Б. Асафьев - О народной музыке

Часть I Статьи

Б. Асафьев (книги)



Книги, ноты, литература о музыке

 

НЕСКОЛЬКО СООБРАЖЕНИЙ О СОДЕРЖАНИИ,
КАЧЕСТВАХ И СТРУКТУРЕ КАЗАХСКОЙ НАРОДНОЙ МУЗЫКИ

 

 

Находясь опять, как и весной прошлого года, под ярким впечатлением от спектаклей Казахского музыкального театра и слушания казахских певцов, я хочу высказать, к сожалению, крайне сжато и обрывисто, несколько соображений по поводу несомненно большого культурного значения данного художественного явления. Рост казахской музыкальной культуры — это факт, но вместе с тем это и сильный фактор, воздействие которого будет сказываться все сильнее и сильнее. Проблема музыки СССР, вопросы становления музыки народно-национальных культур, ближайшие пути, по которым намечается их развитие, связь художественной самодеятельности с народной музыкой, перерастание народной музыки как музыки преимущественно устной традиции в новую стадию: освоение массами опыта классического наследия, т. е. «письменной музыки» крупных городских центров, естественно, ведет не просто к расширению форм и средств выражения, а к новым композиционным методам. Обратное движение — от былых композиторских и музыкальных центров к освоению народной музыки — ставит на очередь заново проблемы исполнительства народной музыки и создания нового композиторского мышления на основе использования народно-музыкальных культур уже не в плане песенных фрагментов для вариационной обработки, а как творческой базы строящейся музыки социалистического реализма. Вот круг вопросов — и далеко не всех,— вызванных к жизни четко поставленными к музыке требованиями партии и правительства, вопросов, о которых и не могли мечтать ни былые музыкальные этнографы, ни теоретики-музыковеды, привычно высокомерно делившие музыку на народную и художественную.

Прежде всего, казахская народная музыка (вокальная и инструментальная) в корне изменяет обычные представления о восточной музыке, сомкнутые в узком кругу привычных и все же весьма неопределенных суждений. Не стоит их повторять. Их питает все еще неизжитое, реакционное и по своему происхождению и по своему воздействию понятие: ориентализм. За этим понятием прячется эстетски ограниченное восприятие всей восточной музыкальной культуры в плане экзотики, как чего-то формально глубоко отличного от привычных слуховых норм, острого, пряного и т. д. и т. д. Ясно, что обусловливающие данного рода восприятие причины надо искать во всей совокупности европейско-буржуазно-колонизаторских воззрений.
Казахская народная музыка не ориентальна в обычном смысле, но зато глубоко восточна в том значении, как в СССР, и только в СССР, привыкли осознавать понятие: Восток. Это прежде всего не мертвая, отжившая культура. Наоборот, культура действенная, не только постигаемая музыковедческим анализом, но ощутимая в ее живом, эмоциональном становлении, в процессе своеобразного перерождения и творческого развертывания. Поэтому тяготение казахов к новым видам музыки (что осуществляется, главным образом, через музыкальный театр) в основе своей не есть простое подражание европейским более крупным и сложным формам. Оно возникает из стремления раскрыть новое, обогащенное Великой Октябрьской революцией содержание народной жизни путем освоения средств художественного выражения высших культур. Высших — в смысле их происхождения из борьбы европейского человечества за более прогрессивные общественные формации.
Далее. Казахская музыкальная культура не связана цепями местной, областной ограниченности. Очень робки и бедны еще наши познания в области происхождения национальных музыкальных диалектов. И окутано еще наше советское музыкознание, с одной стороны, слоем предрассудков старой описательной этнографии, а с другой — музыкантско-эстетским отношением к народной музыке не как к живому языку, а как к свежим и красивым темам для обработки. И все-таки с достаточной уверенностью можно утверждать, что и по своему интонационному составу (весьма богатому, если говорить о некоем словаре попевок), и по мастерству музыкального «словосочетания» в скромных пределах, я бы сказал, цветистого одноголосия и своеобразной гомофонии казахская музыкальная культура обнаруживает весьма существенные, с точки зрения проблемы музыки СССР, показатели. Проблема музыки СССР вкратце — это перерастание областных музыкальных культур и культур малых национальностей в музыку великого социалистического государства. Процесс крайне сложный, включающий в себя противоречивые стадии. Так, скажем, для русской музыкальной культуры чрезвычайно существенным является не только процесс преодоления национально-шовинистического высокомерия, но и всевозможных модернистских тенденций — как наследия разлагающейся художественной культуры загнивающего империализма — ив первую очередь борьба за объективизацию музыкального языка, с упором на освоение классического наследия и на народное музыкальное творчество, в целях ликвидации субъективистско-экспрессионистских пережитков.
Наоборот, для музыкальных культур некоторых братских республик одним из основных ведущих прогрессивных течений становится образование на основе народной музыкальной культуры индивидуально ярких композиторских «диалектов» как проявление нового личного сознания, обогащенного всеми воздействиями революционной перестройки быта.

