А.Бородин - Жизнеописание, материалы и документы

 

Последние годы жизни
(1880—1887)

 

Начало 1880 года ознаменовалось в жизни Бородина сочинением симфонической картины «В Средней Азии». По свидетельству Н, А. Римского-Корсакова, эта симфоническая картина была написана очень быстро. Она вскоре приобрела значительную популярность не только в России, но и за рубежом,
6 февраля 1880 года Бородин понес большую утрату: умер его любимый учитель и друг Николай Николаевич Зинин. В последние годы жизни Зинина Александру Порфирьевичу сравнительно редко приходилось видеть своего старого учителя; они встречались главным образом на заседаниях Химического общества. Тем не менее Александр Порфирьевич сохранил глубокую и искреннюю привязанность к Зинину; и его кончина тяжело на него подействовала, хотя и не была совершенно неожиданной. Бородин принял активное участие в организации похорон «дедушки русской химии» и произнес над могилой его при большом стечении учащейся молодежи горячую и.глубоко прочувствованную речь. Кроме того, он составил вскоре после смерти Зинина совместно с А. М. Бутлеровым биографический очерк о покойном своем учителе и стал во главе комиссии по собиранию средств на постановку Н. Н. Зинину памятника в здании Военно-медицинской академии. Помимо этих мероприятий общественного характера, Александр Порфирьевич выразил свое дружеское отношение к умершему энергичными и успешными хлопотами об устройстве жизни побочной его дочери, оставшейся после смерти отца без всяких средств к жизни.

Вскоре после кончины Зинина Бородину пришлось принять участие в качестве композитора в концерте, организованном певицей Д. М. Леоновой. Леонова обратилась к Бородину с просьбой предоставить ей для исполнения в этом концерте «Половецкий марш» или «вещь, написанную для живых картин» (то есть «Среднюю Азию»). Александр Порфирьевич дал симфоническую картину «В Средней Азии», которая и была исполнена. Концерт Леоновой под управлением Н. А. Римского-Корсакова состоялся в зале Кононова 8 апреля 1880 года 2.
Перечисляя факты из жизни Бородина в описываемое время, отметим еще, что в зиму 1879/80 года он участвовал в качестве председателя музыкальной комиссии в работе «СПб. кружка любителей музыки», собиравшегося в гостинице Демута; в этом кружке состоял тогда дирижером М. Р. Щиглев, старый друг Александра Порфирьевича.

Весной 1880 года Бородин получил датированное 3 апреля нового стиля письмо от председателя Всеобщего немецкого музыкального союза Карла Риделя с просьбой выслать ему партитуру Ез-с1иг'ной симфонии, так как «существует намерение ее исполнить 19—23/V на музыкальном празднестве в Баден-Бадене». Несмотря на несостоявшееся исполнение той же симфонии в Эрфурте, Бородин решился снова отправить Ри-делю свою партитуру. На этот раз симфония была исполнена в концерте 8/20 мая под управлением Вен дел ин а Вейссгеймера; она имела блестящий успех, о котором К- Ридель тотчас же известил Бородина. Успех был настолько велик, что Ридель назвал его «триумфом».
Зная, что Балакирев всегда выказывает особый интерес к судьбам Es-dur’ной симфонии, написанной под его руководством, Александр Порфирьевич на другой день по получении письма Риделя об успехе симфонии написал Балакиреву об этом3. По получении этого письма Балакирев — после девяти лет перерыва — вновь появился у Бородиных.
Весна 1880 года была для Бородина очень трудной.
«Ни один год не было столько срочного и обязательного дела, как нынче, — писал Александр Порфирьевич сестре своей воспитанницы М. А. Гусевой 27 июня 1880 года. — Сплошь и рядом приходилось ложиться в 2 или 3 часа, а вставать в 4—5 часов»4.
Лето 1880 года также сложилось • для Бородина не особенно удачно. В Давыдове Екатерина Сергеевна категорически не захотела больше ехать. После разных других проектов остановились на предложенной А. А. Столяревской даче — усадьбе неких Хомутовых, называвшейся Соколово и расположенной на берегу Волги недалеко от города Кинешмы.
19 июня Бородин, с трудом покончив с делами, отправился из Петербурга со своими двумя воспитанницами: они приехали в Соколово 22 числа. В их распоряжении оказалось обширное и довольно благоустроенное помещение, состоявшее из 5 комнат, большого зала и балкона; имелась налицо я нужная мебель. Окрестности оказались очень живописными и пришлись по душе Александру Порфирьевичу.
«.поселился на высокой, крутой горе, у подножья которой раскинулась чудовищным змеем Волга,—писал он В. В. Стасову на другой день по приезде в Соколово,— верст на 30 рас-*-кинулась перед моими глазами своим прихотливым плесом, с грядами да перекатами, зелеными берегами, крутогорьями, луговинами, лесами, деревнями, церквами, усадьбами и бесконечною, дальнею синевою. Вид — просто не спускал бы глаз с него! Чудо что такое!» 5
В этом письме Александр Порфирьевич жаловался на тот что местные «фортепьяно сделали непривычное усилие передать современное музыкальное бесчинство, — захрипели и замолкли — оказавшись вполне несостоятельными». Поэтому Александру Порфирьевичу пришлось доставлять в Соколова свое фортепьяно Штюрцваге, зимовавшее в Давыдове. Перевезти его удалось только в середине июля.
Но и после этого в силу различных причин работа Александра Порфирьевича над оперой в то лето не сделалась интенсивной. С одной стороны, сказывалась усталость от тяжелой зимы и весны, с другой — возникали всевозможные помехи, не дававшие возможности сосредоточиться.
По-видимому, в то лето был написан лишь первоначальный вариант финальных сцен первого акта оперы — сцены распрей в Путивле и бунта сторонников Владимира Га липкого во время нашествия половцев на Путивль. Как известно, сцены эти были впоследствии исключены самим автором из-, оперыб.
По словам А, П. Дианина, Александр Порфирьевич одно время имел в виду использовать все материалы «Игоря», сделав из них две оперы; «Игорь в плену» и «Игорь дома», объединенные в один цикл. Отказавшись впоследствии от этой мысли, автор стал производить отбор музыкальных материалов, вошедших в оперу.
Летнее существование в Соколове закончилось к половине сентября 1880 года. Александр Порфирьевич выехал из Соколова 19 сентября. Екатерина Сергеевна еще 16 сентября отправилась к матери в Москву, где и оставалась до начала октября. Осень описываемого года была заполнена обычными делами по Академии, Врачебным курсам, по различным комитетам, «Кружку любителей музыки» и т. п.
В сентябре Бородин получил от дирижера Леопольда Дамроша письмо с просьбой прислать партитуру Es-dur'ной симфонии, «о которой, слышал так много прекрасных отзывов», для, ее исполнения в Нью-Йорке, Но композитор, Вдк сколько известно, не счел возможным послать в Америку партитуру симфонии, остававшуюся еще в рукописи.
18 октября 1880 года состоялось вторичное исполнение картины «В Средней Азии» во втором симфоническом собрании Петербургского отделения Русского музыкального общества под управлением Э. Ф. Направника. Около того же времени Н. Г. Рубинштейн и П. И. Юргенсои обратились к Бородину с предложением написать сочинение для оркестра или для хора с оркестром для исполнения в Москве на выставке, предполагавшейся по случаю 25-летия царствования Александра II. При этом было высказано пожелание, чтобы данное сочинение по своему названию имело отношение или к 25-летию царствования Александра II или к освящению храма Христа-спасителя. Бородин отказался писать такое сочинение. Тогда те же лица предложили Александру Порфирьевичу написать для исполнения на выставке сочинение на избранную им самим тему. Бородин дал согласие; фактически сочинение для выставки им написано не было.
Тем временем в Петербургском отделении Русского музыкального общества было решено исполнить в одном из квартетных собраний Общества — в конце декабря или в январе— А-с1иг'ный квартет Бородина; в ноябре приступили к переписке партий.
Наконец, в том же месяце Московское отделение Русского музыкального общества в лице И. Г. Рубинштейна попросило Бородина выслать в Москву партитуру симфонии h-moll для исполнения в Москве. По этому случаю Александру Порфирьевичу пришлось проделать довольно большую работу по приведению этой партитуры в порядок1.
4 ноября 1880 года Александр Порфирьевич участвовал в собрании своих музыкальных друзей у Т. И. Филиппова, где М. П. Мусоргский исполнял целиком «конченную» им «Хованщину» 8.
15 декабря 1880 года Александр Порфирьевич отправился в Москву для присутствия при исполнении Ь-то1Гной симфонии. Московские музыкальные деятели встретили Бородина приветливо.
18 декабря он присутствовал на репетициях своей симфонии, был на экстренном симфоническом собрании Русского музыкального общества, где исполнялась «Литургия» Чайковского, а также участвовал в торжественном обеде у известного исследователя древнерусского обрядового пения Д. В. Разумовского. Наконец, 20 декабря 1880 года состоялся концерт, в котором была исполнена «Богатырская» симфония Бородина.
«Симфония,— писал Бородин жене9,— прошла хорошо и—к удивлению моему—после каждой части долго хлопали (хотя и не очень сильно); но после всей симфонии долго хлопали и вызывали, так что я должен был два раза выходить на эстраду и раскланиваться. Оркестр тоже сильно аплодировал. Профессора консерватории поздравляли к наговорили кучу любезностей.»
Александр Порфирьевич возвратился в Петербург 25 декабря и застал дома письмо от игравшего первую скрипку в квартетном ансамбле Музыкального общества Н. В. Галкина с извещением об имеющей быть 27 декабря генеральной репетиции A-dur'noro квартета; попутно Н. В. Галкин сообщал, что исполнители «от Вашего квартета в восторге». Первое публичное исполнение A-dur'ного квартета Бородина произошло 30 декабря 1880 года.
В январе и феврале 1881 года Александр Порфирьевич сочинил два вокальных произведения в связи с предполагавшимся тогда юбилейным концертом Д. М. Леоновой. Он написал сначала для этого концерта «вещицу на арабскую тему» («Арабскую мелодию») 10, но нашел ее малоподходящей для концерта и написал — на слова Н. А. Некрасова — песню «У людей-то в дому»11, аккомпанемент к которой был оркестрован автором. Весна 1881 года, по-видимому, не была плодотворной для Бородина в творческом отношении. Он, вероятно, понемногу, урывками продолжал заниматься «Игорем», перерабатывая отдельные части сценария: к этому времени относится также редактирование давно написанной арии Кончаковны 12.
В марте месяце 1881 года заболел тяжело М. П. Мусоргский. Бородину и Стасову удалось поместить больного в Николаевский военный госпиталь, где он пользовался хорошим уходом и где его часто навещали друзья. Последний раз Александр Порфирьевич виделся с М. П. Мусоргским накануне его смерти, последовавшей в ночь на 16 марта 1881 года. Бородин принимал участие в организации похорон Мусоргского и вместе с Н. А. Римским-Корсаковым и Ц. А. Кюи послал в редакцию газеты «Голос» письмо с выражением благодарности администрации госпиталя, доктору Л. Б. Бертенсону и сестрам милосердия, заботившимся о великом композиторе в последние дни его жизни У6.
18 апреля 1881 года состоялся у Д. М. Леоновой домашний концерт, организованный ее почитателями по случаю ее 30-летнего юбилея, взамен публичного чествования, запре^ щенного в связи с трауром после смерти Александра II. На этом концерте певица исполнила арию Кончаковны.
26 мая Александр Порфирьевич уехал из Петербурга в Германию. Формально эта поездка представляла собою командировку от Военно-медицинской академии, фактически же ее главной. целью было свидание с Ф. Листом и посещение музыкального празднества Всеобщего немецкого музыкального союза в Магдебурге. Задержавшись ненадолго в Берлине, Бородин прибыл в Магдебург 28 мая; на вокзале от носильщика он узнал, что Лист также уже приехал и остановился в «Koch's Hoteb.

