Спустя два десятилетия после того как молодой Бетховен гостил у Брунсвиков в их венгерском поместье, из венгерской деревушки Доборьян отправился в Вену мальчик, которому суждено было продолжить революцию Бетховена в фортепьянном искусстве.
Этот мальчик — Ференц Лист — с ранних лет «полюбил музыку Бетховена, ее удивительную свежесть, эмоциональность и действенность. Бетховен, портрет которого постоянно висел у него в детстве над кроватью, на всю жизнь остался его любимым композитором».
В Вене юный Лист стал брать уроки у Черни. В автобиографии Черни писал, что он изучал с Листом сочинён ния Бетховена; не исключено, что в их числе — и.«Лун»-ную сонату».
Весной 1823 года Черни привел Листа к своему учителю. Впоследствии Лист сам рассказывал об этой встрече: «Мне было одиннадцать лет, когда Черни повел меня к Бетховену. Около десяти часов утра мы проникли в две маленькие комнаты Schwarzspanierhaus, в котором жил Бетховен. Он сидел у окна перед длинным и узким столом и работал. Он посмотрел на нас мрачным взглядом, обменялся несколькими словами с Черни и замолчал, когда учитель показал мне знаком сесть к инструменту. Я сыграл небольшое произведение Риса. Когда я кончил, Бетховен спросил, сумею ли я сыграть фугу Баха. Я выбрал фугу до-минор из «Хорошо темперированного клавесина». Сыграв последний аккорд, я посмотрел на него. Пронизывающий мрачный взгляд Бетховена был устремлен на меня, но вдруг добирая улыбка смягчила его черты.— Можно ли мне будет сыграть что-нибудь ваше? — спросил я смело. Бетховен; улыбаясь, согласился. Я сыграл первую часть концерта до-минор. Когда я кончил, он обнял меня, поцеловал в лоб и сказал нежно: — Иди, ты счастливец и сделаешь счастливыми других людей. Нет ничего лучше и прекрасней».
Это событие, по словам Листа, стало гордостью его жизни. Он рассказывал о нем очень редко и только самым близким друзьям.
В 1828 году Лист — в Париже. Если верить В. Ленцу — талантливому любителю, бравшему уроки у Листа и Шопена, соната была в репертуаре Листа уже в это время. Ленц изучал ее с Листом, и учитель обращал внимание ученика прежде всего на трудности I части, советуя играть партию правой руки «распластанной» ладонью с упором на пятый палец. Шла работа над независимостью первого и пятого пальцев. Лист заботился о характере звучания триолей, которые не должны были заглушать пения верхнего голоса, о колорите начальных соль-диез: по словам Ленца, они исполнялись «как серебряный звук, подернутый грустью».
II части сонаты Ленц не придал большого значения. «Лист спросил меня: — Это легко, не правда ли? Мне было 18 лет, и я ответил утвердительно.— Нет,— сказал Лист,—это часть, в работе над которой проходит жизнь артиста».
Судя по французским источникам, первое публичное исполнение Листом сонаты состоялось в апреле 1835 года в зале Сен-Жан парижской ратуши. Листу было в эго время 24 года. Последний же раз он сыграл сонату за несколько месяцев до смерти. Следовательно, сочинение сопровождало Листа всю его творческую жизнь. Менялся художник, его отношение к музыке, его человеческие свойства, и соответственно изменялась трактовка «Лунной». Она стала своеобразной творческой биографией артиста, глубоким свидетельством его духовной и художественной эволюции.
В апреле 1835 года Лист не играл сонату целиком: он ограничился исполнением II и III частей. I часть исполнялась оркестром в инструментовке дирижера Жерара и под его управлением. Это было одно из многочисленных переложений Адажио: в те годы оно пелось хорами на слова католической молитвы, игралось оркестрами разных составов. Сонату, собственно, и воспринимали чаще сквозь призму Адажио, не как драму, а как лирическую исповедь.
Даже великий французский композитор Гектор Берлиоз, великолепно знавший музыку всей сонаты, после концерта останавливался на описании I части, ярком и поэтическом: «Это заходящее солнце в Римской Кампани. Все глубоко печально, спокойно, величественно. Огненный шар медленно опускается позади креста святого Павла, который вырисовывается на горизонте. Ни одно живое существо не беспокоит мир гробниц, покрывающих опустошенную землю. Человек созерцает. любуется. плачет. молчит. ,».
