Ц.Кюи - Избранные статьи

 

«СБОРНИК РУССКИХ НАРОДНЫХ ПЕСЕН»
СОСТАВЛЕННЫЙ М. БАЛАКИРЕВЫМ

 

 

Народные песни, будем ли рассматривать их текст или их музыку, должны для всех иметь громадное значение. В них высказываются творческие силы целого народа. Нет сомнения, что песни эти слагались первоначально отдельными вдохновенными и гениальными личностями, но впоследствии, переходя из рода в род в течение целых столетий, значительно изменились. Многие певцы, сообразно своему личному настроению и под влиянием вдохновения минуты, делали в них изменения, так что каждая песня представляет как бы коллективное произведение целого ряда талантливых личностей. Перемены эти непохожи вовсе на те жалкие фиоритуры, которыми всякая исполнительская посредственность долгом считает изукрасить исполняемые арии; в этих вариантах есть жизненная сила; они принимаются целыми поколениями и живут столетия. Быть может, в этом коллективном творчестве и заключается неизмеримая глубина и необычайная сила многих из этих народных произведений. Песни эти — результат вдохновения и. только. Они чужды всякой искусственности, всякой условной формы, всякой теоретической рутины. Оттого мы находим в них такую необычайную оригинальность и самобытность.

Нечего и говорить о важном значении хороших сборников народных песен, тем более, что со всяким днем народные песни искажаются наплывом грязных осадков цивилизованной музыки, с удивительной легкостью проникающей в массы, скученные около больших центров. Не ищите в городах народной песни в ее неиспорченном, непорочном виде; она изгнана или подведена под рамку «хуторков» и «красных сарафанов».1 Цивилизованные петербургские дворники требуют даже у шарманщиков «летичию».2 У тех народов, у которых так называемое музыкальное искусстве» проникло в массы, народная песня исчезла невозвратно: так, у французов она слилась с водевильным куплетом, у итальянцев — с каватинами Беллини и кабалеттами Верди, у немцев — с романсами Кулау 3 и Кюкена.4 Бездарные произведения отдельных личностей, облеченные в якобы правильные и художественные формы, вытесняют гениальные произведения; лакейская деликатность заменяет простое, естественное обращение земледельца. Тем большее должны иметь значение те сокровищницы, в которых заключены создания народного духа. Этот дивный матерная в руках художника, понимающего характер народного гения, материал, облеченный в высшие формы искусства, может разрастись до гигантских размеров и составить предмет поклонения для всего человечества.

Но для составления хорошего сборника требуется от составителя столько важных качеств, что они редко могут быть соединены в одном лице. Составитель должен быть знатоком народной музыки и иметь большие критические способности, чтобы отличить действительно народное от сочиненного впоследствии, чтобы рядом с какой-нибудь старинной песней не поместить «Ах, вы сени, мои сени». Он должен уметь отличить народную песню от разных вариаций на нее и от тех бессвязных импровизаций отдельных личностей, на которые падок наш народ. Эти импровизации состоят из бесконечного, случайного перелива звуков и разных завитушек, большею частью лишенных всякого внутреннего содержания. Составитель должен быть превосходным музыкантом, чтобы схватить и понять все мелодические и гармонические тонкости народных песен; но он не должен быть рутинером, чтобы не вздумал по-своему переиначивать и поправлять мнимые неправильности и ошибки песен и вгонять их в определенные, правильные формы. Составитель должен собирать песни на самом месте их происхождения и записывать из уст, поющих с надлежащей точностью, а для этого нужно уметь вызвать исполнение этих песен. Наконец, он должен смотреть на свой труд серьезно, относиться к нему с любовью и иметь задачей не количество песен, а главным образом качество их и достоинство. Неудивительно после этого, что хороших сборников народных песен почти не существует.
Славянские песни сохранили до сих пор значительную долю своей индивидуальности, а из славянских — русские всего менее подверглись посторонним влияниям; «цивилизованные» музыкальные начала сосредоточены пока в немногих городах и в народ еще не проникли. Кроме того, громадность и разнообразие местности, климатические и этнографические данные причиною тому, что по разнохарактерности, оригинальности и самому числу народные песни других славянских народов (чешские, моравские, польские, малороссийские и проч.) не в состоянии поспорить с русскими.
Прежде чем обратиться к разбору сборника русских песен Балакирева, кстати будет посмотреть, что было сделано в этом отношении до него.

