Поездка за границу. Женитьба.
Встреча с М. А. Балакиревым п вступление в период творческой зрелости
(1859—1863)
27 октября 1859 года Александр Порфирьевич выехал за границу по командировке Медико-хирургической академии: для усовершенствования в науках/Инициатором этой командировки был Н. Н. Зимин, настоявший на том, чтобы Бородин был послан за границу и подготовился по возвращении занять должность адъюнкт-профессора Академии по кафедре химии.) Таким образом, эта командировка была связана также с оставлением врачебной деятельности, тяготившей Бородина, получившего теперь возможность посвятить себя научно-исследовательской работе и подготовиться также к педагогической деятельности, которой он всегда придавал большое значение.
Сохранилось подробное описание путешествия Бородина из Петербурга в Гейдельберг,
сделанное самим путешественником в письме к матери от 5 ноября 1859 года
К Как всегда,. Бородин проявил в этом письме свою острую наблюдательность
и впечатлительность.
Александр Порфирьевич выехал из Петербурга, вечером в почтовой карете.
Он поместился на наружном месте, которое доставило его музыкальному слуху
немало неприятностей, и отметил, что «за тоненькой перегородкой сидит
кондуктор, который немилосердно трубит над самым ухом, и вдобавок трубит
крайне фальшиво». Со свойственным ему юмором, Бородин описывает детали
своего медлительного странствия до германской границы через Нарву, Юрьев,
Ригу, Митаву и Шавли на Тауроген: дорога до Кенигсберга отняла у него
шесть дней.
Будучи человеком общительным, Александр Порфирьевич ^перезнакомился со
своими спутниками. Об одном из них он отзывается в цитируемом письме с
большой симпатией:
«В Дерпте к нам присоединился еще один молодой человек, которого я было
принял за дерптского Studiosus'a, но который впоследствии оказался русским
*. Это был некто Борщов. он ехал за границу с целью серьезно заниматься
естественными науками. Борщов. оказался очень симпатичным юношей, умным,
толковым и многосторонне образованным. Юн уже специально занимался ботаникою
(напечатал несколько работ) и геогнозиею, провел два года в Киргизских
степях с Северцевым, около Аральского моря и т. д. Кроме того, он оказался
очень хорошим музыкантом: с «нашим» направлением в музыке».
Из этого же письма мы узнаем, что «наше» направление из музыке определяется
Бородиным следующим образом: «Борщов рьяный поклонник Глинки и знает оперы
его наизусть от доски до доски».
После Дерпта путешествие стало особенно медлительным: «Дороги в Лифляндии.
отвратительны. Десять кляч, подкованных самым отвратительным образом,
еле-еле плелись тихим шагом вперед. Возница, флегматический латыш, мальчишка
лет 15, бил лошадей беспрерывно. Вооруженный двумя кнутами, одним маленьким
и другим большим, возница наш систематически стегал сначала большим кнутом
передних лошадей, потом, положив под себя большой кнут, брал маленький
кнут и стегал немилосердно задних лошадей. Мы делали ло 4 и 5 верст в
час. чтобы помочь горю, нам прибавили вместо лошадей еще второго кучера.
оба возницы, вооруженные один маленьким, а другой — большим кнутом, походили
на дядю Митяя и дядю Миняя в Мертвых душах. Это было окончательно невыносимо.»
Переехав 1 ноября 1859 года границу в Таурогеие3, Александр Порфирьевич
провел несколько часов в Тильзите вместе со своими дорожными товарищами.
«Здесь,— рассказывает Бородин,— мы правели время очень весело: отобедали,
прогулялись по городу и в заключение пели квартеты немецкие.»
Из Тильзита Александр Порфирьевич вместе с Борщовым отправились через
Берлин в Гейдельберг.
«Остановившись в Badischer Hof, мы как раз попали в Hotel, где обедают
все наши русские, живущие в Гейдельберге,— писал матери Бородин в том
же письме.— За табльдотом я увиделся с Менделеевым, Сеченовым и мн. другими.
После обеда мы отправились все к Менделееву: у него очень миленькая лаборатория,
чистенькая и даже снабженная газом.»
Отметим, что в цитированном нами письме к Авдотье Константиновне с описанием
путешествия в Гейдельберг у Александра Порфирьевича несколько раз встречаются
указания, свидетельствующие о его музыкальных интересах, чего мы совсем
не находим, например, в упомянутом уже письме из Парижа. Тотчас же по
приезде в Гейдельберг Бородин обращает внимание иа то, что хозяйка ванн
отдает напрокат музыкальные инструменты, а в ожидании ванны Бородин и
Борщов. играют наизусть увертюру к «Ивану Сусанину».
Наняв себе жилище (Friedrichstrasse № 12) «с бесподобным видом» из окон
на гору Kanzel, увенчанную башней,. Александр Порфирьевич сейчас же берет
напрокат фисгармонию, абонируется на ноты. В один из первых дней жизни,
в Гейдельберге (между 5 и 13 ноября) он посещает концерт симфонического
общества и сообщает матери о впечатлениях своих от этого концерта.
Одновременно Бородин знакомится с местными жителями— немцами и русскими.
О немецком мещанстве он дает резко отрицательный отзыв, а о своих соотечественниках
пишет: «Русские делятся на две группы: ничего не делающие, т. е. аристократы.
и делающие что-нибудь, т. е. штудирующие. Я короче всех сошелся, конечно,
с Менделеевым и с Сеченовым,— отличным господином, чрезвычайно простым
к очень дельным» 4.
