ОТ СЕРДЦА К СЕРДЦУ
Произведения композитора, творчество, биография, ноты
В одном из историко-литературных памятников пушкинской эпохи — «Записках» современницы поэта Александры Осиповны Смирновой содержится примечательный факт об интересе Пушкина к творчеству Бетховена. Автор «Записок» рассказывает, что однажды поэт вместе с известными музыкальными деятелями В. Одоевским и М. Виельгорским застали у нее в гостях пианистку Гирт, называвшую себя ученицей Бетховена. Пушкин стал расспрашивать Гирт о жизни Бетховена, «об его глухоте, об его меланхолии, об его оригинальных идеях». По воспоминаниям Смирновой, Пушкин, Одоевский и Виельгорский считали, что «Лунная соната» была сымпровизирована Бетховеном для слепой девушки и связывали сонату с романтической любовью композитора. Истинные сведения о жизни Бетховена и обстоятельствах создания его произведений в России еще не были известны. О Бетховене даже в кругах просвещенных музыкантов ходили самые фантастические слухи.
«Лунную сонату» русским любителям музыки открыли Ференц Лист и Клара Шуман. До 1842 года даже Серов и Стасов не имели об этом сочинении никакого представления. Но понадобилось лишь пять-шесть лет, чтобы соната проникла в широкие круги русского общества и приобрела популярность. Многие талантливые любители музыки, имена которых сейчас забыты,— Т. Шпаковский, Н. Мартынов, М. Сабинина, —с успехом исполняли сонату. Ее играли не только в Петербурге, Москве; сочинение доходит в провинцию, в далекие поместья, становится неотъемлемой частью бытового музицирования. Лев Толстой в 1859 году в романе «Семейное счастье», раскрывающем духовный мир провинциальной дворянской девушки, заставляет свою героиню играть «Лунную сонату». Музыка как бы становится участником действия: она звучит в поворотные моменты, когда зарождается чувство любви и когда после трудных испытаний осознается смысл истинного счастья.
С музыки сонаты, эмоциональный строй которой Л. Толстой ощущает очень тонко, начинается поэтичный заключительный эпизод повести: «Я открыла сонату «Quasi una fantasia» и стала играть ее. Никого не видно и не слышно было, окна были открыты в сад; и знакомые грустно торжественные звуки раздавались в комнате. Я кончила первую часть и совершенно бессознательно, по старой привычке, оглянулась в тот угол, в котором он сиживал, бывало, слушая меня. Но его не было; стул, давно не сдвинутый, стоял в своем углу; а в окно виднелся куст сирени на светлом закате, и свежесть вечера вливалась в открытые окна. Я облокотилась на фортепьяно обеими руками, закрыла ими лицо и задумалась. Я долго сидела так, с болью вспоминая старое, невозвратимое и робко придумывая новое. Но впереди как будто уже ничего не было, как будто я ничего не желала и не надеялась. «Неужели я отжила!» — подумала я, с ужасом приподняла голову и, чтобы забыть и не думать, опять стала играть и все то же andante. «Боже мой! — подумала я.— Прости меня, ежели я виновата, или возврати мне все, что было так прекрасно в моей душе, или научи, что мне делать? как мне жить теперь?» Шум колес послышался по траве, и перед крыльцом и на террасе послышались осторожные знакомые шаги и затихли. Но уже не прежнее чувство отозвалось на звук этих знакомых шагов. Когда я кончила, шаги послышались за мною, и рука легла на мое плечо.
— Какая ты умница, что сыграла эту сонату! — сказал он.
Я молчала».
В 50-е годы в глухом нижегородском поместье Лукине «Лунную сонату» слушал А. Улыбышев знаток музыки, автор биографии Моцарта. Знакомство с сонатами Бетховена дало Улыбышеву материал для работы над книгой «Бетховен, его критики и комментаторы», опубликованной в 1857 году и вызвавшей горячие споры о бетховенском творчестве.
Исполнителем бетховенских сонат в Лукине выступал 18-летний Милий Балакирев, впоследствии глава Могучей кучки, сыгравший, как и Стасов, огромную роль во «внедрении широкого и живого культа бетховенской музыки».