Самый старинный сборник русских песен составлен Иваном Прачем.5 Он издан был в первый раз в 1790 г., а потом значительно увеличен и вышел вторым изданием в двух частях в, 1815 г. Сборник этот содержал в себе 134 русских и 15 малороссийских песен. Этот почтенный, солидный и замечательной полноты труд музыканта, жившего в самом начале нынешнего столетия, содержит в себе немало хороших песен. При составлении своего сборника Прач руководствовался совершенно верным взглядом на народную русскую песню, взглядом, высказанным в «предуведомлении»: «Никакое народное пение не составляет столь обильного и разнообразного собрания мелодических содержаний, как российское»,— говорит он.— «Из великого числа песен нет двух между собою похожих совершенно. Должно надеяться, что сие собрание послужит богатым источником для музыкальных талантов и сочинителей. Трудность предстояла в том, чтобы, не повредя народной мелодии, сопроводить ее правильным басом, который бы и сам был в характере народном. Простота и целость (песни) ни украшением музыкальным, ни поправками нигде не нарушены».
Замечательно, что музыкант моцартовской школы, для которого условная правильность гармонии должна бы составлять ничем ненарушимую святыню, стремился, однако, к гармонизации в «характере народном» и старался воздержаться от исправления мнимых неправильностей. Конечно, песни в сборнике Прача гармонизованы неудачно; жиденькая, правильная гармония моцартовских времен также не подходит к русским народным мелодиям, как не пристал бы немецкий кафтан и напудренный парик к лицу нашего мужичка. Но замечу, что в сборниках народных песен гармония гораздо менее важна, чем верно записанный голос, а последнее выполнено Прачем почти везде удачно. Верность сказанного сделается еще более очевидной, если вспомнить, что народ поет все свои песни без аккомпанемента. Конечно, Прач не везде верно понял даже ритмическую фразировку песен; например, во втором томе, стр. 55, помещена превосходная песня «Не спасибо игумну тому»; песня эта до последней очевидности
состоит из двух музыкальных фраз в 4 каждая; а Прач разбил ее на три фразы, каждая в 4. Но все это ставить Прачу в вину нельзя: вспомним, когда он жил и что знали тогда о русской музыке.
Никто не имел ни малейшего понятия о капризных ритмических странностях русской песни и о том, что весьма многие из них сложены в церковных тонах. Прач не был гением, чтобы предугадать все это, и вместе с другими удивлялся только множеству для них необъяснимых странностей, которые и приписывал «фальшивому пению неискусных певцов». Во всяком случае Прач своим, весьма замечательным для своего времени, сборником положил прочное начало разработке народной песни. Из его сборника несомненно взял Бетховен те русские песни, которые придают столько прелести его квартетам, посвященным Разумовскому, Из его же сборника или, пожалуй, вернее, из перепечаток soi-disant, сборника Бернарда, вероятно, заимствовал Серов две весьма площадные песни для своей «Рогнеды», а Рубинштейн — малороссийские для «Сынов степей».