И. М. Сеченов также упоминает в своей автобиография о> завязавшейся
у него в Гейдельберге дружбе с Бородиным. Он описывает комнату Бородина
на Фридрихштрассе и рассказывает, что Александр Порфирьевич угощал иногда
своих гостей музыкой, «тщательно скрывая, что он серьезный музыкант, потому
что никогда не играл ничего серьезного, а только. Цо желанию слушателей,
какие-либо песни или любимые арии из итальянских опер. Так, узнав, что
я страстно' люблю «Севильского цирюльника», он угостил меня всеми главными
ариями этой оперы и вообще очень удивлял всех, нас тем, что умел играть
все, что мы требовали, без нот на память.» с
В «Автобиографических записках» И. М. Сеченов рассказывает также о том,
как он вместе с Бородиным и Менделеевым ездил в Париж зимой 1859 года.
Поездка эта имела место между 12 и 23-—-24 декабря6; именно тогда Александр-Порфирьевич,
вероятно, познакомился в Париже с знаменитым французским химиком Ш. А,
Вюрцем.
Согласно наказу Н. Н. Зинина, Бородин должен был работать в Гейдельберге
в лаборатории Р. Бунзеиа. Но случилось иначе.
Ознакомившись с условиями работы в этой лаборатории,. Бородин нашел их
для себя неподходящими й решил весте исследовательские свои работы в другом
месте.
Вскоре после возвращения из Парижа, то есть в начале января 1860 года,
Бородин приступил к занятиям химией в лаборатории молодого химика, приват-доцента
Эм. Эрленмейера. (Для обеспечения себя реактивами Бородин совершил, еще
в декабре 1859 года, поездку в Дармштадт, к фабриканту Мерку.)
Покинув университетскую лабораторию и не находя нужным систематически
посещать слишком для него элементарные лекции гейдельбергских профессоров
— Бунзена, Гельм-гольца, Кирхгофа,— Бородин все же воспользовался возможностью
видеть и слышать этих великих ученых, ознакомиться; с их манерой чтения
лекций и с их исследовательской работой (например, с исследованиями Кирхгофа,
приведшими в: начале 60-х годов к созданию спектрального анализа).
Через несколько месяцев после отъезда из России Бородин" начал «тосковать»;
он сообщил об этом в шутливой форме' «тетушке» в письме, помеченном «не
то 31 марта, не то-1 апреля»-I860 года:
«.у меня была тоска некоторое время. Примерно просто так, что хоть вон
беги. Что ж, говорят мне приятели, познакомься с кем-нибудь. Извольте,
говорю я приятелям.» И действительно, около этого времени круг знакомства
Бородина в Гейдельберге расширяется. Он начинает бывать в семье-«милейшей
и добрейшей русской барыни» Анны Павловны Бруггер, знакомится с писательницей
М. А. Велинокой-Маркович и с двоюродной сестрой А. И. Герцена — Т. П.
Пас-сек. Может быть, в связи с этим последним знакомством у Бородина возникает
интерес к деятельности Герцена. Наконец, он посещает еще одно «очень музыкальное»
немецкое семейство Cuntz; званый вечер в этом семействе юмористически
описан Бородиным Б письме к И. М. Сорокину.
Все это время Александр Порфирьевич интенсивно работает в лаборатории
Эрленмейера, в непосредственной близости от которой (на Karpfengasse
№ 2) он нанял себе новую квартиру. Здесь у него перед окнами «тополя,
сад, с другой стороны Неккар и горы.»
Вместе с тем Бородин продолжает заниматься и музыкой. «Прослыл здесь окончательно
за музыканта,— пишет юн «тетушке»8.— Все знакомые мои достали себе фортепьяно.
даже некоторые из них виолончель. Играл партию флейты на одном музыкальном
вечере, буду скоро играть квинтеты». В частости в доме А. П. Бруггер он
также занимался игрой в четыре руки «и с виолончелью». Научно-исследовательская
;работа и музыка всецело поглощают Александра Порфирьевича:
«Я живу хорошо,— пишет он матери 1 мая 1860 года,— необыкновенно спокойно,
здоров и совершенно доволен своим ^состоянием. Работаю много и со вкусом;
— наслаждаюсь. Кроме того, три раза в неделю и даже чаще играю в 4 руки
и виолончельные дуэты с некоею М-me Штуцман, русскою ^дамою, живущею постоянно
в Гейдельберге. Она очень хорошо играет. Завтра буду играть на 2 фортепьяно
в 8 рук с нею и с двумя англичанками Misses Barlow.»9
На занятия композициею в письмах этого года нет указаний. Можно, однако,
считать несомненным, что к этому периоду относится сочинение виолончельной
сонаты си минор, написанной, по всей вероятности, в начале лета 1860 года
и построенной на теме сонаты И. С. Баха для скрипки соло*. Соната, как
рассказывал автор, возникла под влиянием слу-шанья скрипача — соседа по
квартире,— часто наигрывавшего эту сонату Баха.
Тогда же были сделаны Бородиным транскрипции (для ансамбля с участием
виолончели) трех своих юношеских вокальных сочинений, из упомянутых выше,
или была произведена их переработка. Исполнялось и, возможно, было перередактировано
автором g-тоП'ное струнное трио на тему «Чем тебя я огорчила».
В письме от 7 мая 1860 года Бородин сообщал Авдотье Константиновне, что
у него «сегодня струнный квартет вечером. Вообще в неделю раз мы играем»
10. А в письме от 20 июня говорится; «Я раз в неделю аккуратно играю квартеты
и квинтеты у Американца [?]. В Музее, коего я член, бывают музыкальные
вечера и плясы. На первых я бываю, на вторых, разумеется, нет»11.
До июля месяца 1860 года жизнь Бородина шла установившимся порядком: все
время Александра Порфирьевича делилось между лабораторными занятиями,
музицированием и посещением друзей.