Не ограничиваясь исполнением II и III частей, Лист вскоре вновь вернулся к «Лунной». Произошло это в самый сложный, трудный и вместе с тем блестящий период его жизни, когда Лист с безграничной смелостью проводил реформу пианистического искусства. Отталкиваясь от достижений Бетховена, он шел дальше, опрокидывая привычные нормы исполнения. Все подвергалось беспощадной критике. В молодом порыве Лист провозглашал и право художника, не считаясь с объективным смыслом музыкального текста, говорить то, что хочется ему, артисту, что диктует его сегодняшнее, субъективное настроение.
«Лунная» решительно переосмысливается. Из нее изгоняются спокойствие, сосредоточенность, сдержанность. Преувеличения в темпе, фразировке, произвольные добавления и изменения становятся характерной чертой исполнения Листа.
«Как-то.— вспоминал Берлиоз об этом времени,— Лист, исполняя. Адажио перед небольшим кругом людей, в составе которого был и я, осмелился его исказить, следуя привычке, усвоенной им в ту пору в целях снискания аплодисментов фешенебельной публики. Вместо долгих протяжных звучаний басов, вместо этого строгого единообразия ритма и движения. Лист вставил трели, tremolo, он ускорял и замедлял ритм, нарушая страстными акцентами спокойствие этой печали, он заставлял греметь гром в этом безоблачном небе, которое омрачает лишь заход солнца.».
Преувеличенная акцентировка, неоправданные темповые отклонения вызвали резко критическое отношение Берлиоза: «Признаюсь, я жестоко страдал. ведь в данном случае к обычному мученью присоединялась скорбь от лицезрения того, как такой артист идет по пути, свойственному только посредственности. Но что было делать? Лист был тогда похож на детей, которые, упав, делают вид, что ничего не случилось, и сами без жалоб встают;
но как только им протягивают руку помощи, они тотчас начинают плакать».
Шло время. Берлиоз продолжал следить за развитием пианизма Листа. В творческом труде, размышлениях, путешествиях Лист быстро формировался в зрелого художника, расставаясь с иллюзиями и преувеличениями молодости. Он постигал всю глубину классических творений, мудрость и целесообразность каждого слова великих авторов. Лист понял и цену внешнего успеха. Он уже, по словам Берлиоза, «не тянулся к успеху, а успех, задыхаясь, гонялся за ним: роли переменились». Виртуоз вырос в великого просветителя.
И вот появляется новая и совсем другая трактовка «Лунной». Ни позы, ни преувеличений. «Не так давно,— писал Берлиоз,— человек, наделенный сердцем и умом, один из тех, встреча с которыми составляет счастье для артистов, собрал несколько друзей. В числе их был и я. Лист приехал на вечер, где застал разгоревшийся спор о ценности одной веберовской пьесы, которой в недавнем концерте публика, то ли из-за посредственного исполнения, то ли совсем по другой причине, оказала весьма холодный прием. Он сел за рояль, чтобы по-своему ответить антагонистам Вебера. Доказательство не встретило возражения, и пришлось согласиться, что гениальное произведение не было признано. Когда Лист кончил, лампа, которая освещала ^помещение, стала гаснуть; один из нас хотел ее поправить.
— Не делайте этого,— сказал я ему.— Если Лист захочет сыграть до-диез-минорное Адажио Бетховена, этот полусвет не помешает.
— Охотно,—сказал Лист,— но погасите совсем свет, прикройте огонь в камине, пусть будет совершенно темно.
Тогда в этом мраке, после минутного раздумья, вознеслась в, своей величественной простоте благородная элегия, та же, которую он некогда так нелепо исказил. Ни одной ноты, ни одного ударения не было прибавлено к ударениям и нотам автора. То была вызванная виртуозом тень самого Бетховена, величавый голос которого мы услышали. Каждый из нас молча трепетал, и, после того как отзвучал последний аккорд, все молчали. мы плакали».
Ференц Лист
В 1842 году Лист, увенчанный мировой славой, отправился в Россию.
Его встретили здесь восторженно, но и не без настороженности: ведь многие любители музыки, слышавшие молодого артиста и не принимавшие его яркого и не всегда естественного пианизма, не знали другого, изменившегося; Листа. «В 1839 году в Риме,— писал в связи с московскими концертами известный русский историк С. Шевырев, — я слышал в первый раз игру Листа. С тех пор прошло не так много времени и если бы я не видел в лицо, того же самого художника, то никак бы не мот поверить, что играет тот же Лист, которого я слышал назад тому четыре года. Так изменился он, так неизмеримо вырос в это время». «Нет, — продолжал Шевырев, словно отвечая противникам Дидта,— перстами великого художника движет не злой демон, потому что сей последний безжизнен и бездушен, а в клавишах Листа живет такая сильная душа и такою полною жизнью! Музыка Листа — вопль звучащей души в пустыне холодного разума. Все страстные мотивы современной оперы, которая перенесла -в свою область всю страстную душу драмы шекспировской, у ней под. рукой, И какое орудие избрала она для своих действий! Инструмент ограниченный, светский, гостинный, которого звуки доступны людям самым обыкновенным, которого игра входит, во всякое воспитание, основанное на внешнем блеске. Душа, художника изменила его так, что вы изумлены превращению: но действия его тем сильнее, что язык, ею избранный, кажется всем известным и понятным.
