «50 лет русской музыки в моих воспоминаниях»
А.А. Демидова. Из воспоминаний.
М.М. Иванов. Из некролога
Л.Б. Бертенсон. К биографии М. П. Мусоргского
И.Ф. Тюменев. Из «Моей автобиографии»
Комментарии
Список сочинений М. П. Мусоргского
Указатель имен

Скачать книгу