Одним из результатов химических работ Бородина за этот период явилась
напечатанная в 1860 году статья «Исследование некоторых производных бензидина».
Александр Порфирьевич поторопился напечатать эту статью, так как узнал
от Н. Н. Зинина, что «Гофман в Лондоне работает на том же поле» 12; ему
не хотелось, чтобы русская химия лишилась какого-либо права на приоритет
в открытии новых фактов.
А. П. БОРОДИН Гейдельберг,
фотография Шульце, 8/20 июня 1860 года
В числе знакомых, с коими тогда виделся Бородин, следует упомянуть его
племянницу по отцу Елизавету Николаевну Лукаш и ее брата С. Н. Лукаша.
Встреча с ними подала
ему повод к довольно резкому отзыву о семействе Лукаш и о «глупом воспитании»,
которое получала дворянская молодежь в те времена.
Ек. С. БОРОДИНА (ПРОТОПОПОВА)
С дагерротипа 50-х годов
26 июня 1860 года в кружке русских гейдельбержцев, близких Бородину, произошло
печальное событие: скончалась от чахотки А. П. Бруггер, в доме которой
молодые русские ученые находили привет и участие 12, Огорченный этой потерей,
Бородин, желая хотя отчасти избавиться от тоскливого состояния, покинул
Гейдельберг и совершил поездку вниз по Рейну в обществе юной жены химика-технолога
профессора М. Я- Китарры, которую он взялся проводить до Бонна и. Во время
этой поездки он посетил ряд городов Западной Германии. Оставив в Бонне
свою спутницу, он проехал в Бельгию, а затем — в Голландию, в Роттердам.
В университетских городах Бородин осматривал химические лаборатории.
«По возвращении в Гейдельберг,—'Сообщал матери в письме от 12 августа
1860 года Александр Порфирьевич,— я, к неописуемой радости, нашел Николая
Николаевича *. Он вернулся из Парижа прямо сюда. Мы теперь неразлучны
с ним и дожидаемся только хорошей погоды, чтобы отправиться в Швейцарию
и Италию» 12.
Около 22—23 августа нового стиля 1860 года Бородин, Зи-нин и Менделеев
отправились в небольшое путешествие по Южной Германии и Швейцарии**. В
начале этой поездки путники провели день -в швейцарском городе Фрейбурге
(Fri-bourg), где любовались живописными видами, осмотрели знаменитый висячий
мост через реку Сарину и слушали огромный Фрейбургский орган. По словам
Д. И. Менделеева: «Это кажется наибольший в свете орган: в нем есть трубы
в 32 фута (472 сажени) *** вышиной. Туда ходят слушать игру органиста.
За франк получаешь такие минуты наслаждения, что будешь их помнить всегда.
Мы пошли вечером. Сумерки. В церкви освещен был только орган и горела
одна лампада в алтаре. Среди этой романической обстановки раздались звуки,
в которых слышалось все, что никакой оркестр не может выполнить. Особенно
поразительны звуки, подражающие человеческому пению».
В городе Веве Менделеев покинул на некоторое время своих спутников, совершив
экскурсию в долину Шамуни. Все трое встретились в Женеве, откуда ездили
в Цермат.
Из Швейцарии трое русских химиков проехали в Карлсруэ, где приняли участие
в международном химическом конгрессе, имевшем большое значение в истории
химической науки; заседания конгресса происходили с 3 по 6 сентября нового
стиля. Бородин, несмотря на свою молодость и малую, тогда известность,
был избран в число членов комитета конгресса. Во время пребывания в Карлсруэ
трое русских химиков жили на одной квартире.
После окончания конгресса Бородин.и Менделеев вернулись в Гейдельберг,
где и пробыли до двадцатых чисел октября I860 года. По всей вероятности,
в течение этих полутора месяцев Бородин жил в одной комнате с Менделеевым,
в доме на Schulgasse, 216.
Наброски D-dur'noro фортепьянного трио—сочинения, несомненно относящегося
к «Гейдельбергскому периоду» жизни Бородина, а равно и d-moll'Horo струнного
секстета, были, вероятно, сделаны Бородиным не позднее октября I 8 60
год а *, То же самое можно сказать и относительно исполнения в Гейдельберге,
в концерте, бородинского романса «Красавица-рыбачка» певицей Фёгелер 17.
В письме от 16/28 октября 1860 года Бородин писал Авдотье Константиновне:
«Думал было ехать в Швейцарию осматривать те местности, которые еще мне
были неизвестны: вышло иначе. Прокопавшись несколько в Гейдельберге, я
убеждался, что ехать в Швейцарию поздненько» 18.
Вместо этого Александр Порфирьевич «пустился совершенно неожиданно в Рим
вместе с Менделеевым» через Базель, Сен-Готар и по Лаго-Маджоре на Геную.
«Большую часть дороги через St-Gothard мы совершили пешком. Госпо: ди,
сколько наслаждения! что за чудная природа! что [за] строгие смелые пейзажи!
— особенно хорошо восхождение по старой дороге до Андерматта: с гор бегут
ручьи каскадами, под ногами ревет Рейсса, клубясь и пенясь как море [;]
грозные черные утесы, вершины которых теряются в облаках, подымаются над
головою, вдали ледники и снеговые вершины ослепительной белизны. Чудо!»18
Во время дальнейшего странствия Бородину и Менделееву пришлось проехать
через принадлежавшую тогда Австрии Ломбардо-Веиецианскую область. На границе
австрийская полиция арестовала Бородина, приняв его за политического беглеца,
итальянского революционного деятеля. Пока австрийские полицейские обыскивали
Бородина и убеждались в своей ошибке, разыскиваемый ими итальянец успел
перебежать на итальянскую территорию. В результате, Бородин и Менделеев, как невольные спасители итальянца, сделались предметом оваций
со стороны пассажиров поезда итальянской железной дороги, в который они
сели после освобождения Бородина.