Некто Иван Песоцкий, под заглавием «Русский певец», тоже издал сборник якобы народных песен. По безобразию и карикатурности своей сборник этот не имеет себе равного в прошедшем и, вероятно, не будет иметь в самом отдаленном будущем. Всякий выпуск состоит из одной или двух песен, гармонизованных и аранжированных для пения Варламовым. Не отвергая в Варламове некоторого композиторского таланта, нельзя не согласиться, что для русской музыки он был вреден. Будучи в музыке совсем несведущим, он применил к русским песням итальянскую гармонизацию, обильно прибавил своих триллеров, форшлагов и фиоритур, приделал вступления собственного изделия и всем этим опошлил их до последней степени.
Из народных песен он сделал какие-то цыганские, лакейские песни. В таком виде русскую песню затянет петербургский ванька или трактирный половой, но народ русский не узнал и не признал бы ее за свою. Не довольствуясь этим, «чтобы удовлетворить в одно и то же время потребностям любителей пения и вместе музыки», издатель прибавил к песням Варламова фортепианные вариации Кажинского на эти же темы. Кто, из живущих в Петербурге, не знаком с оркестровыми фантазиями на русские темы, которые Кажинский предпосылает в александрийских катакомбах 6 произведениям Трофимовых 7 и других? То же самое и эти вариации: самые ничтожные, безвкусные, лишенные всякого содержания варианты на русские темы, с полным непониманием духа русской музыки, с полной бездарностью и с претензией на фортепианную технику. И эту нелепую арлекинаду, под названием «Русский певец», издатель считает «трудом дельным и ученым», отвергает все прежние издания, а следовательно, и сборник Прача. Одно в «Русском певце» хорошо: издатель сам оценивает по пятиалтынному «за песню и за каждую вариацию».8 «Собрание русских народных песен» Михаила Стаховича заслуживает уважения. Выбор песен сделан довольно тщательно; большинство их действительно списано в неискаженном еще виде; между ними есть истинно прекрасные песни, например «Что не белая береза к земле клонится». Но, рассматривая эти песни, нужно рассматривать один только голос и не обращать внимания на гармонии Стаховича, которые только портят их. Хотя эти гармонии в другом, более современном роде, чем у Прача, но они также неудачны и обнаруживают непонимание духа русской народной музыки. Попадается и такт неверный (песня про Ермака — 4, вместо
Напрасно тоже в предисловии Стахович вдался в немецкую ученость и усматривает нечто общее между строением некоторых песен и формой сонатной и симфонической. Это так же странно, как если бы кто вздумал сравнивать русские пословицы с трагедиями Шиллера!9
В 1860 г. Вильбоа с Ап. Григорьевым тоже задумали издавать «русские народные песни»; но, кажется, их издание ограничилось выпуском одной только тетради с 10 песнями очень посредственного выбора.10 Но гармонизованы они уже несколько приличнее, и не мудрено: Вильбоа изучал «Ивана Сусанина» и даже аранжировал его для одного фортепиано. Глинка мало был знаком с самым источником народной русской музыки, но как в высшей степени гениальная натура предугадал все ее особенности.11 Я далек от того, чтобы восхищаться и одобрять все руссицизмы «Ивана Сусанина», во многом схвачена только внешняя, поверхностная сторона русской песни, например неудачный дуэт Сусанина с Ваней (II действ.) или «Ах, не мне, бедному». Но зато возьмем хор «Мы на работу в лес», «Славься, славься», женские хоры 5 т,
в 4, «Камаринскую» и пр.; эти гениальные произведения, при всем их художественном развитии, народны до последней степени. Не мудрено, что, подражая глинкинским гармониям, Вильбоа удалось представить народные песни в более опрятном виде.
Есть еще «Песни русского народа» Бернарда.12 На первой странице этого сборника помещена лубочная картинка из русского сельского быта; она с успехом заменяет эпиграф. Вместо длинных толков, приведу следующие статистические данные: из 139 песен, помещенных у Бернарда, 89 взяты из сборника Прача! Не правда ли, выражаясь языком экономистов, какие красноречивые цифры? Подобный факт излишне крупного заимствования в литературном мире невозможен; в музыкальном же он не только возможен, но, вероятно, сопровождается и денежными бенефициями, тем более, что сборник Прача стар, о нем мало знают и в продаже его найти трудно. Правда и то, что Бернард изменял кое-что против Прача: где прибавил одну нотку, где две (всегда неуместно и безвкусно); у одного сказано «Ах, у наших», у другого — «Как у наших»;
4 2 у одного такт 4, у другого — два такта в 4 или такты перемещены («Ах, что это за сердце» — пятый такт вместо второго) и т. д. И все так же остроумно. Гармонии песен тоже переменены, но к худшему; уж лучше моцартовская наивность, чем современные уменьшенные септимы и пр. Сборник этот, за исключением Варламова, положительно хуже всех остальных.

