А.Бородин - Жизнеописание, материалы и документы

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 



Музыкальныя литература, книги, ноты к произведениям
Биография Бородина

 

Предки Бородина. Обстоятельства его рождения Детство и юность
(1833—1859)

 

 

О предках Александра Порфирьевича Бородина по отцу — князьях Гедиановых — мы располагаем очень скудными данными.
Согласно сохранившемуся в Ленинградском отделении Центрального исторического архива делу бывшего Департамента Герольдии родоначальником князей Гедиановых был «князь Гедея», который, как говорится в деле, «из Орды прииде чесно со свои Татары на Русь» и «по благодати господней восприем святое крещение на Москве при царе Иоанне Васильевиче Грозном, а при святой купели наречен князем Николаем».

В данном случае под «Ордой» следует, вероятно, понимать просто область, населенную кочующими татарами, так как «Орды», как государства, при Грозном уже не существовало. Очень возможно, что Гедеа был по своему происхождению татарин—ногаец с северного Кавказа. Как бы то ни было, но можно считать твердо установленным, что род Гедиановых — татарского происхождения. По-видимому, Гедеа и его сын Степан Гедианович жили в Москве; во всяком случае, это можно утверждать с большой достоверностью относительно внука Гедеа, князя Ивана-Большого Степановича Гедианова. Иван Степанович Гедианов выделился как способный к военному делу человек при защите Москвы от польских войск при царе Михаиле Федоровиче Романове в 1618 году. Как видно из грамоты, подписанной царем Михаилом Федоровичем 11 февраля 1631 года, князю Ивану Степановичу Гедианову «за его к нам и ко всему Московскому государству прямыя службы» и за то, что он «с нами

Великим Государем. в осаде сидел. и на боях и на приступах бился не щадя головы своея и ни на какие Королевича * прелести. не прельстился и будучи в осаде во всем оскудении и нужде терпел» — пожалованы в вотчинное владение его же поместные земли в Вологодском уезде, Тошинской волости, с деревнями Федяйковом и Худодушевом.
Этими землями в Вологодском уезде князья Гедиановьг владели до начала XVIII века. Обстоятельства, при которых: они их потеряли, видны из «челобития» деда А. П. Бородина, поручика Степана Антоновича Гедианова; из упомянутого челобития, поданного в Бахмутскую воеводскую канцелярию, видно, что последний представитель старшей ушнии-Гедиановых прапорщик князь Александр Матвеевич. Гор-бун-Гедианов отдал эти «старинные вологодские земли» — «по душе на помин жонки своей княгини Евдокии и дочки1 своей Праскевы святому Сергию чудотворцу радоницкому на монастырь», причем вместе со своим «жеребьем» прихватил и земли Степана Антоновича (из младшей линии Гедиановых). Сделал же он это «не от хитрости такоже подлогу и лихова вымыслу, а в горе по смерти дочки своей без памяти от старости лет». Поэтому Степан Антонович Гедианов' примирился с фактом утраты этих своих земель.
Из челобития этого видно также, что дед Бородина С. А. Гедианов жил в то время (в 30-х годах XVIII века) в> городе Бахмуте Екатеринославской губернии.

На основе отрывочных данных об отдаленных предках Бородина по отцу мы видим, что это были люди обеспеченные, не выдвигавшиеся, если не считать Ивана-Болыноп> Степановича, сколько-нибудь заметной государственной деятельностью. Это относится также к отцу Бородина — князю-Луке Степановичу Гедианову, о котором мы располагаем1 сведениями несколько более подробными, чем о его предках.
Лука Степанович Гедианов родился в 1774 году. Отец его был в это время уже стариком и умер вскоре после era рождения. Судя по сохранившимся портретам 8 и по рассказам самого Александра Порфирьевича Бородина, Л. С. Гедианов отличался резко выраженными восточными чертами лица. Это обстоятельство дает повод для предположения, что мать или бабка Л. С. Гедианова были восточного происхождения. Возможно, что именно в одном из этих колен предков Бородина заключается его связь с имеретинскими князьями: такое предположение объяснило бы предание о происхождении Бородина от «царей имеретинских», сообщаемое его биографами и, несомненно, основанное на рассказах самого Александра Порфирьевича9.