Из Генуи путники поехали в Чивитта-Веккиго на пароходе. «Мы, как полагается
истинным демократам, едем, разумеется, во втором классе и, разумеется,
мы в выгоде: у нас очень веселое общество»,— отмечает Бородин18, сильно-недолюбливавший
«сливки общества», заполнявшие первый класс.
О характере этого совместного путешествия двух молодых русских ученых
другой его участник Д. И. Менделеев сообщал:
«Пускались мы в дорогу с самым маленьким багажом — с одним миниатюрным
саквояжем на двоих. Ехали мы в одних блузах, чтобы совсем походить на
художников, что очень выгодно для Италии — для дешевизны; даже почти вовсе
не брали с собою рубашек, покупали новые, когда нужда была, а потом отдавали
кельнерам в гостиницах, вместо «на чай». Италией мы пользовались вполне
нараспашку после душной замкнутой жизни в Гейдельберге, Бегали мы весь
день по улицам, заглядывали в церкви, музеи, но всего более любили, народные
маленькие театрики, восхищавшие нас живостью, веселостью, типичностью
и беспредельным комизмом истинно народных представлений» 20,
За время совместного житья в Риме Бородин и Менделеев побывали, между
прочим, в соборе св. Петра и в Сикстинской капелле. В этой капелле они
имели возможность не только осмотреть знаменитые фрески Микеланджело,
но и наблюдать пышную службу, совершавшуюся Пием IX в сослужении с кардиналами19.
Бородин прожил тогда в Риме всего неделю20. Расставшись с Менделеевым
5 ноября (новый стиль) 21, Александр Порфирьевич отправился в Париж, где
поселился в одном отеле с русским химиком Валерианом Савичем. В Париже
Бородин пробыл безвыездно до весны 1861 года, выполняя план занятий, намеченный
для него в «наказе» Зинина.
Мы мало знаем о жизни Бородина в Париже в I860-—1861 годах; достоверно
можно установить лишь следующее.
Бородин тогда усердно занялся повышением своей научной и лекторской квалификации,
слушая выдающихся ученых' и лекторов по физике, кристаллографии, химии,
бактериологии и физиологии. Он изучал способы изложения различных лекторов
в целях подготовки к своей будущей профессорской деятельности в Медико-хирургической
академии. Ему посчастливилось видеть и слушать талантливых французских
ученых, обессмертивших свое имя в истории науки: Клода Бернара (у которого
он отмечает необычайную ясность изложения) , Ретьо, Сенгаардшна, Оен-Клер-Девилля,
Дюма и Пастёра. В частности, используя личные рекомендации, Бородин получил
возможность 'посещать лекции Сен-Клер-Девилля и Пастёра в «Ecole N'ormale».
Александр Порфирьевич занимался также в ту зиму практическими работами
по исследованию поляризации.и по стеклодувному мастерству. (Искусством
изготовления стеклянных приборчиков он овладел тогда в совершенстве и
впоследствии успешно обучал этому своих учеников — молоцых химиков.)
Бородин состоял уже тогда членом Парижского химического общества; во время
пребывания в Париже он несколько раз докладывал о результатах своих исследовательских
работ, сделанных в Гейдельберге. На этой почве у него произошло: более
близкое знакомство с Вюрцем, Ришем и Тенаром (младшим).
Все эти занятия до такой степени поглощали время у Бородина, что ему,
по его словам, оказалось в описываемую зиму «невозможным [.] работать
где-либо в лаборатории, а тем более, заниматься самостоятельными химическими
исследованиями».
Несмотря на всю занятость,' у Бородина, конечно, бывали дни и часы отдыха.
Он проводил их. частью в обществе знакомых русских: в Париже в ту зиму
гостило много членов русского интеллигентского кружка, образовавшегося
в 1859/60 годах в Гейдельберге (Н. Н. Бекетов, Л. А. Беккерс, К, И. Лисенко,
Марко Вовчок, Т. П. Пассек, Е. Ф. Толстая). Зимой 1860/61 года Бородин
познакомился с И. С. Тургеневым. В. 1861 году в Париж приехал ' молодой
химик П. П. Алексеев, подружившийся с Бородиным и Савичем и поселившийся
в одном отеле с ними.
Бородин посещал иногда театры и танцевальные вечера, следил с интересом
за карнавальными развлечениями на парижских улицах.
Определенных данных о музыкальных занятиях Бородина в течение зимы 1860/61
года не имеется. Можно лишь отметить, что в ту зиму Бородин приобрел у
парижского нотного торговца две песни для голоса с фортепьяно — обработки
мавританских напевов, сделанные Фр. Сальвадор-Даниэлем и опубликованные
в его редакции. Эти пьески послужили впоследствии Бородину материалом
для сочинения некоторых «половецких» тем, использованных в опере «Князь
Игорь».
Вполне возможно, что в течение сезона 1860/61 года Александр Порфирьевич
продолжал, по временам, возвращаться к обработке набросанных летом 1860
года камерных своих вещей — D-dur’нoro фортепьянного трио и d-moll'Horo
струнного секстета.