Есть еще довольно старинный и довольно значительный сборник Кашина, но мне его не случилось иметь под рукой, а кстати пора приступить и к самому предмету настоящей заметки.13
Сборник Балакирева не подлежит сравнению ни о одним из предшествовавших ему сборников, хотя и заключает в себе только 40 песен,— до такой степени выбор их замечателен, до такой степени они верно списаны и мастерски гармонизованы с полным знанием дела, с полным пониманием духа русской народной музыки. Если кто хочет изучать народную песню, пусть изучает ее по этому сборнику: здесь он встретит все ее особенности, всю ее неподражаемую оригинальность, а выбор песен укажет на всю их глубину, богатство содержания и бесконечное разнообразие. Воспользуюсь этим сборником, чтобы поговорить пообстоятельнее о некоторых самых характерных особенностях русской песни.
Первая особенность русской народной песни состоит в совершенной свободе и даже капризности ритма, которая обнаруживается не только тем, что музыкальные фразы той же самой песни часто состоят из неодинакового числа тактов, но даже в самой песне нередко такт меняется по нескольку раз. Например, песня «Как по лугу», № 33, состоит из двух фраз четырехтактных, одной фразы — шеститактной и одной —пятитактной. Песня «Во лузях», № 20, состоит из двух тактов в 4 , трех тактов в 4 и одного в \. Достойно также внимания, что и самый такт часто бывает весьма оригинального, а 7
малоупотребительного склада — в 4 и даже в 4-
Эта необычайная ритмическая свобода произошла, вероятно, частью от вымогательств текста, а частью от произвола и вдохновения певцов-исполнителей. Это разнообразие ритма в песнях придает им оригинальность и удаляет даже возможность всякого оттенка пошлости, который почти всегда бывает связан с однообразным и резко обозначенным ритмом (как, например, во всех военных маршах). Тот же неопределенный ритм делает некоторые русские песни неясными для непривычного уха до тех пор, пока они не уложатся в определенные такты. Эта особенность, которую прежние собиратели или не заметили, или не сумели выразить, превосходнейшим образом схвачена в сборнике Балакирева.
. Вторая замечательная особенность русских народных песен состоит в том, что многие из них основаны на так называемых греческих гаммах. Наша, европейская, общепринятая гамма, как известно, состоит из следующей последовательности звуков: два тона, один полутон, три тона и опять один полутон. И в каком бы тоне вы не стали играть гамму, эта последовательность остается неизменной. Но понятное дело, что эту, нашу гамму мы не имеем никакого права считать за единственно верную, так как единственный судья и законодатель в деле музыки — наше ухо. Кроме этой гаммы, могут быть составлены и другие, основанные на другой последовательности звуков. Эти-то гаммы, употребительные некогда в древней Греции, а впоследствии в средние века, преимущественно в музыке церковной, и называются поэтому греческими, средневековыми, церковными гаммами.
Так, гамма дорийская состоит из одного тона, полутона, трех тонов, полутона и целого тона (например, гамма D без диезов, т. е. с нотой F вместо Fis и нотой С вместо Cis). Гамма лидийская состоит из трех тонов, полутона, двух тонов и полутона (например, гамма F без бемоля) и так дальше. Греческие тоны до такой степени свойственны нашим народным песням, что мы находим их даже в пошловатой уличной песне «Под яблонью зеленою». Эти тональности, новые для современного европейского уха, особенно воспитанного на убогой итальянской музыке, служат доказательством древности многих наших песен, придают им весьма оригинальный колорит, принимаемый многими за фальшь, и, наконец, для человека несведущего затрудняют их гармонизацию, которая должна быть сделана в тех же греческих тонах, чтобы она соответствовала характеру самих песен.
Третья особенность состоит в том, что русский народ весьма любит известные модуляции, которые с охотой и употребляет в своих песнях. Так, довольно редко попадаются песни, написанные целиком в одном мажорном или минорном тоне, и, напротив того, весьма часто, даже в самых коротеньких песнях, минор чередуется с соответствующим ему мажором (например, h-moll и D-dur). При этом песня с мажорным началом имеет минорное окончание, 'и наоборот. Эти быстрые переходы, без особенного подготовления, иногда придают песне самый теплый, задушевный характер (№ 16). Попадается и следующий переход, чрезвычайно свежий и красивый: из тона минорного—-в мажорный тоном ниже (№ 18, 36 из d-moll в C-dur). Наконец, бывают песни, не выходящие от начала до конца из одного аккорда (№ 33, 35); это придает им грустный, несколько монотонный характер. Все эти особенности встречаются и в произведениях великих мастеров, особенно у Бетховена. Так, в одном из его последних квартетов целое бесподобное Adagio написано в1 лидийском тоне. Сколько, значит, гибнет талантов в зародыше, среди народа, талантов, способных, быть может, дойти до бетховенского развития!
Текст, сопровождающий русские народные песни, часто бывает весьма странен. Часто в тексте песни, исполняемой без перерыва, находим два совершенно различных сюжета (№33). Часто стихи современные, лакейские подгонялись под музыку старинной прекрасной песни (№ 36, «Возьми в ручки пистолетик»). Наконец, тот же самый текст часто подгонялся под разную музыку, даже весьма отличного характера (№ 19 и 20, 8 и 9).
Весьма интересный вопрос представляет то обстоятельство, имели влияние на изменение характера русской песни чуждые нам племена финские и татарские или нет? Передо мной лежат сборники народных чешских и моравских песен, которые в свою очередь могли подчиниться немецкому влиянию. Сличая эти песни с русскими, несмотря на разнородность влияний, несмотря на громадность расстояния, отделяющего нас от чехов, мы находим в них много общего, однохарактерного, не исключая даже самых резких особенностей (греческие тоны). Не может подлежать сомнению, что наши песни уцелели от чуждых влияний, и остается только удивляться той живучести, с которой славянская песня сохраняется неизмененной в устах народов. Что же касается до греческих тонов, то трудно допустить, чтоб они были к нам занесены византийцами вместе с христианством: им слишком трудно было бы проникнуть о глубь народа. Скорее можно допустить или тождественное музыкальное настроение славян и греков, или даже в этом отношении влияние на греков славянских певцов, выписываемых в Византию, о которых упоминают многие историки.