О детстве Л. С. Геднанова ничего не известно; образование его было, вероятно, весьма несовершенным. 16 лет от гроду (18 мая 1790 года) он поступил в Великолуцкий мушкатерский полк «из князей. в службе унтер-офицером» и прослужил в этом полку до 23 октября 1797 года; в этот.день он был уволен в отставку в чине поручика. Во время службы в армии Л. С. Гедианов «участвовал в боях с неприятелем» 10.
В начале XIX века Л. С. Гедианов женился на Марье Ильиничне Исаковой, дочери поручика Ильи Ивановича Исакова; 26 мая 1804 года у (него родилась дочь Александра и.
После выхода в отставку и женитьбы Л. С. Гедианов жил в Тверской губернии, затем в Москве и в Петербурге/ До 1818 года Л. С. Гедианов владел имением в Сгарицкой уезде Тверской губернии, около 1824 года у него было имение в Бежецком уезде той же губернии, а в 1830 году он владел подмосковным селом Перовом12. Как известно, Перово *было в середине XVIII века резиденцией Елизаветы Петровны и фаворита ее — А. Г. Разумовского: деревянный Перовский дворец был построен Растрелли13. По-видимому, Л. С. Гедианов купил Перово у последнего представителя русской линии Разумовских — гр. Петра Алексеевича Разумовского— мота и кутилы, распродавшего все свои владения в 20-х годах XIX века. Л. С. Гедианов недолго владел Перовом: под конец жизни у него уже не было имений, и он владел одной лишь дачей в окрестностях Петербурга — в Лесном14. Последние годы Лука Степанович жил безвыездно в Петербурге.;
О/Л. С. Гедианове мы располагаем отрывочными и крайне немногочисленными данными. Известно, что в молодости вел он довольно разгульную жизнь, участвуя в столь обычных для обеспеченной дворянской молодежи кутежах. Судя по некоторым данным, он был в приятельских отношениях с П. А. Разумовским, бывал у него и участвовал в приобревших скандальную известность оргиях, устраивавшихся Разумовским в Перове)^.
Известно также, что Л. С. Гедианов был одно время увлечен мистическим и пиэтистоким движением, возглавлявшимся А. Ф. Лабзиным и приведшим, в частности, к организации «Библейского общества», имевшего своей целью распространение книг ветхого и нового завета в переводах на все языки, но, несмотря на «благонамеренность» этой задачи, показавшегося опасным (отчасти из-за своих международных связей) николаевской реакции, поспешившей ликвидировать это общество.
Об участии Л. С. Гедианова в «Библейском обществе» существуют только косвенные данные16, во всяком случае,
Лука Степанович, который, по утверждению Александра Порфирьевича, входил в состав общества, не был в числе директоров его комитетов и вряд ли играл в нем активную роль.
Однако сам Л. С. Гедианов придавал, по-видимому, серьезное значение своему участию в этом обществе, так как пожелал изобразить себя на, портрете Деньера — через ' 14 лет после ликвидации «Библейского общества» — с евангелием в руках 17.
Из сопоставления относящихся к отцу Бородина документов с печатными известиями о «Библейском обществе» оказывается возможным сделать некоторые выводы о наиболее близких его знакомых.
Людьми, по-видимому, наиболее близкими Л. С. Гедианову, были князья Петр Сергеевич и Иван Сергеевич Мещерские и члены их семейств 18, их влияние безусловно имело значение в отношении подогревания мистических увлечений Луки" Степановича. Мещерские принимали активное участие в делах «Библейского общества», они были, по тому времени, хорошо образованы и имели связи с литературными кругами 19. Другими знакомыми Л. С. Гедианова, о коих до нас дошли известия, были Голицыны, имевшие некоторую связь с известной авантюристкой Крюденер20.
Л, С. Гедианов не был особенно счастлив в семейной, жизни: после рождения Александры Лукиничны у него не* было детей и он подолгу живал врозь с женой 21.
Быть может, эта не особенно удачная семейная жизнь и
была одним из поводов к возникновению его длительной
любовной связи с- матерью Бородина Авдотьей Константиновной Антоновой. А. К. Антонова (р. в 1809 г.) была «солдатской дочерью» родам из Нарвы22. Брат А, К-Антоновой—
Сергей -Константинович Антонов (р. в 1804 г.) выдвинулся
благодаря своим способностям из военных писарей петербургского Ордонанс-гауза в мелкие чиновники; был помощником смотрителя Зимнего дворца по строительной части, затем смотрителем французского посольства (запасной половины
Зимнего дворца) и, наконец, служил в комиссии по возведению зданий Римско-католической духовной академии.
Последние сведения о нем относятся к 1854 году. Сестра
А. К- и С. К- Антоновых Устинья Константиновна была замужем за чиновником Казенной палаты Владимиром Петровичем Готовцевым.
Авдотья Константиновна была очень хороша собою23 Л. С, Гедианов познакомился с нею около 1831—1832 годов. Как мне рассказывали, он увидал ее первый раз на танцевальном вечере или на публичном уроке танцев24, происходившем, по-видимому, в «доме служителей придворного ведомства», где, возможно, имел тогда квартиру и С. К Анто^нов. Этот дом (ныне № 7 по Гагаринской улице) находится рядом с домом № 9 по той же улице, принадлежавшем тогда некоей Булиной, где в то время занимал квартиру Л. С. Гедианов 25. К нему вскоре после состоявшегося знакомства переехала А. К. Антонова.
В квартире Л. С. Гедианова, помещавшейся во втором этаже и выходившей окнами на три улицы (Косой пер., Га-гаринскую и бывш. Сергиевскую) г и /родился у Авдотьи Константиновны сын Александр 31 октйбря ст, стиля 1833 года26. Л. С, Гедианов распорядился записать своего внебрачного сына — законным сыном своего дворового человека Порфирия Ионовича Бородина. Таким образом, мальчик оказался, как это нередко случалось в те времена, крепостным своего собственного отца.
О первых годах жизни Александра Порфирьевича нам мало известно. Весьма вероятно, что Авдотья Константиновна прожила вместе с маленьким Сашей у Л. С. Гедианова до 1839 года27. Во всяком случае, в раннем детстве Александр Порфирьевич жил вместе со своим отцом, которого он хорошо помнил и иногда в шутку копировал. К этому времени (приблизительно к 1835 году) относится сильный ушиб головы, полученный Александром Порфирьевичем от удара о перила балкона28,— от этого ушиба у Бородина на вск> жизнь остался шрам на виске.
Авдотья Константиновна горячо любила маленького Сашу, хотя всю жизнь и не признавала его официально своим сыном, называя себя его «тетушкой»
Об отношении Л. С. Гедианова к своему сыну у нас нет никаких достоверных сведений. Мне, впрочем, пришлось слышать, будто вскоре после рождения своего сына старый князь высказывал желание отдать его в будущем на выучку к сапожнику 30.
7 Во всяком случае, нет оснований думать, что Александр Порфирьевич был фактически у Луки Степановича в первые годы жизни на таком положении, на каком обычно были дети крепостных. Мальчик был товарищем игр своих племянников-однолетков Лукашей, а также своей соседки—некоей Марьи Семеновны. Юрьевич — дочери весьма «чиновного» отца 32. С другой стороны, Л. С. Гедианов был крестным отцом двоюродной сестры Бородина — дочери его дяди по матери33. Таким образом, в доме Л. С. Гедианова не существовало какой-либо резкой демаркационной линии между «благородным» князем и «неблагородными» родственниками его внебрачного сына.
В 1839 году обстановка, в которой рос Саша Бородин, заметно изменилась. Старик Гедианов, желая перед смертью «пристроить» Авдотью Константиновну, выдал ее замуж за военного медика в отставке, коллежского советника Христказда Ивановича Клейнеке34. По-видимому, Л. С. Гедианов при этом подарил матери Бородина четырехэтажный дом («в Измайловском полку») или дал ей средства на его покупку35. Брак этот был фиктивной сделкой; отчим Бородина не имел заметного значения в жизни своего пасынка и недолго прожил вместе с ним.

