Г. Скороходов - Звезды советской эстрады

Глава восьмая
СТАРОЕ И НОВОЕ

Эстрада



Пособия, книги, музыкальная литература, ноты в pdf

 

Встречи с давними друзьями

 

 

Почти полвека назад С. Маршак написал стихотворение «Старое и новое». «Коромысло с ведром загремело на весь дом: никто по воду не ходит, коромысла не берет, стали жить по новой моде — завели водопровод.» Ушли в прошлое старые вещи. Ушло коромысло, ушел граммофон с расписной трубой, ушла свечка стеариновая и лампа керосиновая — та самая, что «плакала в углу, за дровами на полу». Ушло их время.
Летом 1975 года был разобран знаменитый Эстрадный театр в саду «Эрмитаж», в течение полувека занимавший место первой (по значению) эстрады Москвы, где ежегодно в летнюю пору проводилось по три-четыре премьеры программ выдающихся эстрадных артистов нашего времени. Подгнили балки построенного в стиле «рюсс» резного деревянного театрального здания, когда-то поражавшего воображение причудливостью фантазии архитектора и буйством ярмарочной расцветки, — ремонтировать его не было смысла.
Несколькими годами раньше сгорел дотла летний театр «Аквариум» — творение дореволюционного столпа антрепризы Шарля Омона. От театра остались только покореженные, скрюченные в пламени, когда-то изящные, напоминающие гигантские стебли диковинных растений — в духе требований «модерна» — опоры, украшавшие один из самых популярных приютов эстрады, где в свое время гремели театр «Буфф» и дивертисментные программы, а в начале 20-х годов давались представления стихийно возникшего Московского мюзик-холла Леонида Утесова.
В 1969 году Всесоюзная студия грамзаписи сделала последнюю матрицу обычной пластинки. Диски со скоростью 78 оборотов в минуту исчезли с полок магазинов, исчезли вместе с сотнями песен и танцев, записанных на них, стали достоянием коллекционеров, для которых шипенье старых пластинок — тоже музыка.
Исчезновение эстрадного театра «Эрмитаж» почти никто не заметил: только старожилы грустно бродили по удивительно быстро заросшей травой полянке, бывшей еще недавно зрительным залом, поднимались по сохранившимся ступенькам, ведущим когда-то в знаменитые артистические ложи, а теперь в никуда. Но если появление новых концертных залов можно было только приветствовать, если зрители с удовольствием встретили воскрешение старой традиции — эстрадные концерты в кинотеатрах, особенно когда это прекрасно оборудованные московские «Октябрь» или «Варшава», то исчезновение обычных пластинок наводило на грустные мысли. Неужели техническое новшество заставило навсегда уйти в небытие песни и голоса, которые мы так любили, с которыми столько связано. Неужели навсегда нужно забыть свои былые привязанности, и они сегодня стали никому не нужными, «не модными», устаревшими, уцененными до копейки.
Мода, как известно, капризна и изменчива, она уходит и возвращается. «Следим за модой, за модой мы идем: то подлиннее, то покороче шьем», — декларируется в одной популярной оперетте. Но это о платье. С музыкой сложнее. Исчезновение, к примеру, на рубеже 50-х годов из репертуара Шульженко песен военных лет модой не объяснишь. Причины здесь глубже и не исчерпываются только песенной областью. «В ту пору всем хотелось поскорее забыть кошмары нашествия, и когда писалось о них, говорили: „Хватит войны"» — признавался литератор.


Прошли годы, и военная песня вновь зазвучала в концертах певицы, и редкое ее выступление обходится без «Синего платочка». Почин Шульженко, воскресившей свой военный репертуар, нашел последователей: в начале 60-х гг. военная песня пережила второе рождение.
Думается, только причудами моды не объяснишь и возвращение в конце того же десятилетия «сенсации XX века» — танго. И хотя увлечение этим танцем ныне не приобрело эпидемического характера — никто, как это было в начале столетия, не носил жилетов и носков «танго», не кидался в магазин за тканью «танго», не бежал к парфюмерным прилавкам за одеколоном, пудрой и духами все того же названия и не требовал в ресторане лакомства, перенявшего модное наименование, — старинный, «салонный» танец заметно потеснил новейшие. Мгновенно был раскуплен весь тираж долгоиграющей пластинки, в которую вошли двенадцать мелодий, когда-то покоривших весь мир: «Аргентинское танго» («Эль чокло») Вильельдо — танго-прародитель, знаменитые «Компарасита» Родригеса и «Ревность» Гаде, «Оле Гуапа» Маландо и «Экстаз» Бельмонте. Вслед за первой пластинкой появилась вторая, затем третья «Танго и вальс», четвертая «Танго и чарльстон», свидетельствовавшие, что интерес, вспыхнувший к танго, распространился и на «никогда не стареющий» вальс, и на, казалось ушедший в небытие, «бабушкин чарльстон».
Современность, правда, внесла в танцевальную старину свои коррективы. Стилизация под прошлое не помешала богато расцветить записи, ввести в них неведомые в начале века электроинструменты, подчеркнуть ритм мощными группами ударных, вкусивших прелести «биг бита». Знатоки утверждали, что в прошлом, в 20—30-е годы, танго игралось более быстро, а чарльстон, напротив, медленнее, что большинство из них было инструментальными и обходилось, не в пример нынешней поре, без солистов-вокалистов.