С. А. ДИАНИН 1951 год

«Через полминуты я был в отеле Koch; в 34 — писал Александр Порфирьевич жене 30 мая,— еще через полминуты в № 1, где стоит Лист. Черногорец, его камердинер, сразу узнал меня, обрадовался, рассыпался в итальянских приветствиях, распахнул двери, и через секунды две обе руки мои были в железных руках Листа» 14.
Александр Порфирьевич пробыл в Магдебурге до 2 июня и присутствовал на -всех концертах музыкального празднества 15. Произведения самого Бородина на этом Festspiel'e не исполнялись; из крупных сочинений русских композиторов там прозвучал 30 мая «Антар» Н. А. Римского-Корсакова под управлением тогда еще очень молодого, но уже проявившего свое дирижерское дарование Артура Никиша. Александр Порфирьевич передал дирижеру и оркестру некоторые указания автора «Ангара» и подробно описал исполнение этого произведения в письмах к Н. Н. Римской-Корсаковой и Ц. А. Кюи 1G.
2 июня (старый стиль) Бородин переехал из Магдебурга в Веймар, желая еще некоторое время пробыть в обществе Листа; кроме того, Бородина интересовала организованная в Веймаре постановка всего «Фауста» Гёте, проведенная в течение двух вечерних представлений (7 и 8 июня ст. ст.) 17. Во время пребывания в Веймаре Бородин показал Листу «Среднюю Азию»; эта вещь очень понравилась веймарскому маэстро, вследствие чего Александр Порфирьевич посвятил это произведение ему. По желанию Листа Бородин сделал переложение «Средней Азии» для фортепьяно в 4 руки и исполнил эту вещь вместе с Листом в домашнем концерте у кн. Витгенштейн 18. Из Веймара Александр Порфирьевич, следуя желанию Екатерины Сергеевны, обратился с письмом к Н. Н. Ло-дыженскому, в котором просил разрешения воспользоваться сделанным ранее Н. Н. предложением — провести конец лета в имении Лодыженского Житове Тульской губернии. Н. Н. Лодыженский ответил чрезвычайно любезным письмом от 26/14 июня 1881 года, адресованным, согласно желанию Бородина, -в Москву в Голицынскую больницу, где тогда находилась Екатерина Сергеевна. Из других фактов жизни Бородина в Веймаре следует еще отметить знакомство с Гансом Бюловым, а также поездку в Иену на ежегодный концерт церковной музыки в Иеиском соборе (так называемый «Вурстконцерт») 19.

О своем затянувшемся пребывании в Веймаре Бородин писал 18/30 июня А. П. и Е. Г. Дианиным.
«Что касается до Вашего псевдобатюшки—отца Александра (разумей Порфирьевича), го он застрял как видите в Веймаре. Подобно некоему Тангейзеру я попал в мой Венусберг к моей милой седой Венере — старику Листу и не призываю даже по примеру Тангейзера, святую деву Марию, чтобы выручить меня. Если меня выручит кто отсюда, так разве моя Екатерина Мученица, Петербургская пророчица» 20.
Александр Порфирьевич выбрался из своего «Венусберга» только в конце июня старого стиля и направился в Лейпциг, где он надеялся присутствовать на предполагавшемся там представлении «Кольца Нибелунга»; этой надежде не суждено было осуществиться, так как постановка «Кольца» была отложена до осени. Во время пребывания Б Лейпциге Бородин гостил у Карла Риделя и сблизился с ним и его семьей.
Александр Порфирьевич приехал из-за границы в Москву 7 июля и уже 11 числа того же месяца отправился в Житово для осмотра предоставленного Лодыженским помещения и подготовки его к.приезду его домочадцев. Ввиду удовлетворительного отзыва о житовской даче, полученного от Александра Порфирьевича, Екатерина Сергеевна также приехала в Житово (15 июля) со своей воспитанницей Г. Литвиненко.
В Житове — небольшой и довольно скромной усадьбе Лодыженских — Бородины жили в старом деревянном доме с большим садом. Вскоре после приезда туда Бородин стал заниматься музыкой. Екатерина Сергеевна была довольна Житовым, что не мешало ей проводить, ночи без сна и, по обыкновению, не давать спать окружающим. Все же Александр Порфирьевич отдохнул в Житове и сочинил там второй струнный квартет, а также оркестровал арию Кончаковны.
Бородины пробыли в Житове до 7 сентября: в этот день они переехали в Москву. Отсюда Александр Порфирьевич направился в Петербург, куда прибыл 11 сентября.
Вскоре после возвращения в Петербург Бородину пришлось принять участие в двух музыкально-общественных делах.
Во-первых, он уладил конфликт, возникший между М. Р. Щиглевым и правлением «СПб. кружка любителей музыки» и приведший — еще в мае месяце описываемого 1881 года—к отказу Щиглева от дирижирования оркестром кружка. Воспользовавшись своим влиянием на заправил кружка, Александр Порфирьевич «опять водворил там Щиглюшу дирижером»21.
Во-вторых, Бородину пришлось принять участие в разрешении вопроса об управлении Бесплатной музыкальной школой. Во второй половине сентября 1881 года Н. А. Римский-Корсаков отказался от заведывания этой школой и Совет школы обратился к М. А. Балакиреву с просьбой вновь взять на себя директорство. Одновременно, боясь отказа со стороны Балакирева, Совет школы в лице М. Миланова обратился к Бородину с просьбой о поддержке. В письме Миланова, со хранившемся в 'архиве Бородина, говорилось;
«Мы — члены Совета обратились с просьбой к М. А. Балакиреву принять на себя бразды правления. Помогите нам, многоуважаемый Александр Порфирьевич, устроить судьбу Школы, согласно установившемуся в ней духу и поддержать ее существование. В Пятницу 25-го Сент, в 8 час. вечера в квартире М, А. Балакирева соберется Совет Школы. Не найдете ли Вы нужным и возможным пожаловать самим».
Вследствие служебных дел Бородин не смог лично быть 25 сентября на собрании у Балакирева, но послал ему в этот день письмо, в коем его просил не покидать «свое излюбленное детище, доставлявшее Вам немало хлопот и забот, труда и горя, но немало чести и славы, наслаждения и радости, а главное — пользы русскому музыкальному развитию»22.
Как известно, Балакирев ответил согласием на просьбу
Совета, к великой радости Бородина, считавшего, что согласие Балакирева управлять школой указывает на его «возрождение»— возвращение к активной и творческой музыкальной жизни.
Вое это время Александру Порфирьевичу приходилось заниматься делами Медицинской академии и Денских врачебных курсов; по Медицинской академии для Бородина существовала в начале осени перспектива быть назначенным начальником Академии. Когда прежний начальник остался в своей должности, эта возможность, к великой радости Бородина, потеряла свою реальность.
Екатерина Сергеевна вернулась в Петербург в начале октября; вместе с нею приехал ее брат Алексей Сергеевич, находившийся в ту пору в очень стесненном материальном положении. Бородину пришлось, в дополнение к своим бесчисленным делам и хлопотам, заниматься устройством
A. С. Протопопова на службу при помощи М. А. Балакирева и Т. И. Филиппова.
28 октября Александр Порфирьевич присутствовал у B. В. Бесселя на исполнении законченной Н. А. Римским-Корсаковым «Снегурочки». Эта опера сразу сделалась одним из наиболее любимых им произведений.
Поздняя осень и зима' 1881 года были для музыкальных кругов, близких Бородину, в значительной степени посвящены музыкальным поминкам по недавно умершему М. П. Мусоргскому. 8 ноября 1881 года состоялся концерт из его произведений, половина сбора с которого была предназначена для сооружения надгробного памятника. Этот концерт оживил в памяти Бородина образ недавно скончавшегося друга, невеста которого умерла также безвременно. Под влиянием этого настроения у Бородина создался романс «Для берегов отчизны дальной», сочиненный во время небольшого заболевания 23.
В то время у Бородина не было под рукой стихотворений А. С. Пушкина, экземпляр которых, как это бывало со многими книгами Александра Порфирьевича, был, вероятно, зачитан кем-либо из его друзей. Поэтому Екатерина Сергеевна, помнившая наизусть стихотворение «Для берегов отчизны дальной», написала этот текст по памяти на листке бумаги, сохранившемся в архиве Бородина. Как известно, романс «Для берегов отчизны дальной» не понравился многим из друзей Бородина, в особенности — В. В. Стасову. Возможно, что именно поэтому композитор не отдал в печать своего нового произведения. В связи с этим остались неисправленными отступления от пушкинского текста, имевшиеся в записочке Екатерины Сергеевны и.
Около того же времени была сочинена или, точнее, окончательно завершена знаменитая ария Игоря («Ни сна, ни отдыха измученной душе»)25.
К концу 1881 года окончательно определилась дата юбилейного концерта Д. М. Леоновой, несколько раз откладывавшегося по различным причинам. Для этого концерта Бородин обещал дать, кроме ариозо Кончаковны, половецкий марш, давно уже сочиненный, но еще не оркестрованный. Это обещание автором «Игоря» не было выполнено. По этому поводу он писал Д. М. Леоновой:
«Искренно и глубоко уважаемая Дарья Михайловна — хоть казните, хоть милуйте, а я перед Вами виноват — Половецкий марш не готов» 26.
Расписывание партий аккомпанемента к песне «У людей-то в дому» для этого концерта, а возможно, и репетиции вызвали у Бородиных беседы о стихотворениях Некрасова. В связи с этим Е. С. Бородина подарила Бородину книгу стихов Некрасова, только что вышедшую в новом издании.
22 января 1882 года состоялся юбилейный концерт Д. М. Леоновой под управлением А. К. Лядова; из произведений Бородина в этом концерте были исполнены ария Кончаковны и песня «У людей-то в дому» 28. По просьбе юбилярши Александр Порфирьевич написал об ее 30-летнем юбилее и ее чествовании на юбилейном концерте заметку в одну из немецких музыкальных газет.