' 11/23 марта 1861 года конференция Медико-хирургической академии приняла
постановление о продлении срока заграничной командировки А. П. Бородина
до августа 1862 года22-Около 10—11 апреля нового стиля 1861 года Бородин
выехал из Парижа и отправился в Италию. Целью этой поездки, в деловом
отношении, было желание «ознакомиться на месте с вулканическими явлениями,
процессом образования и добывания серы, борной кислоты и проч.». Во время
этой поездки Бородин побывал в Турине, Генуе, Ливорно, во Флоренции, в
Сиене, на фабрике борной кислоты в Вольтерра и, наконец, — в Неаполе и
в его окрестностях (например, на развалинах Помпеи и на Везувии, где он
собирал коллекцию лав для Медико-хирургической академии)23. Значительная
часть времени пребывания в Неаполе — целых двенадцать суток — была потеряна
из-за желтухи, которой тогда заболел Александр Порфирьевич.
14/2 мая Бородин выехал из Неаполя
и направился в Гейдельберг («через Геную, Арону, Lago Maggiore, St-Gothard,
Озеро 4 кантонов, Люцерн и Базель. ехал 6 дней без отдыха, устал, как
собака»). Через 3 дня после отправки письма к П. П. Алексееву, из которого
заимствованы только что при*.веденные строки, Бородин вновь послал тому
же корреспонденту письмо, где сообщал об учреждении в Гейдельберге химического
общества и жаловался на безденежье, заставившее его временно поселиться
у приятеля Н. М. Якубовича на Schuigasse, 2, в комнате, ранее занимавшейся
Менделеевым24.
'Несколькими днями позже—27 мая (новый стиль) Бородин познакомился со
своей будущей женой, молодой пианисткой Екатериной Сергеевной Протопоповой25,
приехавшей в Гейдельберг лечиться от туберкулеза и поселившейся в пансионе
профессора Гофмана на Bergheirrierstrasse, 14; в этот пансион BioKope
перебрался на житье от Н.М.Якубовича и Бородин26.
В первый же день по приезде Е, С. Протопоповой в пансионе стало известно,
что она — талантливая пианистка; поэтому депутация русских жильцов у Гофмана
— Бородин, Лисенко, Майнов и другие — пришли ее просить поиграть им. Екатерина
Сергеевна сыграла f-тоП'ную фантазию Шопена и Schlummerlied Шумана.
'Любовь к музыке сразу же сблизила Бородина с Екатериной Сергеевной, которая
впоследствии вспоминала о своих первых встречах с великим композитором:
«Мы часто бывали вместе. День его устраивался так: с 5-ти утра и до 5-ти
вечера — химическая лаборатория; с 5-ти до 8-ми наши с ним прогулки по
горам. Какие хорошие это были прогулки, чего только мы с ним не переговорили
тогда. С 8-ми или 9-ти часов вечера до 12-ти музыка в зале Гофманского
пансиона. Но вот прошло б дней*, Бородин я говорит мне: «Знаете, матушка
Екатерина Сергеевна, ведь Вы. мне с Вашим Шуманом — спать не даете. И
у вас-то он какой хороший выходит.»/
Именно любовь к музыке способствовала сближению молодых людей. Екатерина
Сергеевна рассказывает далее:
«Однажды поехала я с Бородиным в Баден-Баден на музыку. Пока оркестр играл
какую-то пьесу, я обратилась к А. П.: «Как,—говорю я,—хорош переход из
такой тональности в такую!» Я видела, как изумился Бородин. «Как! Вы так
слышите абсолютную тональность? Да ведь это такая редкость!» — воскликнул
он и погрузился в какие-то думы, а лицо его и глаза его в то же время
были такие ясные, счастливые. Я тогда не поняла, что с ним творится; мне
странно было его удивление, я ничего такого важного не находила в этой
особенности музыкального слуха. А между тем, как мне потом рассказал Александр,
в этот самый вечер, именно после. этих моих слов для него стало несомненно,
что он меня крепко, бесповоротно, на всю жизнь любит. И действительно,
с этого вечера мы знали уже наверное, каждый сам про себя, что мы любим
друг друга.»
Вскоре после этого, 10/22 августа, Александр Порфирьевич во время прогулки
по окрестностям Гейдельберга, около так называемого Wolfsbrunnen'a * признался
Е, С. Протопоповой в любви, и она стала его невестой.
Для молодых влюбленных настала пора первого счастья, они продолжали вместе
проводить целые дни в прогулках, ездили на музыку в Баден-Баден, а также
в Маннгейм, где слушали до того им не известные оперы Р. Вагнера: «Тангейзер»,
«Лоэнгрин», «Моряк-Скиталец». Привычными спутниками во время таких поездок
и прогулок были П. П. Алексеев28, И. М. Сорокин, химик-любитель кн. Н,
И. Кудашев с женой и некоторые другие друзья Бородина. Кроме того, с Александром
Порфирьевичем и его невестой часто встречался знаменитый скрипач Фердинанд
Лауб. Екатерина Сергеевна познакомилась с ним в одну из первых своих поездок
из Гейдельберга в Баден-Баден и нередко играла с ним дуэты. Лауб правильно
оценил громадное музыкальное дарование Бородина и не раз говорил Екатерине
Сергеевне: «Wissen Sie, Fraulein, dieser Borodin wird einmal em grosser
Musiker werden!» **29
Изложенные события образуют собою наиболее важные для биографии Бородина
факты, относящиеся к лету 1861 года. К сожалению, мы не имеем данных,
которые позволили бы, вместо рассказанных отрывочных сообщений, дать систематический
рассказ. Мы можем лишь дополнить сказанное некоторыми менее важными фактами,
не вполне укладывающимися в единую хронологическую цепь: для этого используем
цитироваиный уже отчет Бородина об его заграничной командировке.
Начнем с местожительства Бородина в Гейдельберге. Он в течение лета 1861
года менял его не один раз. Кроме переезда от Якубовича в пансион Гофмана,
он не менее одного раза покидал и этот пансион: одно время он жил в доме
2 на Karpfengasse, в том же доме, где помещался в начале 1860 года. Очень
возможно, что эти переезды были связаны с необходимостью, для выполнения
заданий Зимина, посетить ряд городов Южной Германии.