Все это можно было бы посчитать за детали, на которые вряд ли нужно обращать внимание, если бы они не говорили о весьма любопытном обстоятельстве: мода на старинные танцы вернулась в новом обличье, она возродилась во всеоружии современных технических и музыкальных средств, новейших приемов аранжировки, прибегнув к помощи популярных певцов и ансамблей.

Шульженко ноты
Клавдия Шульженко (70-е годы)

Причем новые песенные танго стремились выдавать слабости своих предков за их силу. Скажем, техническое несовершенство старых дисков, да и самих граммофонных аппаратов не только не было забыто, но всемерно обыгрывалось, подавалось в романтизированном духе.

Заезжена пластинка и затерта.
Чем дальше, тем слова понять трудней.
Но все же после каждого аккорда
Становится мне чуточку грустней, —

пела, к примеру, К. Шульженко в «Старинном танго» 1970 года рождения (авторы — композитор А. Мажуков и поэт М. Пляцковский). Певица вспоминала о тех вечерах, когда друзья будто бы вчера крутили по очереди ручку патефона, до утра звучала музыка и как в песне «кто-то на меня смотрел влюбленно». Формула этой песни, проникновенно исполненной Шульженко, «напомнила мне танго свиданья и разлуки, и вновь девчонка-юность за плечи обняла» — точно выражала суть, смысл десятков других песенных танго, в которых атрибуты старины стали поводом для лирических раздумий и воспоминаний об ушедшем времени.
Вернувшись, мода на старинные танго нашла свою тему. Мода стремилась выглядеть современной, как бы перешагнув через годы забвения, за которые она. конечно, должна бы изрядно постареть.
Но тут случилось то, что достойно удивления. В ночь под Новый 1968 год по первой программе Всесоюзного радио прозвучала передача «Встреча с песней». Артист Геннадий Бортников доверительно рассказал об истории некогда популярных, а теперь полузабытых песен. Короткие новеллы, написанные Терезой Рымшевич и Виктором Татарским, завершались исполнением старых песен.

причем не в новых или поздних вариантах, а в том виде, в котором они когда-то впервые прозвучали с граммофонных дисков.
Первая же передача, по оценке одного из слушателей, «буквально перевернула душу». Давно радио не получало таких взволнованных откликов, поток которых рос от выпуска к выпуску. Люди радовались встрече с звучавшими в незапамятные времена голосами исполнителей; рассказывали о роли, которую сыграла та или иная, считавшаяся забытой, песня в их жизни; вспоминали о фронтовых концертах известных певцов, приводя такие детали, как будто эти концерты случились вчера; говорили о том, чем дорога и почему навсегда запомнилась песня, услышать которую не было возможности двадцать, а то и больше лет.

Сотрудники радио нередко со слезами на глазах читали эти человеческие документы, теряясь, какие из них брать для передачи в эфир (а брать хотелось все!), выполняли, казалось бы, невыполнимые просьбы своих адресатов: по единственной стихотворной строчке или названию, нередко искаженному, отыскивали «искомую песню». Создатели передачи, люди талантливые, упорные, трудолюбивые, нашли очень верный стиль разговора со слушателями, располагавший к откровенности и глубокому уважению к прошлому (после первых десяти выпусков постоянным ведущим стал один из авторов передачи и ее режиссер Виктор Татарский), но, думается, главная причина успеха «Встречи с песней» — в самой песне, прозвучавшей по радио в своем первозданном обличье.
И все же, когда Всесоюзная студия грамзаписи три года спустя решила выпустить альбом песен 30—40-х годов в исполнении Леонида Утесова, реставрировав сохранившиеся матрицы и «обычные» пластинки, у многих возникли сомнения.
Казалось бы, успех ставшей популярной передачи не оставлял для них никаких оснований. «Но. не забывайте, — говорили скептики, — во «Встречах с песней» идет рассказ слушателей, он подготавливает к восприятию старой песни, напоминает о заезженных пластинках, граммофонах и патефонах, о несовершенстве звукозаписи прошлых лет. После этого рассказа шипящие фонограммы воспринимаются как единственно возможные! А у вас будет долгоиграющий диск — современная винилитовая пластинка, почти бесшумная. И вот принесет домой покупатель такую пластинку, поставит ее на новейший стереопроигрыватель и услышит шипенье сразу из двух динамиков — вряд ли это доставит ему удовольствие».
В этих рассуждениях резон был. Но решающим оказался не он, а письма, вызванные той же передачей, письма, адресаты которых спрашивали и у работников радио, и у редакторов Студии грамзаписи: где сегодня можно купить пластинки со старыми любимыми песнями в исполнении мастеров эстрады? | Многие такие письма касались утесовского репертуара. В них слушатели I требовали немедленного ответа, и, разумеется, ответ должен был быть только I положительным — с точным указанием адреса и номера магазина «Книга — почтой», который сможет выслать утесовские пластинки.
«Приближается день нашей традиционной встречи фронтовиков, — говорилось в письме из Свердловска, — но на этот раз она пройдет без нашего «гимна» — песни «Где ж вы, где ж вы, очи карие?», которую поет Леонид Утесов. Треснувшая несколько лет назад пластинка больше не выдержала ремонта и, как мы ни скрепляли ее иголками, окончательно развалилась. Не поможете ли фронтовикам отыскать новый экземпляр?.»