Как близко соприкасаются два отзыва, возникшие независимо друг от друга и в разных странах в 40-е годы! Оба — выдающийся французский композитор и просвещенный русский любитель — замечают чрезвычайно ясную эволюцию Листа-интерпретатора, отразившуюся и в трактовке «Лунной сонаты».
Лист выступил в Петербурге с пятью открытыми концертами — 8, 11, 22, 28 апреля и 5 мая. В архивах сохранились программы всех концертов, кроме третьего, в котором исполнялась «Лунная». По свидетельству В. Стасова, в тот вечер Лист сыграл «Концертштюк» Вебера, «Лунную», а также импровизировал на заданные темы. «Ничего мы еще не слыхивали на своем веку,— вспоминал о листовской игре Стасов,— да и вообще мы никогда еще не встречались лицом к лицу с такою гениальною, страстною, демоническою натурой, то носившеюся ураганом, то разливавшеюся потоками нежной красоты и грации»,
Эмоциональное воздействие трактовки «Лунной сонаты» было настолько сильным, что во время исполнения 18-летний Стасов, как и Берлиоз, разрыдался. «.Когда я.услыхал.это страстное, глубоко патетическое бетховенское создание «Sonata quasi fantasia» в неподражаемом исполнении Листа, я уже больше не в состоянии был владеть собой и разревелся истерично, сидя у себя на хорах в этой Энгельгартовой зале, погруженной в глубокое молчание».
Концерты Листа, в том числе и его интерпретация «Лунной сонаты», можно сказать совершили переворот в умах двух будущих великих музыкальных деятелей, мечтавших о реформе русского искусства, о новых путях русской музыки. Какие это были пути? В известной степени ответ давала трактовка «Лунной». «Это была та самая «драматическая музыка»,— писал впоследствии Ста* сов,— о которой мы с Серовым в те времена больше всего мечтали и поминутно обменивались мыслями в нашей переписке, считая ее той формой, в которую должна окончательно обратиться вся музыка». Как драму определял Стасов образную сущность сонаты: «Мне показалось, что в этой сонате есть целый ряд сцен, трагическая драма: в цервой части — мечтательно кроткая любовь и состояние духа, по временам наполненное мрачными предчувствиями; дальше, во второй части., изображено состояние духа более покойное, даже игривое — надежда возрождается; наконец, в третьей части—бушует отчаяние, ревность и все кончается ударом кинжала и смертью».2* Лист покинул Россию в мае 1842 года, однако очень скоро, уже в апреле 1843 года появился в Петербурге вновь. На этот раз Лист дал только два концерта. Программы были новыми, за исключением «Лунной сонаты», которую пианист повторил в концерте, составленном из следующих сочинений:
1) Большая фантазия на каватину Пачини.
2) Сонага «Quasi una fantasia» (eis-moll) Бетховена.
3) Полонез Шопена.
4) Серенада и оргия (Большая фантазия на мотивы
из «Музыкальных вечеров») Россини.
б) Похоронный марш и «каватина из «Лючии ди Лам-мермур» Доницетти.
6) Воспоминания о «Дон-Жуане» Моцарта.
В разнообразной программе, сыгранной пианистом, кульминационным моментом была бетховенская соната.
То, что Лист, обычно не повторявший одинаковые сочинения в одних и тех же городах, старавшийся разнообразить репертуар и знакомить публику с возможно большим количеством новых произведений, на этот раз несколько изменил своему правилу, свидетельствовало и о привязанности Листа к «Лунной сонате», и о ее особом успехе в России.
Бережное отношение к авторскому тексту, сдержанное чувство, благородный лиризм, душевность и цельность драматического движения музыки стали с тех пор характерными и устойчивыми качествами трактовки Листа.
Накопленный опыт, многолетние размышления о бетховенской музыке побудили Листа в 50-е годы начать редактирование сочинений Бетховена. Редакция сонат вышла в нескольких томах у немецкого издателя Вольфенбютеля. Пышно ее внешнее оформление и предельно скромно содержание. С возрастом Лист все бережнее относился к указаниям Бетховена, изменяя только то, в чем был безусловно убежден.