Через несколько дней после концерта Д. М. Леоновой — 26 января 1882 года — состоялось первое исполнение D-dur'noro квартета Бородина в квартетном собрании Русского музыкального общества 30.
К весне 1882 года относятся привлекшие внимание Бородина два концерта Бесплатной музыкальной школы под управлением М. А. Балакирева; в первом из этих концертов состоялось чествование Балакирева по случаю его возвращения к музыкально-общественной деятельности31. Во втором концерте, состоявшемся 17 марта 1882 года, состоялось первое исполнение E-dur'ной симфонии совсем еще юного тогда
A. К. Глазунова. Бородин тепло приветствовал талантливого
молодого композитора, с которым он незадолго до того познакомился.
Первые годы царствования Александра III ознаменовались разгулом реакции. Происходили массовые аресты студентов и студенток. Бородин, тесно связанный со студенческой молодежью, тяжело переживал ее невзгоды и стремился всем, чем только мог, помочь арестованным, М. М. Ипполитов-Иванов рассказывает, что Бородин в одну февральскую ночь (1882?) появился во втором часу на квартире певца-любителя В. Н. Ильинского «занесенный снегом и промерзший до последней возможности; оказалось, что он с восьми часов вечера и до часу ночи провел на извозчике, разъезжая по учреждениям и разыскивая кого-то из арестованных.» 32 Кроме розысков арестованных, справок о них и т. п., Бородин занимался ликвидацией компрометирующих их материалов.
Активизация реакционных сил начала сказываться и на работе дорогих Бородину Женских врачебных курсов. Вновь назначенный военный министр П. С. Ванновский признал невозможным дальнейшее пребывание курсов в Николаевском госпитале; в связи с этим, в целях сохранения курсов, возникли проекты об их передаче в ведение Городской думы или Министерства народного просвещения. Бородин, как один из активнейших деятелей Женских врачебных курсов, принимал вместе с некоторыми другими профессорами всевозможные меры для спасения курсов; это отнимало у него немало времени и сильно расшатывало нервы. Утомляли Александра Порфирьевича и другие служебные дела. Наконец, образ жизни Екатерины Сергеевны также оказывал свое действие.
В такой обстановке работа над «Игорем» неизбежно должна была совсем заглохнуть.
В связи с этим М. А. Балакирев, по-видимому, яснее других понимавший жизненные условия Бородина, написал ему 15 апреля 1882 года письмо, в котором предлагал взять знакомую ему сестру милосердия для ухода за Екатериной Сергеевной, чтобы «освободить себя для большего занятия оперой, которую следует же, наконец, окончить». Подобное предложение, так же как и упреки Н. А. Римского-Корсакова и B. В. Стасова, не принесло реальных результатов. Екатерина Сергеевна, постоянно находившаяся в болезненном состоянии, нуждалась не столько в чисто медицинском уходе, сколько
в обществе близких людей. Именно поэтому она собирала у себя в доме людей, не понимая, очевидно, что они мешают работе Александра Порфирьевича. В описываемое время у Бородиных, кроме их обычных домочадцев , жили еще две гостьи -А. В. Готовцева и А. А. Столяревская,.а также постоянно бедствовавший А. С. Протопопов. Вдобавок, жена брата Бородина — А; А, Александрова, жившая врозь с-мужем, стала проявлять признаки психического расстройства; Бородин, подметив это обстоятельство, ездил ее наблюдать на дачу "В Лесной, где она поселилась, и советовался по поводу ее болезни, с врачом. Ее муж Д. С. Александров незадолго до того тяжело заболел, и Бородину приходилось часто обращаться к врачам и посылать полученные от них указания в письмах-«! брату.
Александр Порфирьевич все же не бросал музыкальных занятий,: с трудом выкраивая время для подготовки к печати, а затем для правки корректур партитуры симфонии, печатавшейся в издательстве В. В. Бесселя.
Бородины предполагали провести лето 1882 года в Житове, где им.недурно жилось в минувшем году. Однако сборы на дачу, по. милости Екатерины Сергеевны, шли в этом году крайне вяло; откладывая свой отъезд со дня на день; она затянула сборы до' конца июня.
В последних числах июня Екатерина Сергеевна опять прихворнула, а после ее выздоровления Бородины решили, что на дачу ехать уже -поздно, и стали1 собираться в Москву на промышленно художественную выставку, где был организован ряд концертов33. Этот проект также не осуществился. В начале июля у давно уже нездоровой А. А. Александровой обнаружилось острое психическое расстройство, и Бородин, все время заботливо следивший- за нею, нашел необходимым поместить ее; В клинику; душевнобольных. Ему , пришлось изобрести какую-то фантастическую историю, чтобы уговорить ее ехать, пришлось заботиться о ее материальных делах и т. nv34: В-результате успешного лечения в состоянии больной вскоре наступило значительное улучшение и ее выписали из больницы. Александр Порфирьевич поселил ее вреад:енн0':,у:!ое.бя.1с3ако^^й^ *все-. хлопоты KI.IO августа, он уехал в этот день в Москву для посещения выставочных концертов, оставив в Петербурге вновь заболевшую Екатерину Сергеевну.
,ц. Первые дни по -приезде в Москву Бородин провел почти целиком в обществе знакомых музыкантов—москвичей и приехавших Цз Петербурга Н. А. Римского-Корсакова, С. Н. Кругликова, П. И. Бларамберга.У Бларамберга он даже дважды ночевал, не желая, беспокоить сильно одряхлевшую свою тещу; Он регулярно посещал репетиции, концерта, в котором должна была –исполняться симфоническая картина «В"Средней Азии». Концерт-этот состоялся 15 августа в 2 часа дня под управлением Н.А; Римского-Корсакова 35. Произведение Бородина имело успех, и. автор был, дважды, вызван, В том же концерте Александр Порфирьевич виделся со многими из своих знакомых и друзей, в частности с Д. В. Стасовым, Н. Н. Лодыженским и А. Н. Калининой.