Было уже сказано, что при составлении сборников народных песен существеннейшую часть составляет верно записанный голос. В этом отношении сборник Балакирева выше всех похвал. Все оригинальные черты русской песни, не выраженные или, вернее, не понятые его предшественниками, сохранены с возможной точностью. В этом сборнике впервые является русская песня в надлежащем виде, необезображенная. Гармонизация народной песни с ее голосом не составляет одного нераздельного целого. Гармония эта сделана не народом; она составляет индивидуальную собственность каждого гармонизатора. Каждая народная песня может быть гармонизована на несколько ладов и, может статься, одинаково удачно. Но хотя гармонизация народной песни представляет предмет уже меньшей важности, но и она крайне необходима для лучшего уяснения песни и для того, чтобы рельефнее выдвинуть разные ее частности. И в этом отношении сборник Балакирева неукоризнен. Песни гармонизованы с полным знанием дела, с замечательным талантом, с редким разнообразием, эффектно и главное — везде аккомпанемент вполне соответствует самой песне. В гармониях Балакирева не утратились ни греческие тоны, ни модуляции русской песни; напротив того, они стали еще очевиднее; и фортепиано, мастерски употребленное, живо напоминает краски оркестра. Из всего сборника я нахожу, что только в двух местах гармония сделана неудачно, именно:
в песне № 4, в восьмом такте аккорд j?, а в девятом — аккорд
септимы мне кажутся неуместными, и в песне № 28 первый аккорд предпоследнего такта жестоко шокирует меня, как слишком немецко-современный.