Связь же Л, С. Гедианова с Авдотьей Константиновной существовала до самой его смерти; на это указывают, в частности, написанные с них Деньером одновременно в 1840 году портреты, а также целый ряд предметов домашней обстановки Гедианова, оставшихся у А. К. Клейнеке и перешедших от нее к Бородину 37.
К концу 30-х и началу 40-х годов относятся первые дошедшие до нас известия о характере и способностях Саши Бородина. Он был в детстве существом болезненным, нервным и, в то же время, бесконечно обаятельным. «Это был,— пишет (со слов лиц, знавших композитора в эти годы) Е. С. Бородина в своей продиктованной С. Н. Кругликову записке,— чудный ребенок, красавец с виду, а по свойствам характера необыкновенно кроткий, ясный».
Его постоянной сверстницей была подолгу гостившая у «тетушки» двоюродная сестра Бородина Мари Готовцева. Маленький Саша играл с ней в куклы, изображал шарманщика, забавлялся устройством импровизированных театральных представлений, в которых роль публики играла мать Бородина и ее экономка Е. Е. Бельцман.
Уже в раннем детстве наблюдались у Бородина первые признаки музыкальной одаренности. Первым творческим опытом была, по-видимому, полька d-moll39, сочиненная им девяти лет от роду. Историю этой польки и одновременно «первой любви» Бородина Е. С, Бородина рассказывает в своей цитированной уже записке следующим образом.
«Влюбился Саша в первый раз 9 лет. Предметом его страсти оказалась взрослая особа. Звали ее Елена. Это была Елена высокая и толстая! Маленькому, тщедушному Саше приходилось, танцуя с нею, обнимать ее колени, дальше роста его не хватало. Но как ревновал он ее, когда она танцевала с другими! В честь ее он тогда же сочинил польку Иё]?пе.»
«Тетушка» страшно баловала своего Сашу и нежно заботилась о нем. Будучи женщиной умной, она энергично занималась воспитанием и образованием сына, не обращая внимания на уговоры родных, советовавших поменьше учить болезненного Сашу, чтобы не повредить его здоровью. Она наняла ему учительницу французского языка; немецкому его обучала жившая у Авдотьи Константиновны экономка, немка Луизхен. Саша с малолетства отличался большим прилежанием и необычайной памятью.



Композитор Бородин
А. П. Бородин в 15-летнем возрасте.
С портрета, выполненного масляными красками худ, Деньером и 1848 году. Оригинал утрачен. Снимок сделан с репродукции в «Историческом вестнике» 1887 года