17 августа Бородин сделался жертвой свирепствовавшей тогда в Москве желудочно кишечной эпидемии и принужден был пролежать несколько дней в маленькой квартире своей тещи, обе жилицы которой страдали той же болезнью. Это недомогание лишило его возможности присутствовать на репетиции последнего (восьмого) выставочного концерта. На самом концерте, состоявшемся 22 августа под управлением И. А. Римского-Корсакова, Бородин, как кажется, присутствовал. 24 августа Александр Порфирьевич уехал в Петербург 36.
Осень 1882 года была для Бородина заполнена его обычными служебными и общественными делами. Следует также отметить вторичное исполнение его D-dur'Horo квартета в квартетном собрании Музыкального общества —11 декабря
1882 года. А. А. Бичурина в концерте певцов русской оперы
26 декабря 1882 года спела песню «У людей-то в дому».
В первую половину зимы 1882/83 года Бородин стал бывать на домашних квартетных собраниях у М. П. Беляева, впоследствии прозванных «беляевскими пятницами». По-видимому, именно в это время для одной из таких «пятниц» было сочинено Бородиным известное скерцо D-dur в 5/в, впоследствии предназначенное автором для третьей симфонии37.
В отношении «Игоря» описываемое время, как кажется, не было плодотворным, и начало нового 1883 года не принесло ничего нового. «С оперой у меня — «один страм!» — писал Александр Порфирьевич Л. И. Шестаковой 3 января 1883 года 38. По обыкновению он был по горло завален всякого рода делами, далекими от музыки. Так, февраль и часть марта 1883 года были посвящены организации всероссийской подписки на памятник Н. Н. Зинину: в качестве председателя соответствующей академической комиссии Бородин рассылал множество писем и подписных листов 39. Одновременно продолжались хлопоты о Женских врачебных курсах, существование которых, в атмосфере усиливавшейся реакции, становилось все более непрочным. В бюрократических учреждениях, куда обращались по делам курсов Бородин и другие профессора, их встречало полное равнодушие: все были заняты, по замечанию Александра Порфирьевича, лишь предстоя-
щей коронацией Александра III, из-за которой все прочие дела совсем остановились.
В начале 1883 года Бородин работал над приведением в порядок рукописных оркестровых партий первой симфонии перед ее исполнением 3 февраля в концерте Бесплатной музыкальной школы под управлением М. А. Балакирева. 7 марта 1883 года Александр Порфирьевич присутствовал на первом исполнении «Тамары» Балакирева в концерте Бесплатной школы. В апреле месяце Бородину пришлось отправить партитуру и партии первой симфонии в Германию, куда затребовал эти материалы Карл Ридель, сообщивший также о предстоящем исполнении F-dur'Horo квартета Н. А. Римского-Корсакова. Ридель усиленно приглашал Бородина приехать в Лейпциг, где на этот раз было назначено музыкальное празднество. Александру Порфирьевичу очень хотелось воспользоваться этим приглашением, и он было решился уже на эту поездку, но в последний момент нашел такое путешествие невозможным по недостатку денежных средств40. Симфония Бородина была исполнена на лейпцигском празднестве 4 мая нового стиля, причем на этот раз ею дирижировал Никиш.
Лето 1883 года оказалось для Бородина еще более неудачным, чем лето 1882 года. Он надеялся в этом году выбраться на дачу пораньше и провести летние месяцы в Житове, но и это не удалось ему, так как еще в июне месяце у него было множество неотложных дел н хлопот.
Летние неурядицы 1883 года Александр Порфирьевич описывал сам в следующих выражениях: «Сначала, не по нашей вине, ускользнула Житовка. Потом пошли поиски за другими деревенскими приютами. Нашли мы их штук пять. Но, разумеется, как только найдем жилье, так начинаем искать предлога как бы не ехать туда. В конце концов, Катя облюбовала Лесное и говорит, что нигде ей не было так хорошо, как тут, в Лесном» 41.
В Лесном Бородины гостили у нанявшей там дачу А. Н. Калининой, так как нанять отдельное помещение не удалось. Судя по словам Александра Порфирьевича, это лето не принесло ему отдыха: «Прошлый год еще было хорошее лето и купанье у меня. Нынче ни того, ни другого»,— читаем мы в цитируемом письме.
Под влиянием усталости и окружавшей его бестолковщины у Александра Порфирьевича начинают в то лето вырываться более резкие, чем обыкновенно, отзывы о складе жизни своей с Екатериной Сергеевной. 31 августа 1883 года он писал, например;
«Мы, вместо того, чтобы делать дело гоняем каждый день в Сосновку «с утр а», которое, разумеется, начинается у нас «вечером», а не так, как у добрых людей, причина этого Вам известна. И сейчас — я строчу Вам это письмо, а Катя в объятиях Морфея, хотя теперь уже 2-й час, а мы условились: в 12 ехать в Сосновку с харчами и пр. Верую, однако, что все же мы успеем поехать сегодня «с утр а.» 42
В такой обстановке работать, разумеется, было трудно. Все же во вторую половину лета 1883 года Бородин занимался изучением некоторых исторических источников 43 и переработкой сценария «Игоря». В результате этой работы он остановился окончательно на мысли о сочинении Пролога к своей опере и приступил к сочинению его. Из старых материалов цля Пролога к «Игорю» были использованы: Идоложертвенный хор в храме Радегаста — для интродукции, С-с1иг'ный хор «Слава», первоначально предназначавшийся для эпилога, а также — в сильно переработанном виде — «сцена явления теней» из «Млады», послужившая для музыкальной характеристики затмения.
Очередной ремонт квартиры Бородиных закончился в сентябре; 30 сентября Екатерина Сергеевна отправилась в Москву, чтобы провести там осень и повидаться со своею матерью. К этому времени Александр Порфирьевич был уже вновь поглощен учебными и административными делами по Военно-медицинской академии и Женским врачебным курсам. Тем не менее, после отъезда Екатерины Сергеевны его жизнь пошла несколько более спокойно, и он оказался в состоянии понемногу продолжать работу над «Игорем». Для этого Александр Порфирьевич регулярно вставал часов в 5—6 утра и занимался сочинением оперы часов до 10.
«.вчера я с утра писал, как и в те дни, «Игоря»,—сообщал он жене 4 октября 1883 года44,— а потом в 10 часов укатил в Николаевский Госпиталь, в комиссию, где,., проторчал до 3 ч. Утром я обличал денежные и хозяйственные мазурства Вильчковского *, а вечером (в другом заседании,—С. Д.) — административные. К счастью, удалось изловить и —если не повесить, то посрамить виновных и помочь слушательницам». Описанный в этом отрывке день является более или менее типичным для данного периода жизни Бородина.
В редкие свободные минуты Александр Порфирьевич в ту осень занимался устройством обстановки в своем кабинете. Он задумал меблировать его в восточном вкусе, для чего приобрел несколько недорогих ковров, повесил подаренную ему А. Н. Калининой драпировку (с надписью из Корана) на окне и поставил вместо кровати турецкую тахту, устланную коврами. Одно время Александр Порфирьевич был так сильно увлечен меблировкой своего уголка, что даже просыпался по ночам и целые часы раздумывал о том, какой ковер лучше подойдет для тахты, какие на нее положить подушки и т. п.
Работа над прологом «Игоря» шла в октябре месяце систематически, и Александр Порфирьевич посвящал ей утренние часы.
«Встаю ужасно рано,— писал Бородин Екатерине Сергеевне 15 октября 1883 года,— часов в 5, в 6 и обыкновенно сажусь писать «Игоря», так что он, голубчик, подвигается не на шутку. Сплю бессовестно мало: часов 5, много 6.» 45
По обыкновению, Бородины вели между собою оживленную переписку. Прожитая в Москве осень 1883 года оказалась для Екатерины Сергеевны довольно беспокойной. Ее родственники— брат Алексей Сергеевич с семьею — продолжали испытывать серьезные материальные затруднения. Кроме того, администрация Голицынской больницы затеяла в это время выселить мать Екатерины Сергеевны из занимаемого ею помещения. Все эти неурядицы неизбежно отзывались и на жизни Бородина. Ему пришлось много хлопотать лично и письменно о сохранении квартиры тещи, пришлось материально помогать А. С. Протопопову и даже вновь приютить его в своей перенаселенной, как всегда, квартире. Всё же эти хлопоты не выбивали его так из колеи, как болезни и бессонница Екатерины Сергеевны, и в течение всего октября он продолжал систематически заниматься «Игорем». В письме к Екатерине Сергеевне от 31 октября он сообщает, что в этот день «встал в шесть часов и сел, не умываясь, писать Игоря». Из того же письма узнаем, что вечером 31 октября он занимался корректурой печатавшихся тогда у Бесселя оркестровых партий первой симфонии46. В этой работе ему помогал Г. О. Дютш.
Около того же времени Александра Порфирьевича известили о намерении исполнить его первую симфонию в Бельгии; он получил, в частности, письмо от бельгийского музыкального деятеля Т. Жадуля, содержащее восторженные отзывы об этой симфонии и просьбу разрешить посвятить Бородину написанный Жадулем романс.
Утренняя работа над «Игорем» продолжалась, по-видимому, в течение значительной части ноября месяца. По всей вероятности, сочинение Пролога было закончено к 21 ноября: в этот день у Александра Порфирьевича состоялся вечером «раут», на котором из числа музыкальных деятелей присутствовали Н. А. Римский-Корсаков, Н. Н. Римская-Корсакова, Н. Н. Лодыженский, А. К. Лядов, А. К. Глазунов, Ф. М. Блуменфельд и В. В. Стасов.
«Музыкальная братия наша,— писал Бородин жене "22ноября,— прибыла слушать мой пролог»47.
Вскоре после этого «раута» работа над «Игорем» прервалась. 3 декабря Бородин писал жене, что «Игорь временно затих, за недостатком времени»48: пришлось утренние часы отдавать работе по годовым отчетам разных комиссий.
В том же письме сообщалась следующая новость: «В Музыкальном обществе меня избрали в директора. Мои музыкальные друзья на меня дуются за то, что я пошел в дирекцию». Мы узнаем также, что избрание Бородина при смене дирекции было сделано по желанию К. Ю. Давыдова, назначенного тогда директором консерватории. Бородин полагал, что может в качестве директора РМО принести пользу делу русской музыки, и считал неудобным отказаться также из-за нежелания обидеть дружески к нему относившегося Давыдова. Вскоре после этого Александр Порфирьевич был на музыкальном вечере у Давыдова, который специально для Бородина играл виолончельную сонату Шопена, а пианист д'Альбер прекрасно исполнил обе бородинские симфонии, играя один по четырехручному переложению.
Екатерина Сергеевна возвратилась в Петербург в первой половине декабря. В этом месяце состоялось первое заграничное исполнение «Средней Азии», имевшее место в третьем академическом концерте в Иене49. Наконец, в том же месяце к Бородину поступила через К. Риделя просьба дрезденского дирижера Вюлльнера о высылке партитуры и партий первой симфонии для предстоящего ее исполнения в одном из концертов.
С начала 1884 года в работе над «Игорем» наступает длительный перерыв. Условия жизни Бородина весьма мало благоприятствовали музыкальному творчеству. Вместе с тем, характер той, преимущественно редакционной работы, которую предстояло еще выполнить для завершения «Игоря», не мог всецело занимать собою творческую фантазию автора оперы, и у него начали возникать замыслы других музыкальных произведений. По всей вероятности, именно к зиме 1883/84 года относятся первые мысли о третьей симфонии и проект переделки квартетного скерцо в скерцо этой симфонии, в которое Бородин решил включить трио на мотив «рассказа купцов».
Многие сочинения Бородина были в ту зиму исполнены в концертах. В частности, к весне 1884 года относятся первые успехи русской музыки в Бельгии, откуда Александр Порфирьевич продолжал получать восторженные письма от Т. Жадуля. Стараниями этого почитателя музыки Бородина, а также известной меценатки графини Луизы де Мерси-Аржанто было устроено исполнение симфонической картины «В Средней Азии» в Льеже 17/29 марта 1884 года. Ввиду большого успеха этого произведения оно было исполнено и в концерте 19 апреля/1 мая 1884 года50. Жадуль сообщил также Бородину о проекте организации специального концерта русской музыки в Льеже зимой 1884/85 года и просил выслать для этого концерта партитуру и партии одной из его симфоний.
К концу весны 1884 года у Александра Порфирьевича обнаружилось значительное расстройство здоровья, сопровождавшееся упадком сил, и появились мало свойственные этому необычайно доброму и кроткому человеку приступы раздражительности. Заваленный множеством всяких «дел» бюрократического свойства, вроде участия в пресловутой «Комиссии по аптечной трате», вечно не досыпавший по милости Екатерины Сергеевны, почти не находивший возможности заниматься любимым искусством, Александр Порфирьевич особенно тяжело переносил в ту весну обычные хлопоты по снаряжению на дачу Екатерины Сергеевны.
Дача Бородиным на этот раз была рекомендована их новым знакомым, выдающимся русским ботаником С. Г. Навашиным, тогда еще только начинавшим свою ученую деятель-. ность. Навашин собирался провести лето в подмосковной слободе Павловское Звенигородского уезда и звал Бородиных также прожить лето в Павловском. После некоторых колебаний они решились последовать его приглашению.
18 июня Александр Порфирьевич отправил жену в Москву к ее матери, а сам 21 числа выехал с Е. А. Гусевой в Павловское для подготовки дачного помещения к приезду Екатерины Сергеевны. Его раздражение и усталость ярко сказались в письме к жене от 18 июня; жалуясь на хлопоты о своих и чужих делах, он писал: «Нет, мудрено быть одновременно и Глинкой, и — Семеном Петровичем, и ученым, и комиссионером, и художником, и чиновником, и благотворителем, и отцом чужих детей, и лекарем, и больным. Кончишь гем, что сделаешься только последним. Не только в деревню, а, кажется, к черту отправился бы отсюда.»51
Усталый композитор предвидел еще множество хлопот — вплоть до «добывания инструмента»,— прежде чем- ему удастся обрести физический и моральный досуг, необходимый для сочинения музыки. Уладив все дачные дела и оставив Е. А. Гусеву на попечении Навашиных, Бородин приехал 25 июня в Москву за Екатериной Сергеевной. Но оказалось, что она страдает тяжелой формой бронхита и находится в подавленном психическом состоянии. Сообщенные ей особенности Павловского (обилие растительности, обильные утренние и вечерние росы, дача, расположенная в котловине) показались ей крайне опасными для ее здоровья, и она захотела искать новую дачу. Александр Порфирьевич нашел ей дачное помещение в ближайших окрестностях Москвы — в Печатниках, На грех, около этой дачи была, судя по сообщению газет, обнаружена и арестована шайка воров; прочтя об этом Екатерина Сергеевна отказалась туда перебираться. В конце концов, уже в начале месяца, Бородины все же поехали в Павловское в виде опыта хотя бы «на пять дней». Таким образом, Александр Порфирьевич провел значительное время в Москве, в «курятнике» матери Екатерины Сергеевны и был настолько поглощен болезнью жены и дачными делами, что даже не смог достать себе фортепьяно. Из музыкальных дел за это время можно лишь отметить начало переписки Бородима с графиней де Мерси-Аржанто, сделавшейся в скором времени ревностной поклонницей и пропагандисткой музыки автора «Игоря». В первом письме к Аржанто, помеченном 29 июня, Бородин обещает своей корреспондентке оркестровать «Море» для предстоящего исполнения этой баллады в Льеже и выслать три сольных номера из «Игоря» (аршо Кончака, арию Владимира Игоревича и песню Владимира Галицкого) 52.
В Павловском Бородины устроились довольно удобно и прожили там все лето. По просьбе Екатерины Сергеевны, Навашины уступили Бородиным свое помещение, находившееся на более возвышенном месте, чем первоначально намеченный для Александра Порфирьевича дом, а сами перешли в другую избу. Таким образом, в распоряжении Бородиных оказался довольно большой домик; по словам Александра Порфирьевича, у него оказалась в Павловском такая комната, какой не было еще ни на одной даче.
Нанятый Бородиными дом выходил фасадом на большой луг; за этим лугом и дорогой было расположено кладбище с двумя живописными гробницами. Нравились Александру Порфирьевичу и окрестности Павловского.

