А. Курцман - Марк Фрадкин

М.Фрадкин



Жизнь, творчество, биография композитора Марка Фрадкина

 

 

Слово о композиторе

Михаил Пляцковский,
лауреат премии Ленинского комсомола, поэт

 

 

Неиссякаема жизнь на сюрпризы. И более всего удивительна она тем, что вдруг, негаданно-нежданно, возьмет да подарит счастливый случай. Никто не знает, когда это может произойти, но надежда живет в каждом из нас. Что же касается меня, то один из самых, пожалуй, счастливых случаев, подаренных мне жизнью, несмотря на давность времени, помню и поныне до малейших подробностей.
Все необыкновенное начинается с коротенького слова «однажды». Так вот, однажды в музыкальной редакции Всесоюзного радио мне, начинающему тогда поэту, недавнему выпускнику Литературного института вручили целый ворох читательских писем.

— Ознакомься с почтой,— предложили редакторы.— Это письма людей различных профессий. И каждый из них считает, что его профессия достойна хорошей песни, а песни пока нет. Почитай. Может, вдохновишься.
Действительно, авторами писем были шахтеры, металлурги, учителя, врачи, инженеры и студенты. Но одно письмо, присланное бывалым полярником, как-то сразу остановило на себе мое внимание. Рука сама потянулась к перу. Откуда-то, сами собой, возникли слова: радист, морзянка, пурга, Диксон. Видимо, тон письма оказался столь искренен и достоверен, что все сочинилось довольно бистро: «Поет морзянка за стеной веселым дискантом.» Редакторам стихотворение понравилось, и они без моего ведома отдали его композитору, сообщив мне при этом, как бы между прочим:
— Позвони Фрадкину. Он ждет твоего звонка. Позвонить Фрадкину! Легко сказать. Я мог только мечтать
о знакомстве с ним — автором таких песен, которые, как мне казалось, не просто известны, популярны, а словно бы являются частью нашей жизни, живой, чуть ли ни музыкальной классикой.
 