Мать Бородина
Мать А. П. Бородина

Отец Бородина
Отец А. П. Бородина

Отец Бородина умер 21 декабря 1843 года40, отпустив перед смертью своего сына на волю. Вскоре после этого у Авдотьи Константиновны возникла новая любовная связь41, и в 1844 году у нее родился сын Димитрий (известный нам из переписки Бородина его брат Димитрий Сергеевич Александров).
Приблизительно около того же времени, а может быть, и несколько раньше Авдотья Константиновна продала свой дом в Измайловском полку и купила другой, помещавшийся недалеко от Семеновского плаца, а именно дом № 13—15 по Глазовской улице 42. Авдотья Константиновна владела им до 1870 года, Бородин же провел в этом доме часть детства и все отрочество. 1
Вскоре после переезда на Глазовокую Бородин стал бывать со своей бонной Луизхен на Семеновском плацу, где слушал военный оркестр. Он знакомился с музыкантами, изучал их инструменты и подбирал слышанную на плацу музыку дома. Около этого времени он стал брать уроки игры на флейте у нанятого для того матерью (по полтиннику за час) музыканта из военного оркестра Семеновского полка. / Новый роман Авдотьи Константиновны с отставным учителем немецкого языка Федором Алексеевичем Федоровым43 послужил поводом к интересному и важному для Саши Бородина знакомству. Ф. А. Федоров познакомил Бородина с Михаилом Романовичем Щиглевым — ровесником Саши, сыном преподавателя математики в Царскосельском лицее и Гатчинском институте Романа Петровича Щиглева. Вскоре Миша Щиглев переехал на жительство к матери Бородина, «чтоб ближе было ходить в 1-ую гимназию, куда меня хотели отдать, и чтобы готовиться по наукам вместе с Сашей Бородиным.» Для этого обоих мальчиков «стали учить учителя, приглашенные отдельно для каждого предмета» Ч По-видимому, все эти учителя были наняты по рекомендации Р. П. Щиглева, который, таким образом, руководил некоторое время образованием Александра Порфирьевича. Им же был, вероятно, рекомендован и преподаватель по фортепьянной игре —«немец Порман, человек очень методический и терпеливый, но преподаватель не мудрый» 4S.
В свободное от занятий время оба мальчика много играли в четыре руки — знакомились с симфониями Гайдна и Бетховена, увлекались Мендельсоном, аккуратно посещали симфонические концерты — в университете под управлением Карла Шуберта, а летом —в Павловске, где тогда играл Иоганн Гунгль.
Александр Порфирьевич выучился самоучкой играть nai виолончели. Около 1847 года он сочинил концерт для флейты с фортепьяно и трио G-clur для двух скрипок и виолончели на темы из «Роберта-Дьявола»46.
Несколько позднее, вероятно, в 1849 году, он сочинил 2 фортепьянные пьесы: «Fantasia per il piano sopra un motivo-da J. N. Hummeb и этюд «Le Couranb. Как видно из хвалебной рецензии об этих пьесах, подписанной 0-ов (Федор Алексеевич Федоров?) и напечатанной в № 263 от 25 ноября 1849 года газеты «Северная пчела», эти пьесы были опубликованы издателем Робертом Гедримом. (Рецензия 0-ва была найдена и сообщена мне Ольгой Павловной Ламм.)

Параллельно развитию склонности к музыке, еще до знакомства с М. Р. Щиглевым, обозначилась у Александра Порфирьевича страсть к занятиям химией) Началась она с фабрикации фейерверков и прочих забав, но развилась постепенно' в более серьезное дело: к тринадцати-четырнадцатилетнему возрасту у Бородина дома имелась целая лаборатория, размещенная по всей квартире; эта лаборатория несколько тревожила «тетушку», страдавшую от запахов химикалий и опасавшуюся пожара.
Любил также Александр Порфирьевич в годы отрочества заниматься гальванопластикой и изготовлением акварельных красок, которыми он сам и писал47.
Он много читал, по преимуществу научные сочинения и публицистику, и, поглощенный мыслями о прочитанном, был часто очень рассеян.
«Если он чем-нибудь увлекался,— говорит Д. С. Александров в своей записке4"8,—или просто был занят, то надо было1 повторить несколько раз вопрос, прежде чем он на него ответах.»
Летом 1850 года Александр Порфирьевич выдержал при* Первой петербургской гимназии экзамен на аттестат зрелости. Он обнаружил, если не считать не особенно блестящей оценки по «священной истории нового завета», «отличные успехи» 49.
Осенью того же года Бородин поступил вольнослушателем на медицинское отделение Медико-хирургической академии. Очевидно, в то время у юноши, несмотря на занятия химией в своей домашней лаборатории, не было еще твердо-установленного желания сделаться химиком.
Для держания экзамена зрелости и поступления в Академию Бородину пришлось приписаться к купечеству 3-й гильдии по Новоторжскому уезду, Тверской губернии, так как по< тогдашним законам его не приняли бы в число студентов, если бы он продолжал числиться «вольноотпущенным дворовым человеком от поручика князя Луки Степановича Гедианова» 50.
Чтобы облегчить Александру Порфирьевичу условия занятий в Академии, Авдотья Константиновна решила поселиться в наемной квартире на Выборгской стороне и переехала со всеми своими домочадцами (включая Ф. А. Федорова) в дом доктора М. Д. Чарного, что на Бочарной улице против Артиллерийского училища *.
Александр Порфирьевич горячо отдался занятиям в Академии, переходил с курса на курс в числе наиболее успевающих и окончил в 1855 году курс с похвальным отзывом («сит eximia laucle»).
В течение первых двух лет занятий в Академии Бородин еще более увлекся химией, слушая блестящие лекции талантливого «дедушки русской химии» Николая Николаевича Зинина, занимавшего в то время в Академии кафедру химии. На 3-м курсе Бородин начал вести в лаборатории Зинина научную работу.
«Крайне деликатный и застенчивый, Александр Порфирьевич долго, не решался обратиться к И. Н. Зинину,— пишет А. П. Дианин,— и, будучи уже на 3-м курсе, пошел, наконец, к нему и заявил, что желал бы работать в лаборатории под его руководством. Николай Николаевич встретил его сначала недоверчиво, но вскоре убедился, что Бородин не только имеет сведения по химии, но и знаком, до некоторой степени, с химической техникой, С этого времени Николай Николаевич стал для Бородина постоянным наставником, другом и руководителем» 51.
В Академии Александр Порфирьевич основательно изучил также ботанику, зоологию, анатомию и кристаллографию; ботанизирование же он так полюбил, что занимался им почти каждое лето вплоть до последних лет своей жизни.
Во -всех этих областях естествознания Бородин нашел руководителя также в лице Н. Н. Зинина, обладавшего весьма разносторонними познаниями.
«Живо помнятся мне также прогулки с ним на даче в каникулярное время,— писал Александр Порфирьевич после смерти своего учителя.— Это были настоящие учебные экскурсии. Опытный и страстный натуралист, Н. Н. умел под каждым листком, камешком, на каждом дереве или травке найти интересный предмет для наблюдения и бесед»52.