«Дорогой Леонид Утесов, — говорилось в письме из Минска. — Я учусь в третьем классе и сегодня у меня случилось огромное несчастье — я разбил любимую пластинку мамы и бабушки «Ласточка-касаточка». Прошу вас, пришлите мне эту пластинку. Я тоже ее очень люблю. Сообщите, куда выслать деньги».
Из Ростова требовали «Мишку-одессита», из Ленинграда — «Портрет», из Волоколамска — «Тайну».
Ответ для всех был однозначным: «Выпуск обычных пластинок прекращен, записей песен, о которых вы пишете, на долгоиграющих дисках не имеется.»
Это была правда. Но не вся. Многие популярные записи Утесова не выпускались уже 20—30 лет, хотя производство обычных пластинок закончилось сравнительно недавно. Бешеный успех его песен привел к тому, что первооснова пластиночной печати — так называемые «оригиналы» пришли в полную негодность: с них уже нельзя было снять копий, а значит, и изготовить пластинку. Список таких записей, выпуск которых прекратился из-за огромной популярности, велик: «Каховка», «Лейся, песня», «Прощальная комсомольская», «Пароход», многие песни военных лет. Любой исполнитель и композитор мог бы гордиться и таким списком, и такой причиной амортизации матрицы, если бы речь шла не о песнях, которые не умерли и сегодня, которые слушатели хотели снова получить в «первозданном» состоянии, такими, какими эти песни родились.
Слушателям же и принадлежало последнее слово в разрешении сомнений и колебаний.
Это письмо прислал композитору Н. В. Богословскому рабочий-строитель Николай Петрович Коробкин из Кемерова.
«Своими песнями, — писал он, — Леонид Утесов помогал советским людям строить в те далекие и вместе с тем близкие 30-е годы социализм в нашей стране, согревал душу в грозные годы войны, помогал восстанавливать разрушенные города, села, фабрики, колхозы.
Просьба огромная: почему бы не издать песни Утесова комплектом из нескольких пластинок. И главное. Возьмитесь, Никита Владимирович, за труд редактора — составьте антологию утесовских песен!
Прошу извинить за беспокойство. Долго я колебался, писать или не писать, но молчать больше не смог.»
Богословский поддержал предложение своего корреспондента. Составив подробный список спетых Утесовым песен, он передал его на Всесоюзную студию грамзаписи, работники которой начали длительную и кропотливую работу по восстановлению старых записей.
Альбом «Леонид Утесов», поступивший в конце 1972 года на прилавки магазинов, разошелся раньше, чем о его появлении успели сообщить радио и телевидение. Вслед за первым тиражом ВСГ напечатала второй. Затем один за другим пошли тиражи крупнейших заводов — Апрелевского, Ленинградского. А рынок все не мог насытиться.
Успех альбома вызывал радость и удивление. Радость от встречи со старыми друзьями и удивление, что они не разочаровали, а стали как будто даже лучше, интереснее, приобрели новые черты, которых в них раньше то ли не было, то лк их не замечали.

Радость от возвращения любимого исполнителя, возвращения в том виде, в котором он завоевал любовь. И удивление и восхищение богатством егс возможностей, вдруг раскрывшихся по-новому, ставшими столь явными в альбоме, где по соседству, плечом к плечу оказались рядом разные песни
И гордость оттого, что песни, тобой любимые, звучат снова, что значит, не зря ты любил их и ничто не уходит безвозвратно. И странное чувство, которое охватывает тебя, когда слушаешь подряд три диска: от записи 1929 года до первых послевоенных лет, слушаешь, не замечая шипения, сохранившегося кое-где, слушаешь песню — от знаменитого «Пока» из первой утесовской программы, того самого «Пока», за которое в 30-х годах герой фильма «Три товарища» давал вагон леса, до победной «Ласточки-касаточки», которую сегодня ждет минский школьник. Песни, спетые за неполные двадцать лет, а в них — жизнь певца, и твоя жизнь, и жизнь твоей страны.
Сорок восемь песен тиражом в пятьдесят тысяч пластинок! Кто купил их? Судя по письмам-откликам, большинство — люди, которым исполнилось тридцать и больше, диапазон «утесовского поколения» очень широк. Но только ли оно?
Статистика ответа не дает. Стою в магазине: только что поступил новый «завоз» — коробки с утесовским портретом появились на полках «Мелодии». Молодая женщина лет 25:
— Для кого беру? Для мужа и свекра. Мужчина средних лет:
— Для себя и для сына, хотя ему еще семи нет. Девушка, студентка МГПИ:
— Для нашего общежития. Мне эти песни нравятся — будем слушать в комнате отдыха.