И все же я набрался смелости и позвонил. Марк Григорьевич так, будто мы уже тысячу лет знакомы, коротко бросил:
— Приходите. Есть разговор.
Эту встречу и этот разговор помню так отчетливо, словно происходили они вчера. Первая фраза мэтра несколько насторожила:
— Стихи получились, но некоторые строчки надо доработать.
И все же естественное чувство авторского протеста быстро во мне улеглось, потому что замечания были дельными и весьма профессиональными с литературной точки зрения, чему я, честно говоря, просто подивился.
Композитор говорил убедительно. Спорить не хотелось.
— Хорошо, Марк Григорьевич. Я поработаю, исправлю строчки, а вы пока попробуйте сочинить мелодию.
И с этими словами я поставил на пюпитр рояля листок с текстом песни. Но композитор только улыбнулся и легким жестом отложил листок в сторону.
— Нет, это не совсем подходящий для меня метод работы. На рояль я ставлю обычно те стихи, которые полностью устраивают меня и ни одним словечком не вызывают во мне раздражения. Лишь так я могу сочинять музыку песни.
На том мы и расстались. Пришел я к нему через несколько дней с уже исправленными строчками.
— Теперь, кажется, все в порядке,— похвалил меня Фрадкин. И к моей большой радости поставил на рояль перед собой мой листок с отпечатанными на машинке стихами. В тот замечательный день я и услыхал — самый первый из всех — мелодию песни «Морзянка». Мелодия как-то сразу ворвалась в душу, запомнилась мгновенно. Я просил Марка Григорьевича повторять ее снова и снова, она завораживала, и чем больше звучала, тем больше хотелось ее слушать.
Перед самым моим уходом Фрадкин вдруг остановил меня:
— Можно дать Вам совет?
— Разумеется,— согласился я.
— Мне кажется, что вы пишите слишком много песен.
— А что в этом плохого? — пожал я плечами.— И потом ведь я жить только начинаю. У меня молодая жена. Надо зарабатывать, простите, на хлеб да и на кооператив в перспективе. Не век же занимать тещину жилплощадь!
— Я вас прекрасно понимаю,— засмеялся Фрадкин моей рвущейся наружу запальчивости.— Но все дело в том, что одна хорошая песня, понимаете, хо-о-рошая. будет значить для вас гораздо больше, чем пятьдесят средних. А хорошая песня — ; та, которую поют люди. Вот и подумайте, вот и решайте, что для вас важней. Мой совет такой: прежде, чем «выстрелить» песней (он так и сказал: «выстрелить!», надо хорошенько прицелиться. Надо, чтобы стихи и музыка слились в одно — в песню, чтобы они друг без друга не могли существовать! Ясно?
— Ясно,— кивнул я головой. Но на самом деле схитрил, поскольку ничего мне, признаться, тогда не было ясно. По-настоящему фрадкинский совет я смог уяснить и оценить спустя некоторое время, когда наша «Морзянка» и в самом деле стала широко известной песней.
Первым исполнителем ее был молодой Иосиф Кобзон. Песня прозвучала в эфире. Но, как ни странно, письма слушателей, которым она понравилась, приходили откуда угодно — из Одессы, Минска, Харькова, Кишинева, но не с Крайнего Севера.
Как-то Фрадкин позвонил мне:
— Журнал «Кругозор» собирается сделать новую запись «Морзянки» с Владимиром Трошиным. Я тут кое-что придумал для оркестровки. Впрочем, приходите на запись, там и услышите.
А придумал Марк Григорьевич вот эти самые звуки морзянки, которых не было в первоначальном варианте. Владимир Трошин спел песню в своей манере: по-актерски, мягко, задушевно. И этот ее вариант долетел до северян, понравился им, они, к нашему счастью, посчитали песню — своей.
Незаметно для меня опять прозвучало слово «счастье». А как же иначе? Ведь именно благодаря «Морзянке» по командировке тогдашнего Управления северной авиации я с легким сердцем отправился в путешествие по Крайнему Северу, по Арктике и Чукотке, которые видел прежде разве только в самых красивых мальчишеских снах. Никогда не забуду встречу на Диксоне в местной школе. Учитель физкультуры играл на баяне, все мы хором пели о том, как «пурга качается на Диксоне», а один первоклашка громче всех старался, особенно в том месте, где есть такие строчки: «Пойми, мне так твои глаза увидеть хочется.»
Я и сейчас еще, спустя много лет, ощущаю восторг в груди, вспоминаю дрейфующую льдину, брезентовую палатку, где жил посреди Ледовитого океана, по соседству с мачтой, на которой развивался красный флаг Родины, и ослепительный полярный день, напрочь перепутавший для меня время суток, потому как солнце не уходило за горизонт. Восторг в груди возникал еще и оттого, что звуки нашей с Марком Фрадкиным «Морзянки» постоянно сообщали полярникам о начале рабочего дня. Как же это было здорово осознавать, что песня нужна, необходима людям!
Впечатлений и встреч хватило надолго. По крайней мере, именно этой поездке я обязан тем, что родились новые песни о Севере: «Чукотка», «Ищи меня на карте», «Большая Земля», наконец, «Увезу тебя я в тундру». Все эти песни мы с Марком Григорьевичем объединили для себя в единый «Северный цикл». Вот и получается, что для меня «Морзянка» и есть самый, что ни говори, счастливый случай, повлиявший на дальнейшую мою творческую судьбу.

Вместе с Фрадкиным я много ездил по стране, принимал в качестве соавтора участие в его концертах, его творческих встречах со слушателями. И всегда меня поражала неизменная реакция зала: люди, как правило, поют все песни вместе с композитором, они их знают, любят, как, может быть, любят самое дорогое, светлое, помогающее жить в этом сложном и тревожном мире.
«Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука.» — негромко напевает композитор, аккомпанируя себе на рояле мелодию чистого и трогательного «Случайного вальса». И теплеют глаза зрителей постарше, вспоминающих молодость, войну, любимых, а молодые завороженно слушают эту новую для них, но такую нежную и немного печальную песню. Удивительная штука: фрадкинские песни не стареют, не покрываются ржавчиной, они неизменно молоды!
Есть композиторы, которые чутко улавливают музыкальную моду, сегодня пишут в стиле «диско», завтра их творческим кредо становится, допустим, хард-рок. Но, увы, то, что модно сейчас, потом становится, конечно же, немодным. Таков удел всего модного.

В Марке Фрадкине меня привлекает именно то, что он работает, сочиняет свою музыку вне моды. Это отнюдь не означает, что ему чужды современные ритмы и электронные инструменты, разумеется, нет. Просто единственное, что он признает в музыке, это — мелодия сердца, лишь ею жива музыка, а без нее — искусственна и недолговечна.

Если говорить конкретно о фрадкинских мелодиях, то они прежде всего удивительно народны в лучшем смысле этого слова. И скорее всего поэтому так долго живут и радуют людей. Они у него разные: то на редкость теплые, как в «Морзянке», то стремительные и неудержимые, как в «Тундре», то до хрустальности лирические, как в «Красном коне». Но какими бы они ни были по настроению, их не спутаешь ни с чьими другими, потому что их можно безошибочно узнать, потому что все они — фрадкинские!