Большим недостатком этой дачи было отсутствие фортепьяно.
«Правда,— писал Бородин к А. П. и Е. Г. Дианиным 2 августа,— что к моим услугам рояль моей соседки, но это далеко не то; не у себя дома; я стеснен.»
По всей вероятности, это обстоятельство, в связи с сильной усталостью Бородина, послужило причиной малой продуктивности лета 1884 года. Как кажется, он занимался в это лето преимущественно работой над сценарием третьего действия «Игоря», в частности текстом партии Кончаковны в трио, в коем решил использовать из «Млады» мотив Воиславы в ее дуэте с Яромиро-м54. Кроме того, Александр Порфирьевич был еще занят оркестровкой «Моря», транспонированного в e-moll55. Наконец, с большою вероятностью можно предположить, что именно в это лето Бородиным была сочинена основная тема Andante его третьей симфонии, оставшегося, как известно, незаписанным.
Александр Порфирьевич вообще с интересом изучал народный быт и записывал услышанные им песни, если они почему-либо привлекали его внимание. Павловская слобода доставила ему в этом отношении довольно любопытный материал. Она была в то время населена преимущественно сектантами «беспоповцами». Со свойственным ему юмором Бородин описывал в письмах этого времени различные типы жителей Павловского. Интересных народных песен он там не встретил: «Парни и девушки прогуливаются и поют — к сожалению пакостнейшие песни — «о златом песочке, следочках милой» и в том же роде»55. Зато в отношении обрядовых напевов, Александр Порфирьевич наткнулся на очень интересный материал. Для изучения этих напевов он несколько раз посетил в сопровождении Е. А. Гусевой и одной местной жительницы беспоповскую молельню; он нашел, что там «поют преинтересные старинные молитвы вроде «Danse тасаЬге» Листа «Dies irae dies Ша».
Бородин записал следующие наиболее ему понравившиеся мотивы этих песнопений:

На основе одного из таких мотивов он создал следующую с-moll'ную тему, озаглавленную Andante и записанную на том же клочке бумаги:

Этот мотив послужил впоследствии темой Andante третьей симфонии: по всей вероятности, композитор с самого начала предназначал его именно для этой цели57.
Насколько позволяло «подлейшее» холодное лето, Александр Порфирьевич, как всегда, развлекался прогулками и собиранием грибов. К началу сентября месяца как он сам, так и Екатерина Сергеевна чувствовали себя заметно лучше. В первых числах сентября оба они уехали в Москву, причем Александру Порфирьевичу пришлось сильно торопить Екатерину Сергеевну, так как она все время оттягивала отъезд и они поэтому несколько раз «собирались начать собираться»58.
В Петербург Бородин приехал 14 сентября; Екатерина Сергеевна осталась в Москве до ноября месяца.
В эту осень Бородин вел несколько более гигиенический образ жизни—рано вставал, по своему обыкновению, и ложился спать около 12 часов, причем почти весь день Бородина был, как обычно, заполнен учебной работой и всякими общественными делами. Можно предположить, что в последние дни пребывания на даче или вскоре по приезде в Петербург Александр Порфирьевич импровизировал увертюру к «Игорю». Такое, предположение основано на сообщении автора «Игоря» о первом свидании со своими музыкальными друзьями после летнего перерыва.
«Все пристают ко мне,— писал Александр Порфирьевич,— с увертюрой «Игоря». Глазунов и Дютш берутся сами переписывать партии, только чтоб я писал эту вещь к концерту Музыкального Общества»59. Из. этого сообщения Бородина невольно напрашивается вывод, что он играл своим друзьям отрывки из увертюры к «Игорю» или даже импровизировал ее тогда целиком.