 

О чем напомнили архивы?

 

 

Успех утесовского альбома открыл период «реставрации» в истории грампластинок — началось возвращение в жизнь многих замечательных песен, певцов, ансамблей. Одна за другой выходят в свет пластинки «Георгий Виноградов», «Тамара Церетели», «Кэто Джапаридзе», второй комплект из трех гигантов «Леонид Утесов», записи 40-х годов Клавдии Шульженко, альбом «Марк Бернес», диски из антологии советского джаза — джаз-оркестры под управлением Александра Цфасмана, Александра Варламова, Николая Минха, Виктора Кнушевицкого, Якова Скоморовского с их солистами Руженой Сикорой, Павлом Михайловым, Верой Красовицкой, Иваном Шмелевым, Леонидом Кострицей, Ефремом Флаксом.
«Реставрация» открыла много нового и поучительного. Успех возрожденных песен, конечно же, не объяснишь одной «ностальгией по прошлому», о чем сейчас немало пишут. Успех этот заставил задуматься о его причинах, с сегодняшних позиций оценить творчество мастеров эстрады, составивших эпоху в развитии искусства, по-иному подойти к тому песенному богатству, что до поры до времени лежало мертвым капиталом.
«Музыка — и самая сложная, и самая простая — возвращает нам нас, — писала известный критик Н. Велехова. — Уже сегодня, слушая песни нашего прошлого, мы слышим больше, чем мелодию и слова; мы слышим больше, чем тогда, когда это было рождено: слышим, чем жили и на что были способны. Мы угадываем стремление выразить общий идеал и проверяем им себя»1.
Вместе с тем возрождение «старинных новинок» вновь поставило необычайно остро вопросы мастерства, профессионализма. Слушатели невольно сопоставляли архивные записи, возвращенные в строй действующих, с самыми современными, и сопоставление это (мы говорим не о технических данных!) зачастую было не в пользу последних.
Быть может, один из показательных примеров — пластинка популярной в послевоенные годы Зои Рождественской. На долгоиграющем диске оказалось представлено все лучшее из ее репертуара. Причем многие записи, знакомые слушателям по радиоконцертам, впервые появились на пластинке. Причина проста: они были сделаны на магнитной ленте % те годы, когда на обычных дисках из-за длительности своего звучания уместиться не могли, а долгоиграющих еще не существовало. Собранные в одну программу, они позволили по-новому взглянуть на творчество певицы.
Зоя Рождественская принадлежала к тому отряду вокалистов, которым выпала честь стать соавторами произведений. Песни, спетые ею, вошли в сознание слушателей ее голосом. Она осталась первой и непревзойденной исполнительницей многих замечательных произведений, среди которых «За дальнею околицей» Н. Будашкина — Г. Акулова, «Моя родная сторона» В. Соловьева-Седого — С. Фогельсона, «У рябины» Г. Носова — А. Чуркина, «Два моряка» Б. Терентьева — В. Крахта, «Березка» М. Фрадкина — Н. Рыленкова. Проходили годы, песни эти получали порой иные трактовки, а голос, давший им рождение, не забывался, слышался, как бы прорываясь сквозь новое звучание.
Программа долгоиграющего диска убедительно продемонстрировала, что Рождественская — певица высокого профессионализма. С детства увлекаясь пением, она получила музыкальное образование и под руководством отца, известного ленинградского певца Николая Рождественского, долгие годы работала над камерным репертуаром, овладевая труднейшими произведениями романсовой классики.
Филармонические выступления Зои Рождественской были прерваны войной. Молодая певица стала солисткой Ансамбля песни, которым руководил И. О. Дунаевский. Сотни раз она пела для воинов Советской Армии, для тех, кто помогал фронту в тылу; сотни раз она выходила на сцену, чтобы принять участие в концертах, весь сбор от которых шел в фонд обороны.
В 1945 году, возвратившись в родной Ленинград, Зоя Рождественская вступает в коллектив джаз-оркестра под управлением Николая Минха. Созданный незадолго до войны джаз-оркестр Краснознаменного Балтийского флота вместе со своим дирижером прошел боевой путь, обслуживая части Ленинградского фронта, получив после победоносного завершения битвы с фашизмом мирную базу — студии Ленинградского радио.