При всем разнообразии и увлекательности этих занятий Александр Порфирьевич не забывал и музыки. Дружба с М. Р. Щиглевым и совместные с ним музыкальные занятия продолжались. Кроме того, Александр Порфирьевич познакомился еще в студенческие годы с двумя музыкально одаренными людьми: с певцом Владимиром Ивановичем Кирилловым и его братом — скрипачом Петром Ивановичем 53. Вместе с ними Бородин посещал музыкальные собрания в частных домах, знакомился с музыкальными произведениями и сам иногда принимал участие в их исполнении.

 


Рассказывая в письме к жене о встрече с одним нотариусом, у отца коего он «бывал когда-то с Васильевым (певцом) и мусикийствовал», Александр Порфирьевич вспоминает, как он в годы юности «посещал певческие упражнения, где пелись всякие Mia letizia, fra росо, романсы Гурилева, «Пловцы» Варламова и «Моряки» Вильбоа 54.
У молодых музыкантов часто составлялся также квартет, в котором первую скрипку играл П. И. Кириллов (Васильев), вторую — М. Р. Щиглев, А. П. Бородин — виолончель; альтиста обычно приглашали за плату.
«Мы не упускали никакого случая поиграть трио или квартет где бы то ни было, и с кем бы то ни было»,— говорит М. Р. Щиглев.— «Ни непогода, ни дождь, ни слякоть — ничто нас не удерживало и я, с скрипкой под мышкой, а Бородин с виолончелью в байковом мешке на спине делали иногда громадные концы пешком, например, с Выборгской в Коломну, так как денег у нас не было ни гроша»55.
Одно из наиболее часто посещаемых Бородиным квартетных собраний происходило у любителя музыки И. И. Гаврушкевича— чиновника II отделения «Собственной его величества канцелярии»,— жившего в деревянном домике Лисицына «на Артиллерийском плацу у Преображенского собора»56. У этого виолончелиста — дилетанта и вместе с тем радушного хозяина, собирались (в период времени от 1850 по 1860 год).многие музыкальные деятели, в том числе А. Н. Серов, Н..Я. Афанасьев, И. К. Гунке, Ф. К. Дробит." Исполнялись по преимуществу «от обилия скрипачей и альтистов» не квартеты, а секстеты, септеты и октеты. Репертуар, отчасти по этой причине, был не первоклассный. Играли двойные квартеты Гаде и Шпора, квинтеты Боккерини, Гебеля 57, Онслова и Фейта58. Бородин с удовлетворением отмечал у Гебеля «влияние русской Москвы», и согласился с мнением А. Н. Серова, отстаивавшего на одном собрании у Гаврушкевича от нападок «немцев» аранжировку «Арагонской хоты» Глинки для струнного октета, сделанную Гаврушкевичем 59. На этих музыкальных собраниях Бородин обычно бывал слушателем, «а если не было виолончелиста Дробиша, то участвовал в квартетах в партии второй виолончели. Он слабо владел виолончельной техникой, но был тверд в. темпе и живо схватывал красоты.гармонические и мелодические».