В первую половину лета 1861 года Александр Порфирьевич пробыл две недели
в Вюрцбурге, посещая лабораторию Шерера, позднее побывал в Гисеене, в
лаборатории Коппа и, наконец, совершил поездку по окрестностям Гиссена.
/Ведя такой «кочевой» образ жизни и отдавая много времени свиданиям с
Екатериной Сергеевной, Бородин в то лето вряд ли имел возможность уделять
значительное время сочинению музыки. Он лишь посещал вместе с Е. С. Протопоповой
концерты и оперные спектакли и сам иногда принимал участие в оркестровых
и камерных ансамблях.)Если фортепьянное трио D-dur и с1-то1Гный струнный
секстет были Бородиным действительно закончены *, то они, возможно, были
исполнены с участием автора в одном из этих ансамблей.
В связи со сближением с талантливой пианисткой Е. С. Протопоповой у Бородина,
естественно, могло возникнуть желание сочинять произведения для фортепьяно
в 4 руки. Весьма вероятно поэтому, что возникновение неизданного Des-dur'Horo
Allegretto для фортепьяно в 4 руки относится к лету или началу осени 1861
года; на неизданном же E-dur'ном скерцо в 4 руки имеется и соответствующая
дата — август 1861 года.
Около половины сентября 1861 года (по новому стилю?) Бородин вновь покинул
Гейдельберг, чтобы присутствовать на конгрессе немецких химиков и натуралистов
в Шпейере. Как известно, на этом конгрессе А. М. Бутлеров сделал свое
знаменитое сообщение: «Нечто о строении химических соединений», положившее
начало созданию химической теории строения.
По возвращении в Гейдельберг Бородин узнал, что его невеста опасно заболела.
«С наступлением осени и холодов,— рассказывает Екатерина Сергеевна,— мне,
отдышавшейся за лето, снова стало хуже. Я усиленно стала кашлять, кровь
пошла горлом. Грудь ломило, я побледнела, похудела, краше в гроб кладут.
Бородин и Сорокин повезли меня к гейдельбергской знаменитости профессору
Фридрейху. Тот, видно, не любил с больными церемониться, прямо так и хватил:
«И месяца не проживет, если сейчас же не уедет в теплый климат. Пусть
едет в Италию в Пизу, там тепло теперь». Что же делать! Мы тронулись на
юг вдвоем. А. П. оставил на несколько дней гейдельбергскую лабораторию,
чтобы меня проводить и устроить в Пизе. Там встретил щас итальянский октябрь,
не чета германскому: жара, комары, лето совершенное. Мне сразу стало легче
дышать; на меня снова повеяло жизнью. А жизни мне хотелось тогда более,
чем когда-нибудь. Но дни бежали. Пришел последний час, Александру нельзя
было со мной оставаться. Нравственная пытка настала для нас обоих. На
меня напал какой-то панический страх остаться одной, совсем одной, без
любимого существа, в чужом городе, среди чужих людей, не понимающих моей
французской и немецкой речи. Александр уложил свои вещи, в последнюю минуту
пошел с официальным визитом к двум известным пизанским химикам: Лукка
и Тассинари. Я осталась одна.- Сказать нельзя, как мне было больно. Я
бросилась на постель и заливалась слезами. Вдруг, ушам не верю, слышу
голос Александра: «Катя, вообрази себе, что случилось! Я не еду в Гейдельберг,
я останусь здесь с тобой все время. Лукка и Тассинари приняли меня любезнейшим
образом. Лаборатория у них превосходная, светлая, удобная; они мне ее
предложили в полное мое распоряжение. И как ведь хорошо это вышло: фтористые
соединения» к которым я теперь приступаю, требуют опытов на воздухе; в
Гейдельберге холодно слишком для этого, здесь же я могу этим заниматься
всю зиму». Это было блаженство. Снова полились обильные слезы, но они
уже другое значили. И как быстро я поправляться начала!»30
Бородин и его невеста поселились в Пизе в одной квартире, состоявшей из
двух спален и общей рабочей комнаты; помещение они это наняли в некоем
итальянском семействе Чентони. Они прожили там зиму 1861/62 года и весну
1862 года. Скоро оба они научились бегло говорить по-итальянски и обзавелись
некоторым кругом знакомых31.
Александр Порфирьевич усердно занимался работой в лаборатории, проводя
там утра, а 'иногда и целые дни. С одним из. руководителей лабораторией
— химиком Тассинари он подружился, и они часто посещали друг друга. Плодом
работы Бородина в Пизе по химии явились три исследования, напечатанные
в журнале «II nuovo cimento» * за 1862 год.
Вместе с тем Александр Порфирьевич', по своему обыкновению, искал сближения
с музыкальной средой: одним из первых его знакомых пизанских музыкантов
был некий Каррани. В зимние месяцы занятия музыкой Бородина и его невесты
сводились, по-видимому, к участию в любительских камерных ансамблях; Бородин,
кроме того, по словам Екатерины Сергеевны, изредка играл в оркестре оперного
театра в качестве виолончелиста 32.
У нас есть основания полагать, что Александр Порфирьевич и его невеста,
которая особенно увлекалась в эти годы идеями Герцена, не оставались чуждыми
революционному движению, развивавшемуся тогда в Европе, и даже, вероятно,
имели какую-то связь с его очагами. У нас нет, к сожалению, никаких сведений
об этом, кроме одной отрывочной записи в дневнике Екатерины Сергеевны33.