На Ленинградском радио состоялись первые концерты Зои Рождественской, сразу занявшей положение ведущей солистки коллектива. Умение певицы работать над эстрадной песней, огромная популярность, которую завоевала Рождественская у слушателей, доказали, что прекрасный голос для эстрады не помеха. Ее лирическое сопрано позволяло передавать тончайшие оттенки песни, создавало необычный, кружевной узор звучания. Казалось, что никаких вокальных трудностей для певицы не существовало.
С джаз-оркестром под управлением Николая Минха Зоя Рождественская успешно выступала около семи лет. Ранний уход из жизни прервал карьеру певицы в самом расцвете.
С теплотой, которую испытал каждый, кто знал Рождественскую, неизменно попадая под ее неповторимое обаяние, вспоминает композитор Николай Григорьевич Минх о совместной работе с Зоей Николаевной:
«Она была удивительной певицей! За годы моей дирижерской деятельности мне приходилось аккомпанировать многим вокалистам самых разных жанров. Но Зоя Николаевна Рождественская, благодаря своеобразному дарованию, какой-то неповторимости, стоит особняком в ряду многих хороших певиц.
Ее секрет не только в хороших вокальных данных, в отличной школе и музыкальности. Примечательно, что Зоя Николаевна умела слушать себя, а значит, и контролировать. Отсюда идеальная интонация, ритмическая дисциплина, инструментальность в звукоизвлечении, необычайно бережное отношение к слову.
Работать с нею было огромной радостью и удовольствием. Всегда в форме, необычайно трудолюбивая, способная собрать все силы, все мастерство и, если надо, молниеносно разучить репертуар. И при этом поразительная способность заражать других своей любовью к творчеству, своим искусством. Когда она репетировала или выступала в концертах, оркестр буквально преображался!
И еще. Будучи весьма популярной певицей, Зоя Николаевна всегда оставалась скромным, более того, застенчивым человеком. Иногда даже думается, что она сама до конца не понимала того, насколько она прекрасно поет.»'.
Архивные записи зазвучали из электрофонов и радиол наравне с современными. Более того, их распространение иной раз перекрывало рекорды, установленные новейшими шлягерами. Миллионный тираж долгоиграющего «гиганта» с танго Оскара Строка говорит о многом: пластинка вызвала интерес не только у тех, кто когда-то слышал бывшие популярными мелодии и голоса, с которыми связаны дорогие сердцу воспоминания о молодости, но и тех, для кого «старинные танго» Строка стали модной новинкой сегодняшнего дня.
Возвращение в действующий фонд мастеров высокого класса — эстрадных певцов 30—40-х годов сделало особенно наглядными некоторые современные болезни эстрадного искусства — низкий уровень профессионализма, отсутствие у многих исполнителей самобытности, нашествие на подмостки недоучек, людей для эстрады случайных.
Говоря о последних, мы вовсе не пытаемся отрицать существование «его величества случая». Случай может вынести на сцену эстрадного театра человека подлинно талантливого — примеров тому немало, и к ним мы уже обращались. Сейчас же речь идет о тех певцах, которые однажды, как говорится, «пришлись к случаю» — подходящему кратковременному стечению обстоятельств и, решив не упускать его, после одного удачного выступления переходили из рядов самодеятельности в «профессионалы».
Разве мало примеров, когда лауреат какого-либо конкурса, скажем, достопамятного «Алло, мы ищем таланты!», завоевав симпатии поклонников голубого экрана, начинал бурную деятельность на эстраде, увы, так же быстро сходя с нее, как и совершив восхождение! Разве мало мы видели исполнителей, которые становились знаменитыми, удачно спев всего одну песню. Успех песни, случайное ее соответствие данным начинающего певца расценивался при этом как рождение новой звезды эстрады. Но шло время, звезда, не обладая профессиональной подготовкой, с трудом одолевала одну песню за другой, хватаясь за шлягеры, веря, что только они гарантия сохранения успеха. А слушателю делалось все яснее, что король голый.

