Для первого оперного спектакля в театре Таврического сада возобновлена была юная и нежно-весення украинская сказка Римского-Корсакова «Майская ночь». Выбор можно лишь приветствовать а на выполнение задания, крайнее сложного и требующего осторожного и чуткого прикосновения, необходимо остановится: этого требует хорошее и светлое впечатление, вызванное спектаклем. Недочетов в нем много: и несрепетованность оркестра и не совсем твердо установленные и усвоенные темпы, случайный подбор декораций, спешность всей сценической работы
Но вот что странно: примечая и учитывая все это, ибо при паутинной нежности
звуковой ткани и весенней зыбкости настроения, овевающего сказку-повесть,
нельзя не заметить грубых прорывов и промахов - все-таки хочется, не сопротивляясь,
отдаться безотчетно радостному и восторженному ощущению, охватившему большую
часть публики, присутствовавшей на спектакле. Случилось на нем что-то
необъяснимое и неосознаваемое, что порой нежданно и негаданно свершается
в театре и что составляет наибольшую ценность театра, оживляет и одухотворяет
его. Бывают постановки, к которым долго, усиленно и вдумчиво готовятся,
нескончаемо и нерешительно взвешивая каждую мелочную деталь и серьезно
обсуждая каждую детальную мелочь. Наступает спектакль. Все предусмотрено,
все взвешено, а между тем от исполнения и хода действия веет холодной,
отталкивающей скукой и рассудочным схематизмом: в результате иссушившего
всех анализа элементы действа раскалываются, рассыпаются, расщепляются,
так что не остается той живой силы, которая объединила бы их в едином
волевом порыве. И многие опытные театральные деятели, особенно режиссеры
и дирижеры, учитывают это и знают, что нескончаемая детализация опаснее
иной неслаженности. Есть у них особое чутье хорошей и плохой неслаженности
и несрепетованности. Конечно, обе они опасны, но зато во всяком искусстве,
а тем более в театральном риск — великое дело. Невидимо тлеющее пламя
живого творчества, непосредственность, искренность и душу волнующая искристая
импровизация вдруг вспыхивают, ослепляют, опьяняют и завораживают.
Такое чудодейство и совершилось в минувшую субботу в скромном дощатом
и не слишком уютном театре Таврического сада. Не знаю, что именно послужило
импульсом: то ли что артисты впервые после зимней работы в тягостных условиях
скинули с себя оковы мертвящей односторонности и томительного однообразия
академической сумеречной работы или то что выступление в новых непривычных
условиях заставляло всех быть на чеку - но одушевление и ощущение молодого
восторга и задора почувствовалось сразу с первого же выступления хора
(А мы просо сеяли) и даже еще раньше - с allegro увертюры Думается, что
значительную роль в этом сыграла сама опера давно не исполняемая и забытая.
Нежно любовный, застенчевый искренний лиризм композитора отражается в
музыке “Майской ночи”, музыке приветливой и напоенной ласковой кроткой
«тихостью» русской весенней природы.
Как всегда, так и здесь Римский-Корсаков как бы боясь упрека в расплывчатой
чувствительности или, еще того хуже, в чувственной обнаженности, заковывает
красивый свежий материал в броню видимой суровой формальной планомерное
и холодного педантичного ремесла: в этом кроется тайна и обаяние внушаемого
им и вызываемой порой досады на привкус старчества даже в самых весенних
и юных его замыслах. Но стоит только приблизиться к его сочинениям с искренним,
молодости озаренным и любовным чувством, как музыка согревается светится,
пленяет и ласково врачует истомленную душу.
Весенняя нега чувствуется в «Майской ночи», в нежной ночной истоме валторн
третьего акта, в трепете и шелесте струпных в увертюре, в прозрачных переливах
духовых инструментов в первой песне Левко; а задор и молодечество брызжут
в веселой песне хлопцев, во вступительном хоре-игре и, наконец, в солнечных
заключительных хорах-славлениях. Надо отдать справедливость молодому хору
«Таврической оперы», что он отлично подготовлен и с радостным подъемом
справляется с нелегкой задачей. Великолепно пел Пиотровский: партия Левко,
безусловно, одна из лучших у него. Восхищало ли его самого юное воодушевление
или музыка, но впечатление, произведенное им в этот вечер, неизгладимо.