Как уже говорилось, у Бородина завязалась переписка с его бельгийскими поклонниками Жадулем и де Мерси-Аржанто, причем в связи с этим возникали новые хлопоты.
Так, например, получив от Аржанто перевод своих романсов, сделанный поэтом Полем Колленом и графиней, а также перевод сольных номеров из «Игоря», выполненный Аржанто, Бородин счел необходимым внести в эти переводы свои поправки, дабы устранить комические lapsus'bi, в них имевшиеся. В частности, например, Аржанто поняла буквально выражение «сесть князем на Путивле», причем «Путивль» сочла за «грузинскую кобылу Пультива», кроме того, в ее переводе песни Владимира Галицкого появились: «амброзия», «польки и кадрили» и т. п. нелепости. Точно так же в переводе «Спящей княжны» лешие превратились -в сатиров; были неблагополучия и в переводе «Фальшивой ноты». Александр Порфирьевич внес с большой деликатностью все необходимые изменения. Одновременно 'начались 'переговоры об издании романсов с французским и русским текстом, а также об издании «трех Игорей». Для ограждения своих авторских прав Бородину пришлось в декабре 1884 года вступить в число членов французского общества поэтов, композиторов и издателей.
Кроме всех этих вопросов, в переписке с бельгийскими корреспондентами обсуждался вопрос о том, какую из двух симфоний Бородина назначить к исполнению в организуемом в Льеже русском концерте, причем Александр Порфирьевич настоял на исполнении первой симфонии.
Из Бельгии и Франции приходили все новые и новые вести, показывавшие, что «новая русская музыкальная школа» постепенно завоевывает международное признание. Так, 7/19 октября 1884 года была с большим успехом исполнена в Париже под управлением Ламурё симфоническая картина «B Средней Азии».
Около того же времени в Льеже был организован комитет пропаганды новой русской музыки, на еженедельных собраниях которого исполнялись вновь полученные или специально интересовавшие участников этих собраний музыкальные вещи. В частности, на одном из собраний этого комитета была исполнена на фортепьяно Ез-сШг'ная симфония Бородина. Она настолько сильно понравилась бывшему <в числе гостей директору консерватории в Вервье, что он взял у Жадуля партитуру и партии этой симфонии и исполнил ее в Вервье 17/29 октября 1884 года61. Немного позднее Ламурё выразил желание исполнить в Париже «Богатырскую» симфонию.
Во время рождественских каникул 1884/85 года, на протяжении которых был написан для певицы А. А. Бичуриной романс «Спесь», Бородин сочинил, вероятно, также первые четыре пьесы посвященной графине Мерси-Аржанто «Маленькой сюиты» для фортепьяно62.
В январе 1885 года прошел в Льеже с большим успехом первый концерт из произведений русских композиторов, причем на этом концерте Т. Жадуль дирижировал первой симфонией Бородина. Ввиду блестящего успеха концерта и по требованию многих лиц он был повторен 9/21 января. На этих концертах особенно большой успех, кроме симфонии, имел романс «Спящая княжна».
В конце января того же года вышла из печати в издании Ратера партитура А-с1иг'ного квартета Бородина. Этот квартет вскоре также завоевал популярность в Европе, а затем и в Америке.
В первых числах февраля 1885 года Бородин получил от председателя «Международного общества «композиторов» в Париже Брюно просьбу о высылке в Париж партитуры и партий первой симфонии для ее исполнения на фестивале «общества».
Тем временем из Бельгии продолжали приходить известия об успехах новой русской музыки. 28 февраля (новый стиль) состоялся в Льеже третий русский концерт. На этом концерте были исполнены: первая симфония Бородина, песня Владимира Галицкого, Морская царевна, Спящая княжна *; песия Леля из «Снегурочки» Римского-Корсакова; хор прислужниц Марины из «Бориса Годунова»; фортепьянная сюита А. К. Глазунова (на тему «Sascha»); Славянская тарантелла Даргомыжского; «Enfant, si j'etais roi», Черкесская песня, хор и секстет из «Кавказского пленника», черкесские танцы из той же оперы, Andante и Scherzo для скрипки с фортепьяно и тарантелла Кюи. Весь концерт прошел с громадным успехом 63.
6 февраля 1885 года, в пятилетнюю годовщину смерти Н. Н. Зинина, был открыт сооруженный стараниями Бородина памятник Зинину в Естественно-историческом здании Военно-медицинской академии. Организованная Бородиным всероссийская подписка дала столь значительную йсумму, что, кроме изготовления памятника, оказалось возможным учредить на оставшиеся деньги стипендии имени Зинина для нуждающихся студентов Академии.
В первую половину 1885 года Бородин продолжал занятия со студенческим оркестром, организованным им еще в 1883 году. В этот период продолжалась также отделка «Маленькой сюиты» и посвященного Жадулю As-dur'noro скерцо. Желая побудить Александра Порфирьевича заняться оперой и приблизить момент ее завершения, Н. А. Римский-Корсаков стал весной описываемого года заниматься изготовлением предварительного клавираусцуга «Игоря».
«Переписываю предварительный клавираусцуг Игоря, приводя его таким образом в порядок, причем добавляю и сокращаю кое-где такты, дописываю речитативы, ставлю нумера модуляциям, транспонирую, что надо, голосоведение устраиваю и т. д. Пролог и 1 картину первого действия окончил, думаю так и дальше продолжать и надеюсь, что к осени Игорь будет кончен и можно будет приняться за инструментовку, а по весне сдать его в театр. Мню, что моими стараниями Бородин пленится и сам что-нибудь да сделает, а в 3 действии требуется и его рука, там многого не хватает.» 64
Судя по всему, эта редакционная работа Римского-Корсакова в 1885 году не пошла далее второй картины первого акта.
К концу июня Александр Порфирьевич внезапно заболел холериной; припадок болезни был настолько силен, что больного едва удалось спасти впрыскиванием физиологического раствора поваренной соли65. Здоровый организм Бородина быстро справился с болезнью и через несколько дней после припадка он уже был в состоянии описать свою болезнь А. Н. Калининой в шуточном стихотворенииб6. Однако эта болезнь, без сомнения, сильно подорвала здоровье Бородина и явилась одним из сильных толчков, подготовивших его последнее смертельное сердечное заболевание.
В двадцатых числах июля Екатерина Сергеевна уехала в Москву и поселилась на лето в подмосковной дачной местности Раменское у своего давнишнего знакомого, скрипача-любителя Я. С. Орловского. Через несколько дней после ее отъезда, а именно 27 июля, Александр Порфирьевич выехал за границу67. Под свежим впечатлением только что перенесенного тяжелого заболевания, а может быть, и под влиянием болезненных ощущений от развивавшейся у него сердечной болезни, Бородин счел необходимым оставить при отъезде записку с некоторыми распоряжениями на случай его смерти т.
Ко времени отъезда за границу Бородиным были уже закончены все семь фортепьянных пьес, объединенных в «Маленькую сюиту», посвященную де Мерси-Аржанто. Эта сюита представляла собою программное произведение, характер про-' граммы которого хорошо уясняется отсутствующим в нотах подзаголовком («Petit роете cl'amour d'une jeune fille»), дошедшим до нас вместе с черновым наброском программы сюиты 69.
«Маленькая сюита» и посвященное Т. Жадулю скерцо были сданы в печать в издательство Бесселя, и по дороге за границу Бородин правил корректуры этих произведений.
Приехав в Германию в конце лета, Александр Порфирьевич не застал никого из нужных ему лиц ни в Берлине, ни в Лейпциге. Зато в Веймаре он встретился — в последний раз в жизни — с Ф, ЛИСТО'М.
Встреча отличалась задушевностью, Александр Порфирьевич провел вместе с веймарским маэстро целый вечер у Мейендорф, во время которого Лист проиграл по корректуре «Маленькую сюиту» и «Скерцо», которые ему «ужасно понравились» 70.
Простившись с Листом, Бородин отправился в Льеж, куда прибыл 5/17 августа. Он остановился в замке Аржаито в тринадцати километрах от города; ему была предоставлена маленькая отдельная квартира. Александр Порфирьевич остался очень доволен живописным местоположением замка и радушием оказанного ему приема71.
Будучи весьма тронут этим приемом, Александр Порфирьевич сочинил во время пребывания в замке Аржанто свой последний романс «Septain» на слова поэта Жоржа Коллена, посвященные парку, замку и его владелице72.
Через несколько дней по приезде в Льеж-—12/24- августа — Бородин съездил на несколько дней в Антверпен, но эта поездка оказалась почти совершенно бесплодной, так как концерты на выставке были отложены на сентябрь, и все антверпенские музыкальные деятели были в отъезде.
Из Антверпена Бородин поехал в Париж, где пробыл до 25 августа/б сентября.
Из своих русских знакомых, живших в Париже, Бородин никого не застал и проводил большую часть свободного времени в обществе скрипача П. Ж. Марсика, с которым он познакомился в Льеже, и других французских музыкантов. В эти же дни, -проведенные в Париже, Бородин познакомился с Бургб-Дюкудрэ и Сен-Сансом. Тем временем общество антверпенских музыкантов 'направило Бородину приглашение дирижировать концертами русской музыки на антверпенской выставке. Из этого приглашения Бородину стало известно, что, кроме намеченных уже ранее «В Средней Азии» второй симфонии и -романсов, будет также исполнена и первая симфония. От дирижирования концертами Александр Порфирьевич решительно отказался, ссылаясь на непривычку управлять большим оркестром, но счел необходимым присутствовать на -всех трех концертах, прошедших с триумфальным успехом и сопровождавшихся овациями в честь русского композитора. В первом из них была исполнена картина «В Средней Азии», во втором — h-тоН'ная симфония под управлением Г. Гюберти, на последнем — симфония Es-dur, под управлением Раду. С обоими дирижерами Бородин лично познакомился и даже подружился.
Александр Порфирьевич выехал в Россию из Антверпена на другой день после третьего «русского концерта», то есть 8/20 сентября. По дороге он, проезжая через Лейпциг, повидался в последний раз с К. Риделем и его семьей. В Петербург Бородин вернулся 14 сентября (старый стиль) и вскоре отправился на несколько дней в Москву для свидания с женою. По совету врачей Екатерина Сергеевна решилась провести зиму 1885/86 года в Москве. Она поселилась у старого знакомого и товарища Бородина.по Медико-хирургической академии доктора М. В. Успенского, в его казенной квартире, находившейся в здании кадетского корпуса в Лефортове.
Устроив там Екатерину Сергеевну, Александр Порфирьевич возвратился 24 сентября в Петербург и возобновил свою обычную работу.
К этому академическому году, ввиду ликвидации Женских врачебных курсов73, учебная деятельность Бородина сосредоточилась исключительно в Военно-медицинской академии. Кроме педагогической работы, он принимал участие в целом ряде комиссий военного министерства, в частности в комиссии по снабжению армии дезинфекционными средствами, и даже председательствовал в некоторых из них.
В ноябре 1885 года Бородин вышел из числа директоров Русского музыкального общества, которое он считал цитаделью «немецкой музыкальной партии»,
Около того же времени было положено начало музыкальной организации, сыгравшей большую роль в оформлении «беляевского кружка»,—русским симфоническим концертам, основанным М. П. Беляевым. 23 ноября 1885 года Александр Порфирьевич присутствовал на первом таком концерте. В нем была исполнена «Богатырская» симфония, которая «прошла хорошо и принята была хорошо» 74.
Через четыре дня после этого концерта — 27 ноября — состоялось торжественное открытие памятника М. П. Мусоргскому на его могиле в Александро-Невской Лавре; первая из речей, произнесенных на этом торжестве, была, «по настоянию Стасова», сказана Бородиным 75.
1 декабря Александр Порфирьевич управлял концертом любительского оркестра, организованного им еще в 1883 году в Военно-медицинской академии. Концерт прошел хорошо, причем увертюра к «Руслану»' была повторена по требованию публики. Пресса отметила талантливость Бородина как дирижера 7G.
В этом сезоне приезжали в Петербург Ганс фон Бюлов и упоминавшийся уже скрипач Марсик. Бюлов дирижировал несколькими концертами Русского музыкального общества и исполнил в одном из них — 21 декабря 1885 года — первую симфонию Бородина.
В начале зимы Александр Порфирьевич и Кюи получили из Бельгии приглашение приехать в Льеж и в Брюссель к концу декабря. В это время там должны были исполняться произведения Бородина и других русских композиторов, а в Льежском театре было тогда же назначено первое представление оперы Кюи «Кавказский пленник». Композиторы выехали из Петербурга 21 декабря старого стиля; в Льеже они очутились 25 декабря.