Эдуард Хиль
Эдуард Хиль

Никто не собирается утверждать, что музыкальное образование — всеисцеляющая панацея, некий магический кристалл, открывающий дверь на лестницу славы. На наш взгляд бесспорно одно, сегодня музыкальное образование — основа для овладения мастерством, важное условие становления современного эстрадного артиста.
Эдуард Хиль пришел на эстраду тоже как певец одной песни и тоже вроде бы случайно. Жарким летом 1960 года, когда все ленинградские звезды разъехались на гастроли, композитор А. Петров попросил исполнить свою новую «Песню о друге» молодого, никому не известного певца. Песня была написана для фильма «Путь к причалу», и Ленинградское радио пожелало ее срочно, еще до выхода картины на экран, записать для одной из передач.
Хиль исполнил песню с такой сердечностью, неожиданной откровенностью, наполнил ее таким смыслом, что песня, прозвучавшая как лирическое раздумье о судьбе человека, мгновенно завоевала слушателя. Подхваченная всеми средствами массового тиражирования, она стала гвоздем сезона (впрочем, не одного!), принеся популярность молодому певцу.

Случайность? Бесспорно. Но случайность, помноженная на отличный музыкальный вкус, талант исполнителя, только что окончившего Ленинградскую консерваторию.
В консерватории он работал над оперным репертуаром, классическим романсом. «Песня о друге» привела его на эстраду. Успех не вскружил ему голову. Он знакомит слушателей с новыми песнями, каждая из которых становилась свидетельством тщательной разработки, выверенное™, стройного раскрытия замысла авторов и, в конечном итоге, самобытности самого исполнителя.
На наш взгляд, на эстраде Хиль проявил себя, прежде всего, умным певцом, знающим, что он делает. Это не мешает эмоциональной наполненности его песен, его молодому, порой мальчишескому мироощущению. Певец не пошел по пути эксплуатации своей молодости: рядом с «Не плачь, девчонка» он запел песни иной «возрастной группы» — «Финдлея», «Светик Саввишну» и одну из лучших песен А. Петрова — Ю. Панкратова «А люди уходят в море». Его мальчишество не ушло из них вовсе, оно осталось, но не как инфантильность, а как свойственная юности первозданность чувств, свежесть взгляда. С годами талант Хиля мужает, в нем появляется большая эмоциональная глубина, но и сегодня певец восхищает непосредственностью своего мировосприятия, заражающим оптимизмом.
Все это позволяет ему по-новому раскрыть известные, но давно не исполнявшиеся на эстраде произведения. Хиль подготовил большую программу вокально-сатирических портретов на стихи Беранже, в которой с юмором, а порой и с сарказмом представил зрителю взяточника, подхалима, пьяницу и других персонажей знаменитого француза.
Сама традиция постановки программ, подготовка которых требует напряженного труда, длительной кропотливой работы, сегодня на эстраде встречается не часто. Следование этой традиции делает честь певцу. К тому же опыт с песнями Беранже не стал в творческой биографии Хиля эпизодом. Стремление найти формы, позволяющие расширить принятые рамки песенной эстрады, привело певца к программе интереснейших песен Г. Свиридова на стихи Р. Бернса, песен-скоморохов В. Гаврилина, дало второе, эстрадное рождение балладам и куплетам на стихи Е. Евтушенко из спектакля «Тиль».
И хотя Хилю не противопоказаны грусть, любовные страдания и философские размышления (практика доказала это), главная сила певца, на наш взгляд, в ином. По его же словам, «самая близкая мне тема — это радость в ее бесчисленных проявлениях. Ведь радость не только достояние счастливого человека, в радости — источник надежды на будущее. Каждой спетой песней я стремлюсь принести слушателю «кусочек» радости»'.
Песни на стихи «нетрадиционных» для эстрады поэтов — С. Есенина, Б. Пастернака, М. Цветаевой, Р. Гамзатова, К. Кулиева, В. Шефнера — прозвучали и в одной из последних программ Гелены Великановой. Несколько песен спела певица на стихи Евгения Евтушенко, к творчеству которого все чаще обращаются современные композиторы.
В репертуаре Великановой отразилась определенная закономерность. Получив музыкальное образование и закончив Всесоюзную студию эстрадного искусства по классу О. Н. Андровской, певица пришла на эстраду в самом начале 50-х годов. Среди первых песен, спетых ею, — произведения советских и зарубежных композиторов: «Мне весело» В. Шаинского, «Письмо к матери» Л. Лядовой и шлягерные — румынская «Маринике», французские «Возвращение моряка», «Маленькая Мари». Тут же нашлось место сатирической песенке «Знакомый портрет незнакомки» и детской — «Фотограф в зоопарке» и другим. Этот, прямо скажем, пестрый комплект не позволял судить о направленности репертуара певицы, скорее он был заявкой, как бы призванной показать, что Великановой все по силам. Певица, казалось, была озабочена не стройностью программы, а возможностью раскрыть свое умение, продемонстрировать артистизм, владение различными сценическими средствами.

Гелена Великанова
Гелена Великанова

Последнее обстоятельство было благожелательно отмечено критикой. В рецензии, кажется, первой, появившейся в «Московском комсомольце» (певица в ту пору была одного возраста с большинством читателей газеты), говорилось: «Сочетание приятного голоса с тонкой, продуманной игрой, умение быстро перевоплощаться в создаваемые образы, а главное — взволнованность, с которой она исполняет свой богатый и разнообразный репертуар, — вот залог успеха Гелены Великановой».
Успех певицы возрос, когда она обратилась к песням, раскрывающим глубокие человеческие чувства, с ярко выраженным гражданским содержанием, не повторяя однажды достигнутое и завоеванное, а постоянно отыскивая и находя новые возможности в, казалось бы, не столь уж обширной сфере лирики.
.Даже для немало повидавшего на своем веку знаменитого Колонного зала этот вечер был необычным: 10 апреля 1976 года, в день, когда отмечался ее семидесятилетний юбилей, народная артистка Советского Союза Клавдия Шульженко давала большой (в двух отделениях) сольный концерт.
В 70 лет двадцать песен, сложная программа, идущая в сопровождении то эстрадно-симфонического оркестра, то инструментального ансамбля, то пианиста (сколько сил необходимо на ее составление, подготовку, репетиции!) — уже одно это вызывало и восхищение (какой же надо обладать творческой смелостью, чтобы решиться на такой шаг!), и настороженность (а что если за творческой смелостью уже ничего не стоит, справится ли актриса, несколько лет не выступавшая с сольными концертами, с огромной задачей, возложенной ею самой на свои плечи: в один вечер, так сказать, «отчитаться в проделанной работе» за пять десятилетий жизни на эстраде?!).