Приятно отметить тонкое исполнение ансамблей комических персонажей оперы:
Винокура (Калинин), Писаря (Курзнер), Головы (Шуванов), свояченицы (Чайковская),
а также юмористические выступления Каленика (Шаронов), партия Панночки
находилась в опытных руках высокомузыкальной и чуткой артистки Коваленко,
а партия Ганны поручена Самариной, красиво ее воплотившей. Остается отметить
и приветствовать молодого дирижера оперы Дранишникова, развернувшего в
этом спектакле свои музыкальные данные и выказавшего тонкий вкус, чутье
и находчивость в тех случаях, когда воодушевление и волнение исполнителей
колыхало ритм или когда нетвердо интонировал оркестр. Будем надеяться,
что дальнейшие спектакли «Майской ночи» станут более слаженными, но останутся
столь же праздничными и что первый весенний вечер открытия «Таврической
оперы» сулит ей и в дальнейшем преуспеяние и удачу. Только бы исполнители
почаще вспоминали о музыке и имели бы ее в душе, а не те выгоды, с которыми
сопряжено служение «Халтуре».
Хорошо исполнять «Снегурочку»
- невероятно трудно. И всегда, когда случается знакомиться с той или иной
еще не виданной, но слышанной театральной интерпретацией ее, возникает
вопрос: когда и в каком театре суждено будет исполнителям рассказать
эту прелестную весеннюю сказку с такой же творческой силой и упоением
жизнью, как рассказали Островский и Римский-Корсаков. «Снегурочка» - откровение,
и как литературное и как музыкальное произведение.
Это — синтез народных седых языческих воззрении па природу но синтез,
идущий не только от любования, от эстетического гурманства, а от захвата,
даже порабощения всего существа поэта и композитора стихийной мощью и
одухотворенной красотой народного творчества. В «Снегурочке» человек еще
не противопоставляет себя природе, как одухотворенное существо, и не противополагает
ее механичным бездушным законам свою отвлеченную от плоти духовную мораль.
В этой весенней сказке веления живой природы освящены религией, и потому
зло идет от неповиновения им, а добро от следования им. Сама же природа,
происхождение которой — от Бога пли от Дьявола?— долго смущала и смущает
людей, вне добра и зла. Чтобы воплотить в стройном поэтическом произведении
это цельное, ясное и светлое миросозерцание, надо в жизни своей испытать,
пережить непосредственное, наивное сближение, слияние с природой и притом
так, чтобы в этот период уйти совершенно из-под власти бесплотности и
бестелесности христианских воззрений. Римский-Корсаков пережил это. Надо
думать, что пережил и Островский. Но композитор гениально досказал в своей
музыке то, о чем с талантом поведал писатель: что язычество живо и что
Пан не умер и не умрет, пока существует на земле человек! Здесь залог
долгой жизненности «Снегурочки», неисчерпаемости для каждого поколения
ее содержания, и вместе с тем трудность ее воплощения в сценических образах.
И только тогда мы увидали бы и услыхали бы «Снегурочку», если бы появился
равный по таланту композитору дирижер, который сумел бы заразить своим
одушевлением и верой окружающих и влил бы в них чувство священного восторга.
И тогда нелицемерно, а радостно — искренне прозвучал бы могучий гимн:
Свет и сила, Бог Ярило,
Красное солнце наше,
Нет тебя в мире краше!
А до той поры все будут лишь приближения к той «Снегурочке», которая создана силой слова и музыки, но не воплощена в сценических образах.
Оперой дирижировал Сук. Достигнута была четкая, пластична звучность оркестра.
Ни воплей, ни всхлипываний, ни судорожностей, ни резких подчеркиваний
- словом, вне плоских эффектов для публики!
Каждая инструментальная фраза округлена, как бы вылеплена и отполирована.
Заметно, что над оперой работал добросовестны, уравновешенный строгий
и суровый капельмейстер. Певцы тоже держались в этой рамке благонравия,
почтительности и уважительности к произведению. Темпы - метрономы, но
со склонностью к затягиванию (свадебный обряд, ночная сцена в лесу). Конечно,
такое толкование лучше дешевое драматизирование петроградского кумира
Коутса. («Китеж» и «Салтан») пли бездушное издевательство над Снегурочкой
Похитонова, но все же оно бесконечно далеко от поэзии весенней сказки.
Хладная «объективность» Сука, не навязывая слушателю скверных и дешевых
дирижерских измышлений, не препятствует его воображению творить и идеализиоровать
«Снегурочку». Это - уже ценно, если вспомнить о повадках иных дирижеров,
не воспитанных на уважении к композитору и к музыке вообще. Но все-таки
хочется искренне крикнуть- не то не то! Хочется больше жизни, света! Неправда,
что Римский-Корсаков сухой, холодный, объективный описатель красот природы
уравновешенный стилист, суровый профессор, заботливо охраняющий границы
своего позитивного миросозерцания! Его творчество глубже, глубиннее и
далеко еще не охвачено современниками. Воспринимать во всей полноте Римского-Корсакова
еще не умеют, а потому ради легкости восприятия приняли в его музыке приемы
и свойства письма за сущность, за суть. И потому, что мы не вместили его
творчества, нет и соталантливых его музыке исполнителей. Везде и всюду
лишь приближения, порой очень и очень легкомысленные.