Все сорок песен сборника Балакирева так замечательно хороши, что хотелось бы поговорить о каждой из них отдельно, но за невозможностью этого приходится указать только на самые капитальные. Так, из 22 хо р о вод и ы х некоторые отличаются дикой энергией, страстностью и неукротимостью (№ 14, 22, 30). Трудно отдать предпочтение одной из этих трех песен, но № 30, «Как под лесом, под лесочком», производит потрясающий эффект. И как она мастерски сделана Балакиревым! Сначала поет один голос piano, аккомпанируемый одной только нотой, и эта неполная гармония донельзя уместна и хороша. Потом разражается весь хор, fortissimo, сопровождаемый полною гармонией на фортепиано. Другие хороводные песни, сохраняя ту же силу и могучесть, не имеют дикого характера, а, напротив, отличаются спокойствием (№ 2, 3, 26). Что, например, может сравниться с молодцеватосгью и спокойной уверенностью Песни № 26, «Стой, мой милый хоровод», так мягко и красиво заканчивающейся.
Обращаю опять внимание на аккомпанемент, начинающийся такими эффектными раскатами басов. Есть хороводные песни характера милого и грациозного (№ 16, 20, 31, 38). Из них лучшие: № 16, «Не спасибо те, игумну тебе», неподражаемо симпатичной грации. Музыкальная ее мысль состоит только из двух тактов: первый мажорный, второй — соответствующий минор. Правая рука сохраняет постоянную сексту и терцию арпеджио; эффект милый и очень кстати. № 20, «Во лузях», начинается весьма сильно, но вторая ее половина донельзя прелестна и грациозна; чередование такта в 4 и в 4 придает ей чудесное своеобразие. Есть веселенькие (№ 8, 25): № 25 аккомпанирован на манер балалайки, а № 8, «А мы просо сеяли», сделан на педали и при повторении наверху слышен премилый контрапунктик каноном. На этот же текст есть еще одна песня № 9, но по характеру довольно отличная: минорная, тоже красивая, несколько визгливая.и с монотонным оттенком; ее можно причислить к бабьим песням (№ 9, 15, 33, 37), простым, безыскусственным, заунывным, иногда освеженным в конце поворотом в мажор к по большей части поющимся в два голоса в терцию (№ 15, 37). Всякий из нас слышал подобные песни, исполняемые резкими крикливыми бабьими голосами во время уборки полей.

Из 11 протяжных песен некоторые поражают своею идеальной красотой, необычайным художественным изяществом и в то же время серьезностью и глубиною мысли (№ 10, 21, 27), например № 10, «Солнце закатилось»; это точно отрывок из бетховенского Adagio его последних произведений: какая безоблачность, какая неземная прозрачность! Правда, что прелестный, изящный аккомпанемент Балакирева немало содействует такому впечатлению. Или № 27 — «Уж ты, поле мое, поле чистое»; по тонкости и вкусу, по теплоте и задушевности мысли эту песню можно бы отнести к самым удачным вещицам Шумана в этом роде. Другие протяжные песни отличаются тяжелой, безвыходной грустью и заунывностью (№23, 32, 36). В иных встречается напев, которым начинается каждый новый стих. Рекрутская песня, № 18, замечательна по постоянному чередованию d-moll и C-dur.
Свадебных песен в сборнике Балакирева помещено три. № 1—«Не было ветру» — прекрасная, торжественная, величавая, песня эта принадлежит к числу самых старинных русских песен. Одним из признаков старинной песни служит ограниченность диапазона, в котором она заключена. Так, песня «Не было ветру» не выходит из пределов квинты и за неимением сексты нельзя точно определить, в каком из греческих тонов она написана. № 17, свадебно-шуточная песня «На
Иванушке чапан, чорт по месяцу таскан» — очень замечательна; первые два стиха каждого куплета сделаны комически, с большим юмором, а двум последним стихам:
«Слышишь ли ты, Иванушка, Веришь ли, легка ноженька?»
придано в музыке весьма симпатическое, сочувственное выражение. Контраст прекрасный, еще резче обозначенный пере-4 7 меной такта из 4 в 4.