Счастливчики, которым удалось стать обладателями билетов, заполнили зал задолго до начала концерта. Наизготове телевизионные камеры и микрофоны — программа транслируется по радио и телевидению, звукорежиссер Виктор Бабушкин, ас своего дела, приготовился к записи концерта для грампластинок.
И вот на эстраду выходит стройная женщина в строгом, элегантном светлосером платье. Она улыбается залу, и зал взрывается аплодисментами — зрители стоя приветствуют любимую актрису. Кажется, овации не будет конца: аплодирует партер, ложи и балкон, аплодирует оркестр — струнные смычками, остальные, как и зрители, бьют в ладоши, аплодируют билетеры, забыв, что они здесь «по долгу службы». Овация длится одну, две, три минуты. (Позже, когда концерт будет записан и выяснится, что аплодисменты занимают в нем едва ли не столько же места, что и сами песни, безжалостные условия производства пластинок потребуют сократить восторженную реакцию зала до минимума. «Напрасно вы это делаете, — заметил находившийся в аппаратной И. С. Козловский, — такие аплодисменты дорого стоят — их надо заслужить!»)
Скажем сразу, триумфальный успех, который, как лавина, нарастал с каждым номером юбилейного концерта, заставил забыть о всех сомнениях, забыть вообще обо всем, что не имело отношения к его программе. Причем триумф концерта отражался не только во внешних бурных проявлениях зрительских симпатий. Слушатели испытали в тот вечер восторг и восхищение, глубокое внутреннее волнение, став, благодаря мастерству Шульженко, ее соучастниками, пережив вместе с актрисой все, о чем она пела.
Когда полгода спустя к Шульженко обратились с предложением сделать о ней фильм, она была вынуждена отказаться: сценарий кинокартины, которая, по мнению автора, ни в коей мере не должна была напоминать фильма-концерта, повествовал о многом, оставляя почти без внимания главное в жизни актрисы — ее песни, песни-биографии, а порой и автобиографии. Юбилейный концерт, пожалуй, и явился тем своеобразным фильмом жизни, который могла создать и создала сама актриса.

Ноты
Афиша юбилейного концерта Клавдии Шульженко (1976 год)


Перед слушателями как бы прошли кадры этой ленты. За рассказом Шульженко «о времени и о себе» вставала история ее страны, народа, с которым актриса жила одной жизнью, думала и чувствовала, как он, отстаивала общие идеалы.
Уже первая песня концерта — «Подъезд» А. Лепина на стихи Ф. Лаубе. рожденная в 60-е годы, прозвучала как биография современника. Певица рассказывала о судьбе героя, который много видел, ездил, узнал, возвращался «на минутку» в родной дом и снова отправлялся в путь, но, казалось, она говорит о себе: как полвека назад вступила на трудную стезю эстрадной певицы и сколько бы ни возвращалась к родному порогу, песня, ставшая ее призванием, снова звала в дорогу, как зовет и сегодня, — в Ярославль, Одессу. Архангельск, Горький, Донецк (это лишь часть маршрутов 1977 года!) на встречу со зрителями, которым она отдает все свое сердце, весь свой талант.

Другой кадр: песни «Давай закурим» М. Табачникова — И. Френкеля и «Последний бой» М. Ножкина. Первая — 1943 года, вторая на тридцать лет моложе, но обе связаны одной, военной темой, верность которой Шульженко сохранила на всю жизнь. М. Ножкин написал свою песню для многосерийной киноэпопеи «Освобождение». На эстраде «Последний бой» впервые прозвучал в исполнении Шульженко, сумевшей с потрясающей достоверностью, драматизмом и вместе с тем простотой рассказать о мыслях и чувствах солдата перед «последним боем, трудным самым». Так глубоко раскрыть содержание песни мог, пожалуй, только человек, сам перенесший все тяготы войны.
Кадр следующий — «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» — переносит нас в тот год, когда страна праздновала тридцатилетие Октября. Песня эта — одна из шести, составивших цикл «Сказ о солдате» В. Соловьева-Седого на стихи А. Фатьянова. Шульженко, первая и единственная исполнительница всего цикла, взволнованно рассказала в нем о воине, вернувшемся к мирному труду, о солдатской дружбе, которой спаяны те, кто плечом к плечу прошел сквозь огненные годы войны.
И так каждая песня, каждый кадр этого неснятого фильма. Сама певица долгие годы новым программам своих песен неизменно давала одно название — «Песни о любви». Очевидно, так же она могла бы назвать и юбилейный концерт, это ничего бы не изменило, потому что, несмотря на название, лирика Шульженко всегда была бесконечно разнообразной. Ее песни о любви — это рассказ о родной земле и о солдатской верности, о первых робких чувствах и любви безоглядной, выстраданной, о разлуках и надеждах. Программа юбилейного концерта позволила певице продемонстрировать все богатство оттенков ее лирического дарования — от интимного признания до высокой гражданственности.
Таков, к примеру, в трактовке Шульженко «Вальс о вальсе» Э. Колмановского и Е. Евтушенко, поражающий удивительным соединением, казалось бы, несовместимых чувств — иронии и восторга, грусти и радости.
Обстоятельства сложились так, что Шульженко не смогла быть первой исполнительницей этой, предназначавшейся для нее песни. И хотя она спела «Вальс о вальсе» после того, как он прозвучал в других интерпретациях, ее трактовка стала эталоном. «Талант этой замечательной артистки таков, что, раз спев песню, она делает ее своей, «шульженковской», — сказал в тот вечер Э. Колмановский. — Мы, авторы песен, не можем быть за это в обиде. Наоборот, мне кажется, что именно благодаря исполнению Клавдии Шульженко «Вальс о вальсе» получил столь долгую и счастливую жизнь»'.
Композитор был искренен. Но его оценка напомнила другие, удивительно сходные, сделанные в другое время, другими слушателями и по отношению к другим исполнителям. Говорилось, например, о «присваивании авторства» Бернесом, о песнях, которые не назовешь иначе, как «утесовские». Закономерность здесь очевидна. И не случайно же и киноведы называют фильмы выдающихся мастеров «эйзенштейновскими» или «братьев Васильевых» даже в том случае, когда режиссеры эти не являлись авторами сценария, воплощая на экране «чужие» мысли.