I часть «Лунной сонаты» Лист рекомендовал играть в более сдержанном темпе, нежели предписывал Бетховен. Во II части Лист выписал аппликатуру, которой пользовался сам и рекомендовал ученикам. Она позволяла связно, текуче проинтонировать бас в следующем эпизоде:
Особое внимание Лист уделял характеру произнесения мелодии, в ряде случаев полемизируя с Бетховеном, с элементами «раздробленности» фразировки, с тактовыми лигами, связанными со штрихами струнных инструментов и обусловленными скорее «дыханием смычка», нежели возможностями фразировки пианиста.
Чуткий к деталям интонирования, в двух-трех эпизодах Лист чуть приметными штрихами подчеркнул то, что придает исполнению рельефность, характерность. Опасаясь монотонности, он в нескольких случаях использовал и вариантность произнесения мелодий, одну и ту же фразу интонируя при повторении несколько по-иному.
В финале Лист обращал внимание на развитие формы, которое пианист должен был почувствовать очень ясно. Некоторые дополнительные указания, видимо, диктовались стремлением драматизировать исполнение. В этом — смысл акцентировки в начале побочной партии, а также мелких динамических штрихов.
В период, когда Лист завершил редактирование сонат, он уже отказался от концертной деятельности. К старости другие планы и задачи увлекли его: сочинение,; педагогика. Но «Лунная» по-прежнему занимала в его сердце особое место. Как и у Бетховена, с этой сонатой у Листа, видимо, было связано нечто очень личное, глубокое, сокровенное. «Никаких пьес Лист не задавал,— вспоминал обучавшийся у Листа выдающийся русский пианист Александр Зилоти.— Всякий мог учить, что ему вздумается-. Приходя на урок, мы клали наши ноты на рояль, а Лист выбирал то, что ему хотелось слушать. /Только две пьесы нельзя было ему играть: его Вторую рапсодию, как слишком заигранную, и сонату «Quasi una fantasia» Бетховена, которую Лист в свое время неподражаемо исполнял».
И все же однажды Зилоти довелось услышать исполнение Листом этой сонаты в старости. Дело, по рассказу Зилоти, происходило так: «Антон Рубинштейн давал свое историческое утро (для музыкантов) в лейпцигском Гевандхаузе. Я поехал послушать, по совету и желанию Листа, который мне приказал после этого концерта вернуться в Веймар и обо всем ему рассказать. Это было утро бетховенских сонат. Рубинштейн был в особенном ударе, и все сонаты были сыграны одна лучше другой. Особенно меня поразило исполнение «Лунной сонаты». Я прямо ошалел от такого исполнения. Через два часа я уже был у Листа, как раз к началу урока. Едва поздоровавшись, я, под впечатлением этой небывалой игры, сразу же, захлебываясь, рассказал Листу, что исполнение было удивительное, что подобного исполнения «Лунной сонаты» я не слыхал».
Восторг Зилоти взволновал старого Листа и вызвал у него желание сыграть сонату.
«.Он посмотрел в мою сторону и, как мне показалось, остановил свой пристальный взгляд на мне, точно желая сказать: «Ну, слушай теперь». Он начал играть; я насторожился. Рубинштейн играл на чудном Бехштейне и в великолепном в акустическом отношений зале; Лист играл в маленькой комнате, пол которой был покрыт коврами, и в этом маленьком помещении находилось 35—40 человек; рояль был разбитый, неровный и расстроенный. Когда он сыграл одни только вступительные триоли, я почувствовал, что будто меня в этой комнате уже нет; а когда через четыре такта началось соль-диез в правой руке, то я совсем ничего больше не понимал. Это соль-диез он, собственно, не выделял, но это был -какой-то неведомый мне звук, который я теперь, через 27 лет, еще ясно слышу. Он сыграл всю первую часть, потом всю вторую; третью он только начал и сказал, что он слишком стар — не хватает физических сил, чтобы сыграть эту часть.
Кончив играть, Лист встал и подошел ко мне.
У меня были слезы на глазах, я был вне себя и мог
только сказать: "Meister, я ничего не. понимаю, я ничего
подобного никогда не слыхал"».
Эпизод, описанный Зилоти, происходил в 1886: году.
Это было последнее исполнение Листом «Лунной сонаты».
Зилоти никогда больше не мог заставить себя слушать сонату в концертах других пианистов. Когда ее играли, он покидал зал.