По свидетельству И. И. Гаврушкевича и М. Р. Щиглева, Александр Порфирьевич продолжал в студенческие годы заниматься композицией. "Он написал несколько вокальных произведений, в том числе — романс «Красавица-рыбачка» на слова Гейне/сочиненный для Аделаиды Сергеевны Шаши: ной (певицы-любительницы и композитора-дилетантки), и песий «Разлюбила красна девица» и «Слушайте, подруженьки, песенку мою»61. Насколько нам известно, Бородин не показывал этих сочинений на музыкальных вечерах у Гаврушкевича. По словам Гаврушкевича, он советовал Бородину «воспользоваться знакомством с И. К Гунке, как опытным руководителем композиции, да и написать квинтет с двумя виолончелями. На это Бородин ответил: «Это очень трудно, потому что здесь две примы и я не в состоянии написать виолончельную партию, чтобы она была красива и в натуре инструмента» 59.
Как показало изучение музыкального архива Бородина, он последовал все же совету И. И. Гаврушкевича и набросал струнный квинтет f-moll с двумя виолончелями. Неполнота сохранившегося чернового автографа этой вещи не дает возможности выяснить, была ли она записана до конца. Во всяком случае, это юношеское произведение Александра Порфирьевича не исполнялось на собраниях у Гаврушкевича.
В середине 50-х годов Бородиным было сочинено вполне законченное камерно-инструментальное произведение — струнное трио на тему песни: «Чем тебя я огорчила». Как справедливо указывает Е. М. Браудо: «В этом трио настолько сильно чувствуется влияние того гениального мастера, которого Бородин чтил превыше всех других музыкантов и памяти которого посвящен его «Игорь», именно Глинки, что, не зная имени автора, можно было [бы! принять эту композицию за отрывок из «Жизни за царя»62.
К тому же времени относится, по всей вероятности, и другое юношеское сочинение Бородина — его фортепьянное скерцо b-moll, к сожалению, не сохранившееся. По словам М. Р. Щиглева, в этой вещи чувствуется «русский пошиб». Таким образом, уже и в ранних произведениях А. П. Бородина давали о себе знать национальные черты его творчества, получившие впоследствии такое могучее развитие63.
Музыкальные занятия молодого Бородина вызывали иногда неудовольствие близких к нему людей, видевших в нем талантливого ученого-химика. Так, например, Н. Н. Зинин, по рассказу самого Бородина, заявил ему однажды: «Господин Бородин, поменьше занимайтесь романсами — на Вас я возлагаю все свои надежды, чтобы приготовить заместителя своего*, а Вы все думаете о музыке и двух зайцах».04.
За отсутствием материалов, мы не имеем возможности дать связный рассказ о жизни Александра Порфирьевича в студенческие годы. Отметим еще здесь некоторые факты из жизни Бородина и его матери, относящиеся к этому времени.

Около 1853 года умерла бонна Бородина Луизхен, прожившая до конца своих дней у Авдотьи Константиновны. Бородин всегда хорошо о ней вспоминал, как о человеке; благодаря ее обучению он в совершенстве владел немецким языком 65.
К этому времени материальное благополучие «тетушки», основанное на доставшемся от Л. С. Гедианова имуществе, стало постепенно разрушаться. Мать Бородина не имела данных для того, чтобы быть «хозяйственной» владелицей дома; к тому же она попала в руки своего управляющего, некоего А. Е. Тимофеева, который ее обманывал и разорял. В этом ему помогала Екатерина Егоровна Бельцман, жившая у Авдотьи Константиновны в качестве экономки 66.
После окончания Медико-хирургичеокои академии Бородин был назначен 25 марта 1856 года врачом-ординатором Второго военно-сухопутного госпиталя *. Сохранился портрет Бородина, относящийся к этому времени **: композитор снят вместе со своей двоюродной сестрой М. В. Готовцевой в ознаменование происшедших в их жизни важных перемен: он сделался врачом, а подруга его детства Мари стала невестой друга Бородина Ивана Максимовича Сорокина. Бородин на этом портрете очень красив — его правильное лицо с несколько восточными чертами напоминает лики святых или царей на византийских или древнегрузинских фресках и мозаиках.
Первые годы после окончания Академии (1856—1859) Бородин провел на своей, мало ему симпатичной, службе в госпитале, причем медицинская практика доставляла ему немало неприятностей.
Так, например, однажды © госпиталь привезли кучера какого-то «высокопоставленного» лица, который подавился костью. Бородину поручили извлечь эту кость. Во время операции ржавый инструмент сломался в горле пациента. Не потеряв присутствия духа, юный хирург, после нескольких неудачных попыток, вынул как кость, так и обломок щипцов. «Кучер,— рассказывал Александр Порфирьевич,— бухнулся мне в ноги; я же с трудом удержался от того, чтобы не ответить ему тем же самым. Подумайте только, что бы было, если бы я завязил обломок щипцов в горле такого пациента! Наверняка я бы был разжалован и попал бы в Сибирь» 67.
Другой тяжелый случай, в котором Бородину пришлось воочию столкнуться, по обязанности службы, с ужасами крепостного права, сообщен Д. С. Александровым. Он рассказывает:
«В первый год службы ординатором госпиталя моему брату, как дежурному, пришлось однажды вытаскивать занозы т спин прогнанных сквозь строй шести крепостных человек полковника В., которого эти люди, за жестокое обращение, заманив в конюшню, высекли кнутами. С братом три раза делался обморок при виде болтающихся клочьями лоскутов кожи. У двух из наказанных виднелись даже кости» б8.
В годы службы в госпитале Александр Порфирьевич занимался также своей первой химической работой («Recherches sur la constitution chimique de Thydrobenzamide et de I'amari-ne»), доложенной 5 марта 1858 года на заседании Физико-математического разряда Российской академии наук, и готовил диссертацию на степень доктора медицины. Музыкой тогда Бородин занимался мало, так как служба и лабораторные занятия поглощали почти все его время.