На эстраде подлинный мастер — это всегда не только певец, но и актер и режиссер, это личность, которая в силу своих особенностей накладывает на произведение такой отпечаток, что оно в сознании слушателей делается неотделимым от его исполнителя. Правда, заметим, происходит это далеко не с каждым произведением: очевидно, нужно немало условий, чтобы «чужая» песня стала своей, чтобы мы стали свидетелями этого чудесного взаимодействия, совмещения, в конечном итоге рождения такой песни, которую мы назовем, как в случае с «Вальсом о вальсе», «шульженковской».
Искусству Шульженко подвластны все песенные жанры: лирический монолог, баллада, шуточные куплеты, романс — старинный и современный.

Романс в творчестве певицы (и это отразилось в программе юбилейного концерта) занимает особое место. Есть общая черта, характерная и для старинной «Вишневой шали», и для современных романсов, исполняемых Шульженко («Не жалею» Б. Фомина и П. Германа, «Руки» И. Жака и В. Лебедева-Кумача, «А снег повалится» Г. Пономаренко и Е. Евтушенко). Актриса рассказывает в них о ярких, больших чувствах, о настоящей любви. Меланхолии здесь нет места. Лирическая героиня Шульженко может действовать «рассудку вопреки», но никогда не жалеть об этом, ибо в ней живет постоянная вера в то, что встреча с подлинным чувством не проходит бесследно, делает человека богаче. Исповедальная интонация, с которой Шульженко исполняет эти произведения, такт, присущий ей, спасительная улыбка, а то и легкая ирония, придавая ее новеллам о любви особое очарование, снимая с них всякий налет сентиментальности, делают их своеобразным документом, отражающим духовный мир современника, его мировосприятие и мироощущение.
Программа юбилейного концерта собрала песни, написанные и впервые исполненные в разное время. Премьера «Записки» Н. Бродского и П. Германа отделена от премьеры «Трех вальсов» А. Цфасмана на стихи Л. Давидович и В. Драгунского пятнадцатью годами, а от первого исполнения «Бабьего лета» Т. Марковой и И. Кохановского — двумя десятилетиями. Рядом с ними оказались и совсем новые, впервые включенные в программу сольного концерта произведения «Когда-нибудь» Л. Лядовой и О. Милявского, «Размышление» С. Каминского и В. Бута. И такое соединение, как выяснилось, не только не содержало риска невыгодных для исполнителя сопоставлений, но, напротив, еще раз свидетельствовало о победе Шульженко над временем. Казалось, что каждую' песню, которую она пела в тот вечер в Колонном зале, она поет впервые: настолько взволнованным, наполненным свежестью чувств было ее исполнение. Актриса не стремилась воссоздать прежний рисунок песни. И ее новое прочтение хорошо знакомых слушателю произведений несло не столько радость узнавания, сколько радость открытия: в «легких» когда-то песнях появилась глубина, за непритязательными, наизусть запомнившимися строчками вставала гамма новых чувств — юмор и грусть, печаль и лихость. И главное, ничего «понарошку», все подлинно, все правда.
Оттого-то, наверное, так ярко прозвучали многие замечательные песни, в течение долгих лет украшающие репертуар Шульженко. Среди них — «Молчание», написанное И. Дунаевским и поэтом М. Матусовским специально для съемок певицы в фильме «Веселые звезды»; и знаменитые «Три вальса» — трехактный моноспектакль, поражающий великолепным умением Шульженко сыграть характер в нескольких песенных строчках; и «Старинный вальс» 3. Левиной на стихи Л. Глазковой, нарядно инструментованный А. Мажуковым, — блестящая миниатюра, в которой Шульженко с мягким юмором и изяществом продемонстрировала смену настроений своей героини и вызывающую улыбку непоследовательность ее поступков.

«Век нынешний и век минувший» отразились в программе юбилейного вечера. Но рассказ о нем нам представляется не отступлением в прошлое, а обращением к настоящему. Не случайно же этот концерт стал событием в музыкальной жизни столицы, и правительство удостоило Клавдию Шульженко высшей награды — ордена Ленина.