В свободное время Бородин и его невеста посещали окрестности Пизы— Ливорно,
Пешию, Виареджио и очень часта бывали в театрах: слушали в Пизе «Беатриче
ди Теида» и «Норму» Беллини, а в драматических театрах смотрели комедии
Гольдони, «Скупого» Мольера, «Tzar di tutte le Russie» Корнелио и разные
водевили.
Пользуясь теплой итальянской весной, Бородин и Екатерина Сергеевна часто
гуляли ночью по городу, слушая народные песни, а иногда и сами принимали
участие в таких импровизированных хорах, которые, как известно, являются
неотъемлемой частью итальянского быта.
20 марта (новый стиль) они познакомились у Каррани с директором музыкальной
школы Меноччи и стали с тех пор часто бывать у этого старого скрипача,
организуя вместе с ним камерные ансамбли: играли сонаты для фортепьяно
со скрипкой и виолончелью, трио, квартеты и квинтеты. Между прочим были
исполнены: Крейцерова соната, несколько бетховенских трио, трио F-dur
Гуммеля и его квинтет ор. 87. Меноччи был преисполнен глубокого уважения
к талантам своих новых знакомых, Екатерину Сергеевну он рекомендовал своим
друзьям, как «una straordinaria bravissima pianista» Александр же Порфирьевич
привел его в изумление, сочинив, при нем в полчаса небольшую фугу.
Благодаря посредничеству Меноччи Бородин и его невеста получили разрешение
играть на органе в пизанском соборе. Екатерина Сергеевна рассказывает,
что она своей игрой произвела особенно сильное впечатление на слушателей,
«когда раз, во., время «Offertorium» сыграла «Силы небесные» Бортнянского».
Через того же Меноччи Екатерина Сергеевна попала на первое исполнение
мессы Пачини34 под личным наблюдением автора в городке Пешни, причем не
особенно лестный отзыв об этой мессе, который мы встречаем в дневнике
молодой пианистки, свидетельствует о том, что русские музыканты достаточно
критически относились к зарубежной музыкальной жизни.
Во время пасхальных каникул, когда лаборатория была закрыта, Бородин и
его невеста ездили во Флоренцию, где пробыли с 19 по 24 апреля 1862 года,
остановившись у некоей Саккетти в доме напротив дворца Строцци.
В своих записях Екатерина Сергеевна описывает дни, проведенные ею во Флоренции
в обществе Бородина и его товарища по Медико-хирургической академии П.
А. Хлебникова. Они осматривали галереи Питти и Уффици, капеллы Санта-Кроче
и Сан-Лоренцо, были в театрах Никколини и Borgo ognissante, где слушали
оперу «Колумелла» Фиораванти.
22 апреля «вечером бегали от одного театра к другому и решились взять
ложу в «Della piazza vecchia»* и смотрели «La austuria е la bonta di StentareIIo»
**; по окончании этой пьесы одна из актрис декламировала воззвание к народу,—
кричала Viva Garibaldi, и играли его гимн. Потом шел еще водевиль. Мы
с большим удовольствием слушали».
О «гарибальдийских» симпатиях Бородина свидетельствует запись в дневнике
Екатерины Сергеевны от 1 июня. В этот день вечером справлялся в Пизе праздник
объединения Италии. Бородин и его невеста «в 9 пошли на Люминару, в трех
местах была музыка, город был освещен, толпа неистово кричала «Viva Garibaldi,
viva il re galantuomo, Viva l'Unione, Venezia e Кота»*** »и пр. У милого
С.**** градом катились слезы, он должен был отворачиваться, чтоб не заметили
их.»
К весне 1862 года относится ряд композиторских опытов Бородина: помимо
уже упоминавшейся фуги, им сочиняется тарантелла D-dur. По-видимому, она
появилась -на свет вечером 16 апреля (вскоре после отмеченных 11 апреля
в дневнике Екатерины Сергеев-ны разговоров о тарантулах). Запись от 16
апреля гласит: «С. был дома; играл. Он что-то пишет для фортепьяно». Судя
по дошедшей до нас рукописи, эта тарантелла не обрабатывалась и была записана
как импровизация.
Начиная с 22 мая записи в дневнике Екатерины Сергеевны говорят об интенсивной
работе Бородина над сочинением с-то1Гного квинтета. Вот эти записи.
2 мая. «.С. не ходил утром в лабораторию, все утро писал квинтет.»
23 мая. «.С. все играет и пишет свой квинтет. вечером были у Меноччи,
но не играли квинтетом, а проиграли только трио (Fa majeur) Гуммеля и
одно adagio Бетховена. Как только пришли домой, С. засел за фортепьяно
и прописал до I часа.»
26 мая. «С. все пишет квинтет и никуда не выходит.»
27 мая. «.,.С. все пишет квинтет.»
С 28 мая начинаются сборы на дачу. Александр Порфирьевич целыми днями
работает в лаборатории и заканчивает свою работу 2 июня. На следующий
день он и Екатерина Сергеевна переезжают в дачную местность Виареджио
на берегу моря. Об их настроении можно судить по следующей записи в дневнике
Е. С. Протопоповой:
«После обеда С. взял стулья на пригорок у моря; мы сидели, рылись в песке,
потом пили кофе—и в сумерки сидели у самого моря вплоть до ночи: море
было покойно, светил месяц; мы вчетвером* пели итальянские песни. Хорошо
было. С. наслаждается.»
Кроме этой записи, сделанной 5 июня 1862 года, мы располагаем крайне скудными
сведениями о жизни Бородина и его невесты в Виареджио. Из отметок Екатерины
Сергеевны в ее приходо-расходной книжке мы узнаем, что она заставляла
местных жителей рассказывать себе сказки, слушала бродячих певцов, что
иногда они оба ездили в Лукку, Пизу и Ливорно.