Александр Порфирьевич жил в то время на одной квартире со своим другом и свойственником И. М. Сорокиным, потерявшим в конце 1856 года свою первую жену, М. В. Готовцеву, умершую от- родов; жили они, как кажется, вместе с «тетушкой», на Самсониевском проспекте в доме Климова.
К описанному периоду относится первое знакомство А. П. Бородина с М. П. Мусоргским; об обстоятельствах, при коих это знакомство произошло, мы знаем от самого Александра Порфирьевича:
«Я был,—рассказывает он,—свежеиспеченный военный медик и состоял ординатором при 2-м военно-сухопутном госпитале; М. П. был офицер Преображенского полка, только что вылупившийся из яйца (ему было тогда 17 лет). Первая наша встреча была в госпитале, в дежурной комнате. Я был дежурным врачом, он дежурным офицером. Комната была общая, скучно было на дежурстве обоим; экспансивны мы были оба; понятно, что мы разговорились и очень скоро сошлись. Вечером того же дня мы были оба приглашены на вечер к главному доктору госпиталя Попову, у которого имелась взрослая дочь; ради нее часто делались вечера, куда обязательно приглашались дежурные врачи и офицеры. Это была любезность главного доктора. М. П. был в то время совсем мальчонком, очень изящным, точно нарисованным офицериком; мундирчик с иголочки, в обтяжку, ножки вывороченные, волосы приглажены, припомажены, ногти точно выточенные, руки выхоленные, совсем барские. Манеры изящные, аристократические, разговор такой же, немного сквозь зубы, пересыпанный французскими фразами, несколько вычурными. Некоторый оттенок фатоватости, но очень умеренный. Вежливость и благовоспитанность необычайные. Дамы ухаживали за ним. Он садился за фортепьяно и, вскидывая кокетливо ручками, играл весьма сладко, грациозно и проч., отрывки из «Троваторе», «Травиаты» и т. д., а кругом его жужжали хором «charmant, deli-cieuxl» и проч. При такой обстановке я встречал М. П. раза 3 или 4 у Попова и на дежурстве в госпитале»69.
Этот рассказ Бородина прекрасно характеризует его живую наблюдательность и остро ироническое отношение к аристократизму и «светскости», а также описываемую обстановку дилетантского музицирования в «салоне» той эпохи.
В 1857 году Бородин совершил свое первое заграничное путешествие. Он был командирован в качестве врача для сопровождения придворного окулиста Ивана Ивановича Кабата на международный офтальмологический конгресс в Брюсселе. Александр Порфирьевич выехал в начале августа 1857 года, побывал по пути в Берлине и во Франкфурте-на-Майне, проехал по Рейну и провел несколько дней в Париже. Путешествие это было совершено отчасти в обществе «высокопоставленных» пациенток Кабата, в частности родственницы (?) Бородина — «царевны Имеретинской» 70; об этих спутницах Бородин сообщает матери в письме, отзываясь о них не слишком почтительно. О музыке в этом письме71 нет ни слова. Бородин описывает в нем свои впечатления, свидетельствующие об его острой наблюдательности, сообщает матери об осмотре лаборатории Вертело. Из пригласительного билета от 8 сентября и. ст. 1857 года мы узнаем, что Александр Порфирьевич был на вечере, организованном Комитетом Брюссельского офтальмологического конгресса. В ту же поездку Бородин в первый раз посетил Италию и, возможно, Англию 72.
В 1858 году Бородин опубликовал упоминавшуюся нами свою первую химическую работу73 и защитил (3 мая) диссертацию на степень доктора медицины «Об аналогии мышьяковой кислоты с фосфорной в их действии на человеческий организм». Работа эта во многом связана с химическими проблемами.
Вскоре после защиты диссертации, летом 1858 года, Бородин посетил городок Солигалич Костромской губернии. По рекомендации Н. Н. Зинина он был приглашен в Солигалич довольно известным в то время финансистом В. Т. Кокоревым для исследования солигаличских минеральных вод. Александр Порфирьевич провел в Солигаличе все лето и выполнил весьма обстоятельно порученную ему работу. Результаты работы были опубликованы Бородиным в газетной статье, переизданной впоследствии в виде отдельной брошюры74.
Осенью 1859 года Бородин вновь встретился с М. П. Мусоргским,— на этот раз у профессора С. А. Ивановского. Александр Порфирьевич рассказывает75: «Мусоргский был уже в отставке. Он порядочно возмужал, начал полнеть, офицерского пошиба уже не было. Изящество в одежде, в манерах и проч. были те же, но оттенка фатовства уже не было* ни малейшего. Нас представили друг другу; мы, впрочем, сразу узнали один другого и вспомнили первое знакомство у Попова. Мусоргский объявил, что вышел в отставку, потому что «специально занимается музыкой, а соединить военную службу с искусством дело мудреное» и т. д. Разговор невольно перешел на музыку. Я был еще ярым мендельсонистом, в то время Шумана не знал почти вовсе. Мусоргский" уже был знаком с Балакиревым, понюхал всяких новшеств музыкальных, о которых я не имел и понятия. Ивановские, видя, что мы нашли общую почву для разговора — музыку,— предложили нам сыграть в четыре руки А-мольную симфонию Мендельсона. М. П. немножко сморщился и сказал, что очень рад, только чтоб его «уволили от Andante, которое совсем не симфоническое, а одна из «Lieder ohne Worte», переложенная на оркестр», или что-то вроде этого. Мы сыграли первую часть и скерцо. После этого Мусоргский начал с восторгом говорить о симфониях Шумана, которых я тогда еще не знал вовсе. Начал наигрывать мне кусочки из Es-дурной симфонии Шумана; дойдя до средней части, он бросил, сказав; «Ну, теперь начинается музыкальная математика». Все это было мне ново, понравилось. Видя, что я интересуюсь очень, он еще кое-что поиграл мне, новое для меня. Между прочим, я узнал, что он и сам пишет музыку. Я заинтересовался, разумеется, и он мне начал наигрывать какое-то свое скерцо (чуть ли не В-дурное) 76: дойдя до Trio, он процедил сквозь зубы: «Ну, это восточное», и я был ужасно изумлен небывалыми, новыми для меня элементами музыки. Не скажу, чтобы они мне даже особенно понравились сразу; они скорее как-то озадачили меня новизной. Вслушавшись немного, я начал гутировать понемногу.»

