Дорогой Валерий, я не смог сразу ответить тебе, так как был очень занят. Письмо твое я прочитал внимательно. Оно написано так искренне, что мне кажется — я тебя хорошо понял. Очень понятно описываешь ты свой музыкальный путь — от неосознанных (без любви, вероятно) детских уроков, через увлечение джазом и вообще легкой музыкой в мир большой, серьезной музыки. Ты сам отлично понимаешь, что мне в высшей степени трудно дать тебе «заочно» какой-либо толковый, совет. Я не собираюсь высказывать сожаления, что ты не спохватился раньше. У меня у самого, между прочим, музыкальная жизнь чуть не сложилась таким же образом, но я, к счастью, спохватился пораньше — в 15 лет. Судя по твоему письму, ты относишься к себе очень трезво и разумно. И ты, конечно, прав — начав серьезные занятия в твоем возрасте, уже трудно рассчитывать на то, чтобы стать пианистом (я начал заниматься в 15 лет и тоже не смог уже стать настоящим пианистом). Но ведь пианизмом не исчерпывается музыка, хотя, конечно, уметь играть на фортепиано обязан музыкант любого типа — особенно композитор, дирижер и музыковед (историк и теоретик).
Главный, самый важный для тебя сейчас вопрос заключается в том, есть ли
в тебе только настоящая любовь к музыке или есть и настоящие способности
к ней. Ведь часто, очень часто мы свою любовь к тому или иному предмету
ошибочно принимаем за способности к этому предмету. Что-то в твоем письме
(часто неуловимо, «между строк») подсказывает мне, что есть в тебе не
только одна любовь к музыке. Чувствуется в тебе какое-то серьезное, вдумчивое
и глубокое отношение к музыке. А это если еще и не все, то, во всяком
случае, очень много! Ты сам хорошо это выразил, сказав, что любовь к своей
профессии делает неузнаваемым даже «серого» человека. Ну а ты-то, мне
кажется, не «серый»?!
Но я не в состоянии ответить на этот самый важный и главный сейчас для
тебя вопрос. Ответить на него может только тот музыкант, который знает
тебя лично, который послушает тебя, проверит твои музыкальные данные (слух,
память и т. д.), выяснит уровень твоей музыкальной подвинутости, осведомленности
в вопросах музыкальной теории, истории и т. д. и, кроме того (это очень
важно), постарается определить, как быстро сможешь ты двигаться вперед
в своих музыкальных занятиях.
А я могу сказать только одно — если у тебя есть настоящие способности,
возможность серьезно заниматься и двигаться вперед ускоренными темпами
(тебе ведь надо наверстывать упущенные годы!) — сможешь стать музыкантом
хотя бы к 30 годам — теоретиком, историком, а может быть (это очень увлекательно),
специалистом по эстетике или по музыкальному воспитанию детей, а может
быть — хоть это и посложнее — дирижером или хормейстером. Словом, возможностей
много, если на главный вопрос можно будет ответить положительно. Твое
решение продолжать занятия в институте, окончить его и практически поработать
по своей институтской специальности — это решение в высшей степени разумное,
и ты от него не должен отступать. А там, как говорится, видно будет. Через
2—3 года серьезных занятий музыкой все станет совершенно ясно и ты сможешь
обдуманно и серьезно решать свою дальнейшую судьбу. Во всяком случае,
одна профессия, к тому же интересная и, насколько я понимаю, очень перспективная,
будет тобой освоена, и это при всех обстоятельствах очень хорошо.
Я от всей души желаю тебе, чтоб и в институте и в музыке занятия твои
продвигались как можно успешнее, хотя и понимаю, что совместить их не
так легко. А кстати, мне пришла мысль, что есть очень интересные области,
где радиоинженерия сочетается с музыкой, — разные области звукозаписи,
радиомузыки и т. д. Вот еще одна из возможных, открывающихся перед тобой
перспектив.
29 мая 1962 г.
Композитор Дмитрий Кабалевский