Последнее пребывание Бородина в Бельгии продолжалось до 12/24 января 1886 года. Все его время, в течение этих прожитых в Льеже и Брюсселе дней, было заполнено посещением репетиций, концертов, представлений «Кавказского пленника», а также множеством разных официальных и неофициальных визитов. Бородин вновь прослушал в прекрасном исполнении обе свои симфонии, ряд романсов и отрывков из «Игоря». Из числа новых встреч с людьми следует отметить знакомство Бородина с его будущим биографом Габэ (Habets) и с брюссельским дирижером Дюпоном. Восхищенный отрывками из «Игоря», Дюпон просил Бородина доставить ему французский перевод либретто и партитуру оперы, которую он непременно хотел поставить на брюссельской сцене. Прием, оказанный публикой русской музыке и, в частности,— произведениям Бородина, был на этот раз еще более горячим.
Усталый, но довольный возвратился Александр Порфирьевич в Петербург и с самого дня приезда — 16 января старого стиля —сразу погрузился в свои обычные занятия. Дел накопилось очень много: они поглощали все его время и даже заставляли его урезать свой точной отдых.
В письмах к Екатерине Сергеевне, относящихся к концу января и февралю 1886 года, Александр Порфирьевич делится с ней мечтами о летнем отдыхе и надеждами когда-нибудь избавиться от службы:
«Все мечтаю о лете, о даче, о деревенской жизни, красной рубахе, купанье, приволье! Господи, какие скромные мечты и то не всегда удается выполнить! А время все идет, идет на всех парах, вот уже тридцатый год дослуживаю, шутка ли!. А черт побери, хотелось бы пожить и на свободе, развязавшись совсем с казенною службою! Да трудное дело! Кормиться надобно; пенсии не хватит на всех и вся, а музыкой хлеба не добудешь. Вот будь я, например, живописец,—другое дело! Маковского (Конст.) «Свадьба» имела в Антверпене успех и моя симфония тоже —даже последняя еще больший, по существу,— но за картину дали 15 тысяч, а за симфонию— ничего! — Вот оно музыка-то!»77
В половине февраля Бородин ездил на несколько дней в Москву. В начале марта петербургские музыкальные друзья Бородина решили сделать на него новый натиск с целью уговорить поскорее окончить «Игоря». Описывая состоявшийся у него 9 марта музыкальный вечер, Бородин писал Екатерине Сергеевне:
«В прошлое воскресенье были Корсаковы, он и она, Глазунов, оба Блуменфельда, Беляев, Стасов Владимир, Ильинский и Моисеенко (помнишь? товарищ его, большой любитель нашей музыки), Курбанов, Марья Васильевна и Александра Александровна. Исполняли исключительно одного Игоря и на стены лезли от восторга. Все это было приуготовлен о в виде комплота чтобы заставить меня поскорее кончить оперу, и Павлыч знал о комплоте, но не хотел мне сказать заранее! Ввиду того же Беляев, который имеет свою фирму в Лейпциге как издатель музыки,— напал на меня и купил право издания оперы — за 3 000 р.! Эту сумму он сам предложил мне; Бессель и tutti quanti более 600 р. много 1 000 р. (да и то —вряд ли!) не дают за оперы. Кроме того, Беляев издает несравненно изящнее; издает и клавираусцуг и оркестровую партитуру печатную, чего Бессель сделать не в состоянии; наконец, Беляев дает мне сразу все деньги, чистоганом, чего Бессель ни за что, никогда и никому не делает! Так что это дело собственно очень хорошее, на которое л никогда и не рассчитывал»78.
Сообщая об этом предложении Беляева и состоявшейся покупке права издания «Игоря», Бородин просил держать этот факт в секрете. Впрочем, он сам не особенно строго соблюдал этот секрет, так как через два дня после цитированного письма к Екатерине Сергеевне он написал о том же самом M. А. Гусевой79, а вскоре сообщил о заключенном договоре и своим бельгийским друзьям.
Сам Бородин вполне сознавал необходимость выполнения заключенного договора: «Теперь надобно летом приняться серьезно за «Игоря»,— писал он Екатерине Сергеевне 27 марта80.
В ожидании этого лета Бородин был занят, если не считать переписки по музыкальным делам,— всем чем угодно, но только не музыкой: в Академии шли весенние экзамены, заседали всякого рода комиссии и комитеты. В начале апреля Александр Порфирьевич был переизбран профессором Академии на второе дополнительное пятилетие51.
В половине апреля, пользуясь пасхальными каникулами, Бородин опять поехал навестить Екатерину Сергеевну. Во время этого пребывания в Москве он нанял для себя и жены дачу в Раменском. Большую часть времени, прожитого в Москве, он проводил в обществе жены и ее новых приятельниц— молоденьких француженок Юдифи и Дельфины, живших недалеко от Екатерины Сергеевны в том же самом Лефортовском корпусе. Юдифь (в замужестве Ракинт) была талантливой пианисткой, ее незамужняя сестра Дельфина — певицей и скрипачкой.

 

Вскоре после возвращения в Петербург Бородин был вновь вызван телеграммой в Москву из-за обострившейся болезни его тещи — Е. А. Протопоповой. Эта поездка в Москву была связана и с какими-то служебными делами; в письме от 6 мая 1886 года Бородин писал: «Я разъезжал по разным местам ради моего личного и ради казенного интереса и только на днях буду в Питере» 82. Вернулся он в Петербург в середине мая.
Между тем состояние здоровья Екатерины Сергеевны стало быстро ухудшаться; начались отеки из-за развившейся водянки.
В начале июня состояние больной стало настолько тяжелым, что находившийся в то время при ней А. П. Дианин. 3 июня вызвал Бородина телеграммой в Москву.
Прошло четыре мучительных дня, в продолжение которых Бородин почти не спал и с минуты на минуту ждал смерти жены: эти тяжелые переживания сильно потрясли его уже и без того утомленный организм и обострили начинавшуюся болезнь сердца./К 8 июня Екатерине Сергеевне стало легче; Александр Порфирьевич и сам как бы ожил. Но даже после переезда на дачу в Раменское и значительного улучшения в состоянии Екатерины Сергеевны у Бородина не было ни покоя, ни отдыха, а тем более возможности заниматься музыкой.
Лишь к концу июля Екатерина Сергеевна настолько, подбодрилась, что Александр Порфирьевич получил возможность немного отдохнуть. Этот период относительного, спокойствия оказался, однако, кратковременным: он был прерван смертельной болезнью матери Екатерины Сергеевны, скончавшейся 6 сентября 1886 года. В связи с этим Бородины переехали с дачи в Москву и наняли квартиру по соседству с местожительством умиравшей Е. А. Протопоповой83. Здесь Бородин прожил весь сентябрь месяц; здесь начала создаваться давно уже задуманная третья симфония: Александр Порфирьевич сочинил главную тему первой части и с увлечением работал над этой частью8,4.
По всей вероятности, параллельно с этим шла и работа над «Игорем», заключавшаяся в подготовке эскизов третьего акта и в редактировании второго акта; точных данных об этой работе у нас нет.
Бородин приехал в Петербург 5 октября, оставив на московской квартире Екатерину Сергеевну, возле которой находились две служанки и сестра милосердия.

В эту осень, несмотря на необходимость много отдавать сил обычной служебной работе, Александр Порфирьевич, как бы предчувствуя близость смерти, стремился уделять как можно больше времени для музыки. Кроме посещений репетиций русских симфонических концертов и самих этих концертов, переписки с заграничными музыкальными друзьями, дирижирования студенческим оркестром, он регулярно занимался композицией, для чего, по своему обычаю, употреблял ранние утренние часы. С начала осени из издательства Бесселя стали поступать корректуры партитуры «Богатырской» симфонии, которыми Бородин усердно занимался, внося в партитуру множество мелких изменений. Кроме этой правки корректур, утренние часы Бородина были посвящены работе над «Игорем», заключавшейся в окончательном редактировании второго акта оперы. В этот период был сочинен хорик половецкого дозора («Солнце за горой уходит на покой»), разговор Игоря с Кончаком, а также, вероятно, «хор русских плен-киков», существовавший лишь в виде импровизации и оставшийся незаписанным 8б. В письме к Екатерине Сергеевне от 20 ноября 1886 года Александр Порфирьевич сообщал: «Я кончил 2-й акт Игоря» 87.
В ту же осень Бородин принял участие в сочинении коллективного квартета на тему be—ta—ef, подаренного Беляеву ко дню его именин 23 ноября 1886 года. По поводу этого сочинения мы находим следующие подробности в цитированном письме от 20 ноября:
«Корсаков сделал 1-ю часть, Глазунов финал, Лядов скерцо, а я вместо andante — испанскую серенаду, прекурьезную и очень удачную. Из последовательности трех нот be, la и f вышла премилая испанская тема и контрапункт к темам других инструментов. Все вышло очень мило, оригинально, остроумно чрезвычайно и в то же время очень музыкально, А главное, сделано единым махом пера очень живо,.»88
Итак, к осени 1886 года у Бородина начался период нового творческого подъема. Однако надорванное здоровье не дало развиться этому подъему. С начала осени Александр Порфирьевич стал по временам ощущать боли в области сердца и неоднократно обращался то к А. П. Дианину, то к знакомым врачам с просьбой его выслушать. Произведенные исследования показали, что состояние сердца — угрожающее; разумеется, больному об этом не было сказано ни слова.
Боясь возможности близкой кончины Александра Порфирьевича, А. П. Дианин обещал Н. А. Римскому-Корсакову и А. К. Глазунову тотчас же давать им знать о каждом новом произведении Бородина, с тем, чтобы, пользуясь феноменальной музыкальной памятью А. К. Глазунова, быть в состоянии восстановить в случае надобности даже незаписанные страницы. Весь декабрь 1886 года до рождественских каникул был у Бородина занят бесполезной и утомительной канцелярщиной: «Пишу тебе на лету, — сообщал он жене 18 декабря, — ибо утопаю в кипах исписанной бумаги разных комиссий, тону в чернилах, которые обильно извожу на всякие отчеты, отношения, донесения, рапорты, мнения, заключения— ничего путного не заключающие. Господи! Когда же конец этому будет.»89
Во второй половине декабря Бородин, воспользовавшись рождественскими каникулами, уехал в Москву к Екатерине Сергеевне и прожил там до 7 января 1887 года. Во время этих последних проведенных с женою дней он занимался композицией, работая над первой частью третьей симфонии90.
На обратном пути в Петербург Александр Порфирьевич очень устал из-за тесноты в вагоне; однако сразу же по приезде он принялся за свои разнообразные занятия. В письме от 3 февраля 1887 года он с удовольствием сообщил Екатерине Сергеевне об успешном исполнении первой симфонии в Амстердаме под управлением Юлиуса Рентгена, о сделанном С. Блуменфельдом переложении D-dur'noro квартета для фортепьяно в 4 руки и добавил: «Ты знаешь, что у меня есть в зачатке третья симфония, но она еще едва ли скоро появится на свет, потому что много работы за Игорем, который подвигается туго» 9l.
Мы не знаем, каковы были последние этапы работы над «Игорем», — есть только основания предположить, что Александр Порфирьевич продолжал делать эскизы третьего акта и увертюры. Но созревший замысел третьей симфонии от-, влек ал его от этой работы. В последние дни жизни Бородин сочинил медленную часть своей последней симфонии. Некоторые подробности об этом мы знаем из воспоминаний М. В. Доброславиной92. Как она рассказывает, Александр
Порфирьевич однажды пришел к Доброславиным к обеду в очень веселом настроении.
«Мы, видя его в хорошем расположении духа, заговорили об Игоре. По обыкновению ему это было неприятно и он рас сердился. «Вот, — сказал он, — я пришел к Вам сыграть одну вещь, а теперь, за то что Вы мучаете меня с Игорем, я и не сыграю».
Тогда мы стали просить прощенья, давали слово никогда, ничего об «Игоре» не говорить и умоляли его сыграть. И он сыграл. Это было Andante к третьей симфонии. Оказывается, что, кроме меня с мужем. этого Andante никто не слыхал93. Он сам сказал, что он его еще никому не показывал и оно у него еще не записано. Оно и не было записано и так и пропало для музыкальной славы России.
Это была тема с варьяциями. Тема суровая, «раскольничья», как он ее назвал 94. Сколько было варьяций, я не помню, знаю только, что все они шли crescendo по своей силе и, если можно так выразиться, по своей фанатичности.