В описании этой встречи с Мусоргским особенно интересны, конечно, последние слова Бородина о наслаждении «небывалыми, новыми» для него «элементами музыки». Совершенно ясно, что музыкальное развитие юного Бородина шло-по путям, которые вполне подготовили в нем — страстном поклоннике Глинки — приятие новой музыки и творческих исканий его будущих музыкальных друзей.
Вообще можно считать, что к осени 1859 года для Бородина окончились годы ученичества и созрели основные черты его личности и характера.
Обозревая все рассказанное нами о юности Бородина, мы можем сделать некоторые общие выводы.
Александр Порфирьевич вырос в малокультурной среде мещан и близкого к мещанству мелкого чиновничества николаевского времени. Дворянско-помещичья среда, к которой принадлежал отец Бородина, могла также иметь некоторое-влияние на него, но именно в самом раннем детстве, дав известное количество полусказочных легендарных образов, почерпнутых из рассказов отца, и, с другой стороны, послужив,-может быть, первой пищей для острой, хотя и добродушной, насмешливости будущего автора «Богатырей» и «Спеси».
В силу неоднородности социального окружения юного Бородина и его личной, возвышавшей его над окружающими, талантливости, в нем рано произошел отрыв от своей среды, рано обозначился интеллигент-разночинец. В этом отношении серьезным толчком было для него знакомство со Щиглевыми. Р. П. Щиглев был образованным, интеллигентным человеком, и его педагогическое влияние на Сашу Бородина могло содействовать накоплению импульсов, отрывавших будущего великого композитора от мещанского окружения, к которому, впрочем, мальчик, судя по всему, относился достаточно иронически. Изучение классической литературы и публицистики, в частности увлечение статьями Белинского, явилось дальнейшим шагом на пути формирования Бородина как интеллигента, чему немало содействовали, разумеется, и многочисленные знакомства со сверстниками — студентами Медико-хирургической академии. Свойственное тому времени — началу общественного движения «эпохи реформ» — тяготение к точным наукам и стремление к утверждению национальной самобытности русской науки дополнили резкими чертами складывающуюся личность Александра Порфирьевича как передового «шестидесятника».
Вместе с тем поглощенность множеством научных занятий и творческих замыслов и особенности личного характера сделали из Бородина человека, не склонного к активной политической борьбе, хотя и интересующегося общественной жизнью.

К рассматриваемому моменту в нем сложились все необходимые элементы для его будущей научной и культурной деятельности. Свободно владея современной ему химической.литературой и техникой, обладая солидными познаниями в сопредельных с химией областях естествознания, владея не сколькими иностранными языками и обладая' несомненным талантом ярко, образно и точно выражать свои мысли, молодой Бородин уже представлял собою тогда значительную и активную научную силу.
Если сравнить тогдашний уровень музыкального развития Александра. Порфирьевича с его научно-культурной базой, то приходится признать, что Бородин — музыкант тех дней — несколько отставал от Бородина-химика. По его собственному свидетельству, он свое знакомство с музыкальной литературой «начал со стариков»77: к описываемому времени он хорошо знал классиков и Мендельсона, с музыкою же Берлиоза, Листа и Шумана был мало знаком. Называя себя «ярым мендельсонистом», он ценил Бетховена и, пожалуй, больше всего восхищался музыкой Глинки. Сочинял сравнительно не много, но уже приобрел некоторый опыт в сочинении романсов и пьес для струнных камерных ансамблей.
Значительную роль в дальнейшем оформлении музыкальных вкусов и творческих замыслов Бородина сыграли ближайшие следующие годы его жизни: к описанию их мы теперь и переходим.