Так и здесь. Нежданова прекрасно пела, но облик девушки-Снегурочки ей
бесконечно чужд. Правда, пока Снегурочка — лесной зверек, исполнение было
привлекательно; пока Снегурочка — дитя, инстинктивно стремящееся уяснить
себе тайну влечения к Лелю, исполнение не лишено было задушевности и искренности
(напр. ариетта: «Как больно здесь»); но когда в Снегурочке проснулась
женщина, познавшая любовь, исполнение поблекло и побледнело.
Остальные артисты не создали ничего яркого, разве только Эрнст (Бобыль—Бакула)
и Павловский (Мизгирь). Первый выказал свой вкус, не внося в свой комизм
пошлых приемов, а на исполнении второго лежала печать благородства и строгой
вдумчивости. Сцена в лесу со Снегурочкой проведена прекрасно. Держинская
(Купава) и Правдина (Лель) только не вызывают нареканий, но не увлекают.
Павлова (Весна-Красна) - оперно-шаблонна; Богданович точно выпевал своп
речитативы, а они так хороши, что облик царя Берендея выявлялся без освоенных
стараний со стороны исполнителя. Хор звучал хорошо (особенно сцена проводов
масленицы и финал I действия). Декорации Коровина еще говорят о том периоде
творчества художника, когда он подлинно красками и красочно мыслил, а
не просто со спешностью исполнял казенные заказы. Мне лично понравились
открытые сени дворца Берендея (2-й акт) и озеро Ярилиной долины (4-й акт).
Режиссерская часть (Лосскин) - в хороших руках. Ни лишней суеты, ни желания
потешить публику в народных сценах - не заметно.
Отлично выходит и в сценическом и музыкальном отношении «клич бирючей».
И вообще все сцены 2-го акта планируются свежо и интересно, благодаря
тому, что открытые сени берендеева дворца не заполняют всей сцены, а составляют
лишь основную часть общего ансамбля («площадь» перед дворцом, с выходящими
на нее улицами слободы). Наименее интересная отрасль постановки - танцы,
особенно пляс скоморохов, совершенно не соответствующий яркости и увлекательности
музыки: что-то сумбурное, неоформленное, какая-то смесь балетном классики
со стереотипными приемами так называемого русского стиля.
Хорошее исполнение «Снегурочки» — труднейшее дело для оперного театра,
ибо кристальная прозрачность звучности и ажурное плетение голосов требуют
тщательной отделки и точности в передаче. Такое простое, казалось бы,
дело для исполнителей, как верное чтение музыкального текста, приобретает
в «Снегурочке» значение важнейшего задания. Римский-Корсаков всегда необычайно
тщателен в записи своих мыслей и потому-то его текст труден для исполнения.
Как это ни парадоксально и как ни странно, но прочитать и выполнить его
музыку так, как она записана — наисложнейший, а не простой акт, необходимо
дойти до преодоления себя, выйти за пределы своего я, своей «самости»
и при этом обладать гибкой техникой воспроизведения, чтобы понять простоту,
мудрость и величие корсаковской звукописи с ее основным принципом экономии
распределения сил: ничего лишнего, но каждая точка — знамя выразительности,
каждый звук — запечатленный миг красивого сплетения созвучий!
На стремлении к идеальному постижению сложнейшей в своей простоте звукописи
построено исполнение «Снегурочки» Купером. Предельной опорой его желаний
было - воплотить слово мудрого композитора. На этом пути раскрылось многое
неведомое и до сих пор неслыханное среди оркестровых и вокальных красот
оперы Когда-то, по-видимому, «Снегурочка» была выучена в манере, несколько
чуждой ее нежной ткани, и целый ряд тончайших замыслов автора исчез под
натиском нивелирующей общеевропейской опрености. Потом исполнение мало-помалу
выцветало, обезличивалось, приобретало черты традиционного обветшания
и скучного выполнения, скучной повинности. Изредка были праздники: помнится
несколько ярких исполнений «Снегурочки» Феликсом Блуменфельдом, в особенности
в год кончины автора! Но дальше шло все хуже и хуже. Возродить и реставрировать
эту оперу оказалось делом не легким, но в итоге можно считать цель достигнутой
и поздравить театр с несомненным наличием в нем художественной дисциплины
и неугасшего стремления к артистичности.