17 июля 1862 года Бородин закончил в Виареджио свой квинтет — последнюю
вещь «добалакиревского» периода.
Точные даты отъезда Бородина и его невесты из Италии неизвестны. Можно
лишь фиксировать (по дневнику Екатерины Сергеевны) день их приезда в Берлин
(16 августа), а также день переезда через русскую границу в Вержболово
{20 сентября) 36. Во всяком случае, Александр Порфирьевич приехал в Петербург
не в ноябре, как значится в его биографиях, а в конце сентября 37. Екатерина
Сергеевна, по возвращении в Россию, поехала в Москву к матери.
Сразу по приезде в Петербург Бородин был захвачен разнообразной деятельностью
в качестве [помощника Зинина по Медико-хирургической академии. 8 декабря
1862 года он был избран на должность адъюнкт-профессора и начал читать
студентам Академии лекции по органической химии. В числе его слушателей
был Алексей Петрович Доброславин— впоследствии один из близких друзей
Бородина. В своей записке, составленной для В. В. Стасова, А. П. Доброславин
живо описал то впечатление, которое производили на студентов лекции Александра
Порфирьевича и его светлая, обаятельная личность.
Поздней осенью 1862 года произошло одно из наиболее важных событий в жизни
Бородина: в доме у профессора С. П. Боткина38, он (познакомился с М. А.
Балакиревым. В описываемое время. Балакирев был уже вполне сформировавшимся
музыкантом, возглавлявшим кружок молодых композиторов, который состоял
тогда из М. П. Мусоргского, Н. А. Римского-Корсакова и Ц. А. Кюи.
Бородин в своем музыкальном развитии имел одну общую с этими молодыми
музыкальными деятелями отправную точку: как он, так и все они были глинкианцами
или, если пользоваться употребляемым самим Александром Порфирьевичем термином,—
«русланистами». Фортепьянный квинтет Бородина, так же как и некоторые
другие его ранние сочинения, со всей непреложностью свидетельствует, что
сближение его с балакиревским кружком произошло на почве ясного сознания
тех великих задач, которые стояли перед русскими композиторами, призванными
утвердить национальную самобытность отечественной музыкальной классики,
продолжив дело, начатое гением Глинки.
«Балакирев хотел меня познакомить. с музыкою своего кружка и прежде всего
с симфонией «отсутствующего», Мусоргский сел с Балакиревым за фортепьяно
(Мусоргский на primo, Балакирев на secondo)., Я был поражен блеском, осмысленностью,
энергией исполнения и красотою вещи. Они сыграли финал симфонии.» Этот
отзыв Бородина о корсаковской симфонии
39 ясно показывает, что Александр Порфирьевич сразу принял музыку членов
балакиревского кружка, оказавшуюся близкой ему и по содержанию своему
и по средствам выразительности, обусловленным этим содержанием.
Вот почему нельзя рассматривать завершение созревания музыкальной личности
Бородина, происшедшее под влиянием знакомства с Балакиревым, как резкий
переворот 40.
Значение встречи с Балакиревым заключалось для Бородина не в этом мнимом
«перевороте», а в сделанном опытным Балакиревым указании на истинное музыкальное
призвание Александра Порфирьевича, на скрытые в нем силы.
«Наше знакомство,— писал М. А. Балакирев В. В. Стасову,:— имело для него**
то важное значение, что до встречи со мной он считал себя только дилетантом
и не придавал значения своим упражнениям в сочинении. Мне кажется, что
я был первым человеком, сказавшим ему, что настоящее его дело — композиторство».
Это было для Бородина, тем более важно, добавим мы, что он вообще способен
был иногда слишком строго относиться к самому себе; сильный ум и глубокое
критическое чутье подчас затрудняли его творческую работу-Влияние Балакирева
вызвало у Бородина мощный творческий подъем: он задумал писать первую
симфонию.
В конце декабря 1862 года, очевидно во время зимних каникул, он играл
Екатерине Сергеевне «почти целиком первое Allegro своей симфонии.»
При сочинении этой симфонии Балакирев оказал своему новому ученику большую
помощь критическими советами. Вряд ли ему надо было объяснять Александру
Порфирьевичу «форму сочинения», как он это делал Мусоргскому в 1858 году,
но, конечно, критические замечания такого человека должны были принести
большую пользу. «Каждый такт проходил через мою критическую оценку, —
рассказывает М. А. Балакирев,— а это в нем могло развивать критическое
художественное чувство, окончательно определившее его музыкальные вкусы
и симпатии.» Конечно, в этих указаниях, как тонко подметил сам их автор,
были более важны не столько моменты чисто технические, сколько идеологические:
при их обсуждении, с участием всех членов кружка, вырабатывалось «все
направление. композиторской деятельности» балакиревцев.
В отношении полноты сознания своего творческого пути, в признании своей
целью создания в России национальной музыкальной культуры, в преодолении
западных влияний, результаты присоединения Бородина к балакиревскому кружку
были, конечно, значительными, но результаты эти не представляли собою
«переворота», а явились итогом развития сильной творческой личности Александра
Порфирьевича, сохранившего; несмотря на влияние Балакирева, индивидуальность,
своего композиторского облика.
]17 апреля 1863 года Бородин женился на Е. С. Протопоповой: их свадьба
произошла в Петербурге42, где из-за выпавших на долю Александра Порфирьевича
хлопот по окончании постройки нового здания химической лаборатории и других
дел, связанных с его работой в Академии, молодым пришлось провести все
лето этого года43. С осени Бородины перебрались на новую квартиру в только
что оконченном новом здании Естественно исторического отделения Медико-хирургической
академии, где Александр Порфирьевич и прожил, если не считать сравнительно
кратковременных отлучек, до конца своей жизни.