III СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ
ноты для фортепиано к танго
Связи танго с Парижем были разнообразны и начались гораздо раньше, чем танго появилось на берегах Сены. С конца XIX века волна галломании захлестнула аргентинское общество. Французский язык вытеснял испанский, подобно тому как это было в России в начале XIX столетия. Кафе, рестораны и кабаре имели французские названия: «Арменонвиль», «Монмартр», «Пале де гляс», «Пале ройяль». Не только столичная аристократия, но и городские буржуа выписывали парфюмерию, вина, наряды и журналы из Парижа. Хорхе Луис Борхес, имея в виду 1910-е годы, говорил, что «в то время не знать французского было почти то же, что не уметь читать и писать». Побывать в «столице мира» было мечтой каждого. «Когда кто-нибудь говорит мне, что ему не нравится Париж, — иронизировал Лусио Мансилья, — я думаю про себя: потому что твоя рента не позволяет тебе жить там». Известная аргентинская писательница Виктория Окампо вспоминала в своих «Свидетельствах»: «Моя бонна была француженкой. Меня наказывали по-французски. Я играла по-французски. Я начала читать по-французски. Я плакала и смеялась по-французски. И позже прекрасные стихи были французскими, и романы, в которых я впервые читала о любви, тоже. В моем кругу все женщины моего поколения читали исключительно по-французски. Французский язык был для нас языком, на котором можно было выразить все, он не был для нас иностранным». (Стоит добавить, что первые книги самой Виктории Окампо были написаны также по-французски и впоследствии переведены на испанский для публикации.)
Галломания не обошла стороной и танго. На обложках изданных в начале XX
века пьес красовались французские названия: "Champagne tango";
"Frivolite", "Sans-souci", "A Montmartre".
Позже, с появлением танго-романса, французская тематика прочно завладела
новым жанром: «Париж», «Парижанин», «Ты уехала в Париж», «Та, что умерла
в Париже», «Маленькая француженка», «Гризетка», «Нана». Танго шло в ногу
со своим временем и не отставало от моды.
Как ни кажется странным, но до сих пор невозможно с точностью установить,
когда танго впервые оказалось в Европе и в Париже. Обычно называют 1910
год (далее мы вернемся к этой дате), однако еще в 1907 году Анхель Вильольдо
и супруги Альфредо Эусебио и Флора Ортенсия Гобби по контракту с фирмой
«Гат и Чавес» выступали в Париже, где сделали ряд записей танго (мы не
знаем, каких, но можно не сомневаться, что среди записанных фигурировали
«Эль чокло» и «Брюнетка»). Но и это трио не было первым, познакомившим
Европу с танго. Годом раньше фрегат аргентинского военно-морского флота
«Сармьенто» совершил учебное кругосветное плавание, во время которого
офицеры и гардемарины, движимые патриотическими чувствами, в каждом порту,
где фрегат делал остановку, распространяли специально взятые с этой целью
экземпляры только что изданной «Брюнетки» Вильольдо - Саборидо. Маршрут
«Сармьенто» пролегал через Европу, а следовательно, не миновал Франции.
В таком случае «Брюнетка» явилась первым танго (правда, мы уже знаем,
что в действительности «Брюнетка» не была танго, хотя всюду воспринималась
как таковое), с которым познакомилась Европа.
Плавание «Сармьенто», однако, тоже имело предшественников. Еще годом ранее,
в 1905 году, супруги Гобби по заказу фирмы «Виктор» сделали ряд записей
для валиков фонографа в Лондоне. Не будет слишком опрометчивым предположить,
что в числе этих записей были танго и что они очень скоро стали известны
в падком на всякую экзотику Париже.
Франсиско Канаро настаивает на том, что первым танго, которое услышал
Париж, было «Эль чокло». В своих воспоминаниях он рассказывает, как один
французский промышленник, посетивший с деловой целью Буэнос-Айрес, был
приглашен в танцевальный салон (предположительно «Лаура» или «Мария ла
Баска»), где услышал «Эль чокло». Танго Вильольдо привело промышленника
в такое восхищение, что, возвращаясь во Францию, он приобрел какое-то
количество нотных изданий «Эль чокло», с тем чтобы познакомить с этой
музыкой своих соотечественников. Канаро не указывает даты визита французского
гостя в Аргентину, но, по всей видимости, он имел место между 1903 и 1905
годами.