В условиях культурно расцветающего Казахстана застывшая музыка была бы нонсенсом. Это означало бы, что в ней не было исторических, органических корней: она не была бы музыкой народа, музыкой родины. Но тот факт, что в Казахстане музыкой не просто любуются как красивым национальным достоянием, но уже музейным, что в ней ощущают живой отклик на действительность и что эта музыка на наших глазах перерождается, обогащая свой смысл, свидетельствует о безусловном росте народного музыкального сознания: из бытового явления, из искусства, включенного в бытовую повседневность, музыка становится выразительницей мыслей и чувств народа, строящего родину, она переходит в высшую идейно-синтетическую стадию. Само собой разумеется, что тем самым прежние формы выражения становятся для нее тесными. Больше того, вскоре, вероятно, начнет сильно видоизменяться основной ее эпический склад.
Для развития, расширения и раскрытия содержания, форм, фактуры и средств выражения казахского мелоса в нем, в этом мелосе, имеются, безусловно, все данные. В самой структуре и песен, и инструментальных импровизаций заключаются неисчерпаемые возможности симфонического развития. Структура эта в высокой степени органична, закономерна, но отнюдь не является механически сомкнутыми комбинациями неких звуко-орнаментальных рядов, а живой ритмически чутко пульсирующей тканью. Если не разуметь под ритмом чего-то вроде придорожных вех и верстовых столбов, отсчитывающих бег музыки, то как раз ритмическое становление и ритмическая организация казахской мелодики свидетельствует об исключительном динамическом ее прорастании, к которому нелегко подступиться с традиционно европейскими схемами, конструктивными, созданными post factum как бы над эмоционально застывшим материалом. Когда европейская музыка перерастала свои феодальные рамки, в ней происходили аналогичные процессы: рушилась старая схематика, но еще не созданы были новые конструктивные схемы, и потому-то творчество некоторых композиторов творчески богатой переходной стадии (хотя бы сыновей Баха) обнажает необычайно любопытные процессы становления нового содержания. Этим я хочу только указать на путь постижения и анализа казахской мелодики и предостеречь от оценки ее структуры с точки зрения механизированных схем. Казахская музыка — это, прежде всего, мелодическое творчество в его живом, чутком эмоциональном становлении как одного из проявлений человеческого общения, как языка интонации, управляемого ритмом.

Наличие богатых возможностей развития, обусловливаемое всем строем казахской мелодики, постигаемой как живая речь,— вот один существенный показатель большого культурного значения казахской музыки. Это ни в каком случае не музейная застывшая и омертвелая культура. Другой показатель с трудом поддается словесному определению и учету. Это — этически высокая «настроенность» казахской песенной лирики и эпоса. То же можно сказать и об инструментально-импровизационной музыке (кюи). Серьезность, строгость, суровость — все это не совсем верные слова для определения качества, на которое хочется тут указать. Дело совсем не в каком-то сугубо аскетическом эмоциональном тонусе. Наоборот, казахская песня эмоционально гибка, отзывчива и крайне чутко отражает нюансы народной психики: в ней трудно проследить тенденции кастовой или ритуальной отъединенности и замкнутости. Но, являясь чутко человечным художественным отражением действительности, казахская богатейшая мелодика всегда при своей жизненной свежести, жизнерадостности и конкретности (в смысле ее постоянной включенности в быт) оставляет впечатление глубокого философского синтеза, высоко человечнейшего обобщения народной психики. Хочется даже слышать в ней живое, реально ощутимое выражение этоса античных теоретиков, как некоего социального критерия ценности напевов и ладов. И если мы говорим о высоко эмоциональном строе бетховенских симфоний, как об одном из существеннейших завоеваний европейского симфонизма, то не становится ли еще более социально ценностным показателем это же качество в музыке народа, создавшего свою культуру в условиях азиатского средневековья и затем под обезличивавшим инокультуры страшным гнетом российского царизма. Этос казахской музыки — лучшее доказательство против высокомерно шовинистических бредней об азиатском варварстве, об «азиатчине». Точно так же, как он абсолютно несовместим с представлениями о застывшем в своем чувственном гедонизме экзотическом Востоке.

Поскольку на данном уровне наших знаний трудно с уверенностью утверждать об исторически конкретных истоках казахского мелоса и высоко организованного ритмического склада песенной и инструментальной казахской музыки, постольку приходится ограничиться только психологической догадкой: по всей вероятности причины присущих этой музыке качеств эмоционально высокого обобщения и сочетания эмоциональной отзывчивости с мудрой философской созерцательностью лежат в особо сложных исторических судьбах и переживаниях высокоталантливого казахского народа. За колоссальными политическими конфликтами на великом историческом пути народов среди непрестанно- создававшихся и рушившихся грандиозных степных империй необходимо ощутить народную жизнь и становление народной психики (можно вернее сказать — накопление психического опыта). За некими суммарными представлениями о многочисленных «полчищах» необходимо почувствовать живых людей, рост их переживаний. Строгий отбор, вековые отложения этих переживаний в результате грандиозных исторических переворотов и по мере оседания громадных народных масс обеспечили наиболее психологически чуткому виду художественного творчества казахов — мелодической музыке — этически высокий эмоциональный строй, то здоровое содержание, в котором нет места ни чувственной пошлости, ни индивидуалистической надорванности и оторванности, ни мещанскому благополучию.