Последняя варьяция поражала своею мощностью и каким-то страстным отчаянием.
Я не особенно люблю эту музыкальную форму; мне она кажется деланной, искусственной, а потому иногда утомительной и скучной. Но у Ал. Порф. в его своеобразной, ему присущей гармонии это было так хорошо, что мы с мужем только переглядывались и млели от восторга. Он видел, какое впечатление это производит на нас, играл много и, играя, намечал 'инструментовку.»
Подъем творческих сил, вызвавший к жизни это Andante, отразился очень сильно на настроении Бородина в последние дни жизни. Последние письма к Екатерине Сергеевне, датированные 3, 9 и 14 февраля, полны света и бодрости. Ему очень хотелось повидать Екатерину Сергеевну и поделиться с нею своей радостью; он собирался на несколько дней отправиться в Москву, воспользовавшись для того праздником масленицы. Однако эта поездка не состоялась, так как ей помешал вызов Бородина к следователю в качестве свидетеля по делу А. Н. Луканиной.

Около 10 февраля Бородин, по-видимому, чувствовал себя некоторое время не совсем хорошо, и у него явилось нечто вроде смутного предчувствия близкой смерти: на это указывает следующий факт, сообщенный А. П. Дианиным. Однажды, придя утром в комнату квартиры Бородиных, называвшуюся «каминной», А. П. Дианин увидел, что Бородин бросает в разведенный в камине огонь пачки писем; среди этих пачек были особенно заметны связки писем Аржанто, выделявшиеся широкими траурными каймами на их почтовой бумаге. На вопрос А. П. Дианина, что означает это занятие, Бородин заявил: «Да вот, батенька, принимаю меры, чтобы все это не попало после моей смерти какому-нибудь журналисту, который еще, чего доброго, все это вздумает напечатать».
Вероятно, это состояние Александра Порфирьевича было непродолжительно, так как письма интимного характера были им уничтожены далеко не все. Очень возможно, правда, что Бородин был отвлечен от своего занятия каким-нибудь спешным служебным делом.
Числа 12 или 13 февраля А. П. Дианин, — как он мне это неоднократно рассказывал,— работал в полуденное время в химической лаборатории Военно-медицинской академии и слушал игру Бородина, импровизировавшего на рояле в соседней комнате. Эта музыка произвела на А. П. Дианина глубокое впечатление: по его словам, он никогда еще до того не слыхал у Александра Порфирьевича музыки такой мощи и красоты, хотя и другие сочинения его великого учителя всегда ему сильно нравились. Услышанная А. П. Диани-ным музыка по стилю и настроению значительно отличалась от всех других произведений Бородина.,
«Он довольно долго гремел за стеной, играя эту могучую музыку, — рассказывал мне А. П. Дианин, — потом перестал играть и через несколько мгновений появился в лаборатории взволнованный, радостный, со слезами на глазах.
«Ну, Сашенька, — сказал он, — я знаю, что у меня есть недурные вещи, но это—такой финалище!. такой финалище!.» Говоря это, Александр Порфирьевич прикрывал одной рукою глаза, а другою потрясал в воздухе. От этого финала не сохранилось ни одной строчки — ничего не было записано» 95.
Помня свой уговор с Н. А. Римским-Корсаковым и А. К. Глазуновым, А. П. Дианин решил в ближайшие же дни сообщить им о новом сочинении Бородина, но не успел организовать их посещения, так как Александр Порфирьевич затеял устроить в один из ближайших дней танцевальный костюмированный вечер.
Об этом вечере Александр Порфирьевич писал в своем последнем -письме ас Екатерине Сергеевне от 14 февраля 1887 года, сообщая, что будет «grandement beau»; «П у aura de la bougie» как пишут в «Vie en ВоМте» у Murget. Сегодня наняли тапёзу. Бал будет в аудитории Сущинакого.»96

Как рассказывает М. В. Доброславина, «14 февраля 1887 г. он [Александр Порфирьевич] пришел к нам и просил прийти завтра, т. е. 15чго вечером, говоря, что ему хочется повеселить «девчонок» *. Это было на масленой, и он просил, * если можно, закостюмироваться, т. к. это придаст веселья и непринужденности. Я соорудила нечто вроде русского костюма.
От нас он пошел к проф. Егорову и очень просил и их прийти также на вечеринку, уверяя, что будет очень интересно и они увидят нечто такое, чего они еще не видели и никогда больше не увидят.»
Перед самым балом 15 февраля между воспитанницами Бородина произошла какая-то пустячная ссора. Александре Порфирьевич всегда болезненно переживал всякие несогласия; он огорчился и этой ссорой и был немного раздражен 97.
На вечер он явился одетым.в темно-красную шерстяную русскую рубаху и синие шаровары98.
«К назначенному часу, — пишет М. В. Доброславина, все были в оборе. Общество было небольшое, но очень тесное, и все веселились от души. Вскоре после начала Ал. Порф. провальсировал, не помню с кем, и подошел ко мне. Мы стояли и разговаривали, когда в зал вошел проф. Пашутин и подошел поздороваться с Ал. Порф. и со мной. Он приехал с обеда, был во фраке, и Ал. Порф. спросил его, почему он такой нарядный. Я сказала, что из всей мужской одежды я больше всего люблю фрак; он идет одинаково ко всем и всегда изящен. Ал. Порф. -заявил со своей обычной шутливой галантностью, что если я так люблю фрак, то он всегда будет приходить ко мне во фраке, чтобы всегда мне нравиться.
Последние слова он произнес растягивая и как бы закоснелым языком, и мне показалось, что он качается; я пристально взглянула на него, и я никогда не забуду того взгляда, каким он смотрел на -меня —.беспомощного, жалкого и испуганного. Я не успела вскрикнуть «Что с Бами?», как он упал во весь рост. Пашутин стоял вовле, но не успел подхватить его.
Боже мой! Какой это был ужас! Какой крик вырвался у всех. Все бросились к нему и тут же на толу, не поднимая его, стали приводить его в чувство. Понемногу сошлись все врачи и профессора, жившие в Академии. Почти целый час напрягали все усилия, чтобы вернуть его к жизни. Были испробованы все средства и.ничто не помогло. Не магу забыть отчаяния одного врача, который сидел, схватив себя за голову, и все 'Повторял, что не может простить себе, что не применил в первую же минуту кровопускания.
И вот он лежал перед нами, а мы все стояли кругом в наших шутовских костюмах и боялись сказать друг другу, что все кончено.
Помню, что последним пришел проф. Манассеин, когда уже все было испробовано. Он наклонился над ним, послушал сердце, махнул рукой и сказал: «Поднимите же его».
И его подняли и положили, и все было кончено.»
Вскрытие тела Александра Порфирьевича было произведено в той же самой аудитории, где им был устроен последний танцевальный вечер. Вскрытие показало, что причиной смерти был разрыв одной из сердечных артерий, стенка которой в месте разрыва сделалась настолько хругакой, что не смогла противостоять напору крови. При падении Александр Порфирьевич стукнулся виском об угол печи, около которой стоял; это произвело, как показало вскрытие, небольшое кровоизлияние в мозг. По свидетельству профессора Виноградова, участвовавшего во вскрытии, сердце Бородина оказалось таким изношенным, что представлялось удивительным, как мог человек жить с таким сердцем: при таком состоянии смерть могла наступить каждую минуту.

Похороны Бородина были необычайно многолюдными. Собралось отдать ему последний долг 'Множество самых разнообразных по специальности людей, с которыми он встречался и которым так или иначе (помогал во время своей разнообразной деятельности. Гроб несли на руках до самого кладбища студенты Военно-медицинской академии, участвовал в похоронах и студенческий хор, которым управлял заливавшийся слезами преданный друг покойного М. Р. Щиглев. Бородин был похоронен на кладбище Александро-Невской Лавры рядом с М. П. Мусоргским и поблизости от А. С. Даргомыжского. На могиле Александра Порфирьевича сооружен памятник, над устройством которого потрудился В. В. Стасов. Значительную часть расходов по сооружению памятника взял на себя М. П. Беляев, ассигновавший на это дело 3 ООО рублей — сумму, ежегодно им отпускавшуюся на премирование русских композиторов.
Друзья Бородина — Н, А. Римский-Корсаков и А. К. Глазунов— приняли на себя приведение в порядок и опубликование музыкального наследства Александра Порфирьевича. В течение весны 1887 года А. К. Глазуновым были подготовлены к печати две части неоконченной третьей симфонии, причем первая ее часть была редактором записана по памяти, а в состав записанного покойным автором скерцо было включено трио, построенное, согласно намерению самого Александра Порфирьевича, на «рассказе купцов» — музыкальном номере, исключенном автором из оперы «Князь Игорь» в 1879 году.
Редакционная работа над «Игорем» заняла лето и осень 1887 года, причем А. К. Глазуновым была записана увертюра", досочинен и отредактирован третий акт, а Н. А. Римским-Корсаковым закончено и оркестровано все остальное. Французский и немецкий переводы либретто были выполнены женой брата Бородина —А. А. Александровой. В печатном виде партитура и клавираусцуг «Игоря» появились в конце 1888 года.

Екатерина Сергеевна получила известие о смерти Бородина от А. П. Дианина, приехавшего к ней в Москву с этой ужасной вестью. Это страшное событие роковым образом повлияло на ее и без того уже подточенный организм. Весь остаток дамы и начало весны она была тяжело больна. Затем она почувствовала себя лучше и употребила отчасти возвратившиеся к ней силы на собирание некоторых материалов о жшни и творчестве Александра Порфирьевича для биографического очерка, составлявшегося тогда В. В. Стасовым. Эти материалы были ею сообщены В. В. Стасову в записке, продиктованной С. Н. Кругликову.
В конце весны 1887 года Екатерина Сергеевна переехала на дачу в Раменское. Здесь у нее стала быстро развиваться водянка и сделала ее -положение безнадежным. Она умерла 28 июня 1887 года в присутствии А. П. Дианина и его жены.
По оставленному Е, С, Бородиною завещанию, А, П. Днанин был назначен ее душеприказчиком и опекуном над доходами от исполнения музыкальных 'Произведений Бородина.
По прошествии десяти лет со дня смерти Александра Порфирьевича капитал в 50 ООО рублей, образовавшийся от отчислений с доходов от представлений «Игоря», был передан, благодаря хлопотам А. П. Дианина и поддержке М. А. Балакирева и Т. И. Филиппова, в Петербургскую консерваторию для выдачи стипендий имени Бородина молодым композиторам.