Наконец, существует еще одна версия, связанная все с тем же неутомимым
пионером танго Альфредо Гобби и отодвигающая интересующую нас дату еще
на несколько лет назад. В 1900 году Гобби в составе театральной труппы
гастролировал в Мадриде и Париже. В столице Франции труппа распалась,
и Гобби какое-то время зарабатывал на жизнь выступлениями в различных
варьете. Не исключено, считает Орасио Салас, приводя эту версию, что Гобби
включал в свой репертуар популярные тангито того времени25.
Как видим, установить точную дату (даже столь сравнительно недалекую от
нас) появления первого танго в Париже не представляется возможным. Вернемся
к 1910 году, чаще других фигурирующему в литературе. Дело в том, что не
музыка танго в первую очередь пленила парижан. Если в Мадриде танго было
сразу принято именно за его музыку, то Париж пришел в восторг от хореографии
танго, с которой он познакомился около — чуть раньше или, скорее, чуть
позже — 1910 года. Этот год и взят условно историками в качестве отправной
даты.
Но и здесь мы не знаем, кто первым показал парижской публике, как танцуют
танго на его родине. Источники сообщают, что автор «Брюнетки» Энрике Саборидо,
который был не только композитором, но и отличным танцором, около 1912
года открыл в Париже школу танца, где обучал жителей Лютеции искусству
«кортес» и «кебрадас». Однако он не был первым, судя по заметке в буэнос-айресском
еженедельнике «Эль огар» от 20 декабря 1911 года, перепечатанной из парижского
журнала «Фемина», в которой мы, в частности, читаем: «Бостон, двойной
бостон, тройной бостон были еще недавно модными танцами в избранных салонах
Парижа, но в этом году модным танцем стало танго»26. Ясно, что кто-то
из соотечественников Саборидо опередил его, но кто именно — остается неизвестным.
Зато хорошо известно, что фурор, произведенный танго-танцем в Париже,
не имел себе равных со времен триумфа здесь вальса в 1790-м или польки
в 1845 году. «Когда в 1910 году танго появилось в Старом Свете, — писал
Курт Закс, — оно вызвало своего рода эпидемию повального помешательства,
какое-то неистовое безумие, без разбора поражавшее представителей всех
возрастов и сословий, подобно отравлению сильнейшим и мгновенно действующим
ядом». Это «тангопомешательство» принимало подчас анекдотические формы:
в Париже открылись курительные салоны под вывеской «танго»; вошел в моду
ярко-оранжевый цвет — также «танго»; парижские костюмеры немедленно изобрели
особый фасон одежды, которому присвоили имя нового танца, и те юные парижанки,
которые не имели возможности заказывать платья в дорогих ателье, попросту
укорачивали юбки и делали более глубокий, чем обычно, вырез на спине,
чтобы блистать в замысловатых «кор-тес». Появились «походка танго», «стиль
танго» и даже «концепция танго» (!). Академик Жан Рипшен читает в Сорбонне
лекцию о танго перед собранием «бессмертных». Знаменитый итальянский тенор
Тито Скипа включает в свой репертуар танго. Феликс фон Вейнгартнер, дирижер
оркестра Венской филармонии, и Игорь Стравинский сочиняют танго. Танго
проникло даже в Ватикан, что вызвало немалую сумятицу в клерикальных кругах.
Папа Пий X поначалу запретил танцевать танго, что немедленно отозвалось
в Буэнос-Айресе юмористической коплой:
Говорят, что танго чахло, Что у танго мало сил, И за это Пий Десятый Наше
танго запретил.
Однако, когда в 1914 году известные читателю Касимиро Айн и Эдит Пегги
продемонстрировали Пию X танго, последний изменил свое мнение, не найдя
в танго ничего предосудительного и назвав его «вполне пристойным танцем»,
хотя и рекомендовал вернуться к старой доброй шурдане — национальному
итальянскому танцу.
Итак, к 1914 году Париж стал европейской столицей танго, а «танго» стало
«танго». До сих пор танцы шли из Парижа в Буэнос-Айрес и из салонов на
улицы. Танго смешало все карты: родившись на улице, оно было принято в
салоны; создание Буэнос-Айреса, оно пересекло океан и покорило Париж.
Менее двух лет понадобилось танго, чтобы с парижской визой в кармане завоевать
Европу от Лондона до Стамбула и от Рима до Петербурга и еще год-другой,
чтобы покорить весь мир. Уже знакомый нам Х.П. Эчагуэ писал в то время:
«Почти невозможно раскрыть газету или журнал из Парижа, Лондона, Берлина,
даже из Нью-Йорка, чтобы не встретить упоминания о танго. Графические
схемы его шагов и фигур, дискуссии о его происхождении, осуждения и превознесения,
„добро пожаловать" и переполох перед его нашествием». Действительно,
дискуссии и дебаты в связи с танго возникали почти повсеместно. Особенно
прислушивались к мнению царствующих фамилий, которое тоже не было единодушным.