Уличная песня одна, № 29, «Под яблонъю зеленою» — удалая, пикантная, пошлость которой смягчена миксолидийской тональностью. В аккомпанементе, основанном на одном аккорде квинты, сделаны бойкие, залихватские вариации на самых верхних фортепианных нотах.
Наконец, в сборнике находятся три бурлацких песни, все три удалые, могучие, с несколько аляповатым оттенком. В каждой их ноте проглядывают замечательная мощь и твердость. В № 6, «А как по лугу, лугу», замечателен в некоторых тактах синкопированный ритм, придающий ей еще более удали, и конечные фразы, сжатые вдвое против начальных. № 13, «Полоса ль моя, полосыиька», вся ведена в As-dur, и вдруг совсем неожиданно, в последнем такте, она повертывает в f-moll; эффект могучий, оригинальный и красивый. Но венец бурлацких песен, а вместе с тем и одна из капитальнейших песен сборника — это № 40,к«Эй, ухнем!» Песню эту поют бурлаки, таская тяжести. По силе вымысла она поспорит с самыми могучими мыслями хоть самого Бетховена! Слушая эту песню, чувствуешь себя ничтожным сравнительно с тем могучим духом, который мог создать ее. Перед силой этой песни вновь упали бы стены Иерихона, перед силой этой песни все препятствия разлетятся в прах. И вместе с тем в этой песне звучит грусть, не особенно высказывающаяся, но глубокая. Все эти три песни гармонизованы Балакиревым превосходно; особенно в последней аккомпанемент (преимущественно в конце) так же могуч, как и сама песня. Да и вообще невозможно достаточно надивиться мастерской аранжировке этих песен; каждой из них, несмотря на краткость, придана аккомпанементом самая изящная, закругленная форма, не изменяя ни в чем самый голос, верно списанный из уст народных певцов.
Весьма жаль, что Балакирев не приложил к этому сборнику предисловия. Нет сомнения, что такой превосходный музыкант, такой тонкий знаток народной музыки сказал бы в нем много нового и крайне интересного.

Сборник этот издан Иогансеном. Честь ему и слава за это издание, значение которого, надеюсь, вскоре будет надлежащим образом оценено всеми. Сборник этот должен сделаться настольной книгой всякого, кто пикируется именем музыканта. Не только русский, но и всякий будет просматривать эти песни с глубочайшим наслаждением, потому что музыка их дивно хороша, а музыкальный язык есть общее достояние. В разнообразии этих песен видно, до какой степени музыкальное творчество беспредельно; в этих песнях можно найти освежающий и обновляющий элемент от европейско-консерваторской рутины, повсюду проникающий. Наконец, для будущего потомства — это сокровищница, в которой останутся следы народного музыкального творчества в неискаженном виде. Заслуга, которую оказал Балакирев русской музыке этим сборником,— громадна. И если с первого взгляда может показаться, что собрать народные песни не особенно трудно, то я отвечу, что выполнить, это так, как выполнил Балакирев, с таким талантом, знанием дела, с такой критикой, с такой любовью,— дается весьма немногим: это дается только избранным натурам.