Оркестровое исполнение за все три минувшие спектакля стояло на высоком
уровне, и за редкими исключениями, вызванными, вероятно, некоторой дозой
невнимания заслуживает признания как образцовое. Звучность хора - редкая
но полновесности, напряженности и подъему. Проводы Масленицы и заключи
тельный гимн солнцу - примеры радующего слух по стройности пополнения
ансамблей. Самый план воспроизведения этих моментов надо считать за выдающееся
достижение. Впрочем, не только данные два эпизода, но и многие другие
— причитания Купавы с изумительным рокотом литавр, пьянящий и одурманивающий
хор весенних цветов, оркестровое пение тем Весны, во вступлении и в 4
акте, пляска птиц и пляска скоморохов, впервые великолепно прозвучавшая
песня Деда-Мороза — заслуживают быть отмеченными как счастливейшие удачные
художественные открытия Купера. С первых же тактов вступления к опере
в передаче его ощущается властная воля, вызывающая в памяти образ: «Мороз-воевода
дозором обходит владенья свои».
Из исполнителей отдельных партий, по впечатлению моему, я прежде всего
выделяю Кабанова (Берендей). На редкость цельно и выдержанно, без старческой
слезливости и сентиментальной вычурности проводит он всю роль сказочного
царя-пастыря и жреца; пение знаменитой «ландышевой» каватины глубоко захватывает
слушателя.
Снегурочка — Коломийцева, создавая нежный трогательный облик (в особенности
в передаче двух «скорбных» ариозо), владея красивым свежим голосом, понижает
впечатление от своей передачи роковым, но, будем надеяться, исправимым
недостатком: почти сплошь неустойчивой интонацией! Лель — Мшанская: красивый
голос, благородство фразировки и чистота интонации. При всей робости передачи
этп качества и привлекают и радуют. Лель — Крылова менее устойчива и в
интонации и в ритме (первая песня Леля выдает эти недостатки очень рельефно).
Купава Кобзарева, обладая прекрасным голосом, легко, свободно и красиво
фразирует всю партию; но иногда излишне полагаясь па свое собственное
чувство ритма, она избегает указании дирижера и тотчас теряет ритмическую
стойкость. Отличный Мизгирь - Селях. Мне нравится даже несколько приподнятый
пафос в его облике «молодца с печатью «обреченности во во взоре и на челе»:
облик этот очень гармонирует с несколько заглушенным матовым тембром его
красивого голоса и русской «надрывной» и «истомной» манерой пения. Весны
- Самарина и Тарнолвская. Партия эта очень трудная и скорее инструментальная,
чем вокальная. У Тарновской она звучит лучше; чеканка слов - выразительнее,
а пение - томнее и изнеженнее, особенно в сцене опьянения. Снегурочки
дурманом весенних цветов и трав. Тепло, которым, помнится, чаровала Самарина
в передаче партии Ганы минувшим летом, здесь словно застыло и затуманилось.
Не от волнения ли?
Все остальные исполнители строго и стройно выполняли предназначенное,
содействуя но мере сил своих и способностей целостному «складному» созиданию
оперы. Яркой новостью было исполнение балетными артистами «скоморошьего
действа» в третьем акте в постановке балетмейстера Лопухова. Эта постановка
настолько талантлива, самобытна, свежа и музыкально-вдумчива и находчива,
что остается только радоваться п приветствовать молодое дарование. Судя
по данному выступлению Лопухова, предстоящая порученная ему постановка
«Жар-птицы» обещает много затейливого и незаурядного.
Сценически «Снегурочка» отчасти выиграла от введения целого ряда обрядных
сцен и бытовых черт, но, строго говоря, эта система — система опасная:
сколько бы ни загромождать действие красивыми «точными» изысканиями из
области фольклора, из них не родится действие, планомерно развивающееся,
основанное на вдумчивом толковании музыкального языка и выявлении всей
ритмической и мелодической структуры сочинения. В особенности опасно разлагать
стиль музыки Римского-Корсакова на отдельные миги и моменты. Она сама
такова, и ее при сценическом воспроизведении необходимо сплавлять и сковывать
крепкой цепью ритмически стройного контрапункта сценического действия
и жеста. В частности, укажу на весьма странный с музыкальной точки зрения
прием: играть дивное вступление к первому акту при открытом занавесе,
причем на сцене фигурирует в числе прочих приманок для зрителей, не умеющих
слушать музыки, мальчишка, уподобляющий бревно коню. Это весело, но при
чем же тут музыкальный смысл вступления, то есть музыки, подготовляющей
определенное настроение и раскрывающей смысл предстоящего действия?