Так, если испанский король Альфонс XIII приветствовал заокеанскую новинку,
то кайзер Вильгельм II наложил строгое verboten (запрещение) на танго
в Рейхе. Людвиг Баварский последовал примеру своего покровителя, издав
специальный циркуляр, в котором, в частности, говорилось, что «танцевать
танго недостойно тех, кто с гордостью носит военный мундир». Королева
Англии не была столь категоричной: хотя сама она старалась не появляться
на тех балах, где могло быть танго, но своим придворным дамам не запрещала
танцевать его; более того, королева устроила для дам из аристократических
фамилий специальное голосование по поводу танго, в результате которого
731 голос оказался «за» и только 21 «против». Русская императрица, увидев
танго, нашла его грациозным танцем; что касается Николая II, то он снисходительно
терпел танго в Зимнем дворце.
Пальму первенства в популярности среди танго прочно удерживало «Эль чокло».
Не случайно В.В. Маяковский — разумеется, со своих идеологических позиций
— начинает поэму «Война и мир» (1915-1916) нотной строчкой из танго Вильольдо
как своего рода символом «загнивающего Запада». Известен такой курьезный
эпизод, связанный с «Эль чокло». В
разгар Первой мировой войны, в которой Аргентина сохраняла нейтралитет,
на встрече военных корреспондентов из разных стран один из офицеров исполнял
на фортепиано гимны тех государств, представители которых находились на
банкете. Когда очередь дошла до представителя Аргентины, офицер, не знавший
музыки аргентинского гимна, сыграл «Эль чокло», полагая, что это аргентинская
патриотическая песня, поскольку она звучала тогда повсюду.
Принятие танго Парижем имело важные последствия. Соблюдающий правила «хорошего
тона», приличествующие «столице мира», Париж, стремясь снизить чересчур
высокую для европейца чувственную температуру танго, существенно изменил
его хореографию, устранив «кортес», упростив фигуры и заменив импровизацию
(главное в креольском танго) хореографическими руководствами. По этому
поводу бузнос-айресский журнал «Р.ВТ.» писал от 22 сентября 1913 года:
«Танго, которое мы экспортировали во Францию и которое там называют танг
, сочтено недостаточно классическим. Некоторые из наиболее ревностных
парижских танцоров находят в танго нечто несвойственное, противоречащее
тем утонченным манерам, к которым привыкла французская публика, танцующая
в салонах. В результате танцоры вносят в танго изменения, лишающие его
всей оригинальности и привлекательности, той „изюминки", которая
составляет суть креольского танго на шумных буэнос-айресских байлонго».
Поскольку все, что делалось в Париже, немедленно копировалось в Буэнос-Айресе, в аргентинской столице оказались два разных танго. На ромериях под «карпами», на байлонго, в кафетинах и ночных дансингах танцевали прежнее креольское танго; в аристократических салонах и домах респектабельных семейств, куда танго, ставшему теперь persona grata, был открыт доступ, — то выхолощенное танго, которое возвратил Аргентине Париж. Именно это танго в 1913-1914 годах распространилось в обоих полушариях, именно оно сохраняется до наших дней за пределами Аргентины, и именно о нем с возмущением пишет Ирина Хуземи: «Что смыслят в танго медузообразные европейцы? Те, что уныло прошаркали подошвы об асфальт послевоенных танцплощадок под завораживающе грустные мелодии, занесенные с берегов Ла-Платы, но так и не сумели опалиться бушующим в них под коркой тлеющей золы огнем страстей: любви, ностальгии, мести».
С появлением мирового рынка танго бушующий поток музыкальных пьес с титулом «танго», сочиняемых повсеместно, хлынул на этот рынок. «Каждая страна Европы производит свои бесчисленные танго, ничего общего не имеющие с теми, которые им дала Аргентина», — говорит Тулио Карелья. Чрезвычайно возросший спрос на танго неизбежно влек за собой коммерциализацию жанра, превращение его в товар, имеющий хороший сбыт, и композиторы, обслуживающие запросы салонов и издателей, стремясь быть модными и подстегиваемые все возрастающей конкуренцией, все дальше отходят от первоначальных моделей. Пройдет какое-то время, и нивелирующий каток европейского стандарта достигнет и Аргентины. За мировой триумф танго, в конечном счете, заплатит утратой своего национального облика, но это произойдет еще не скоро.