Лауреаты Ленинской премии

Музыкальная литература



Лауретаты музыкального и хореографического искусства СССР

 

В. Дельсон
СВЯТОСЛАВ РИХТЕР

«Ему доступны все явления музыкального искусства от самой интимной лирики до грандиозного пафоса. В исполнении Рихтера доходят до слушателей все произведения, составляющие его обширный репертуар».
Д. ШОСТАКОВИЧ

1 2

 

 

 

В исполнительском искусстве середины. XX века Святослав Рихтер — явление глубоко новаторское. Трудно назвать другого концертанта любого музыкального профиля — пианиста, скрипача, певца, дирижера, в артистическом творчестве которого столь же явственно и непреклонно ощущался бы динамизм эпохи, ее напряженный и ускоренный пульс, ее конфликтная контрастность светотеней и бурная устремленность в будущее. В этом отношении как художественная личность, чутко впитавшая в себя «фактор времени» XX столетия, Рихтер невольно ассоциируется с таким художником, как Шостакович; если продолжать параллели и дальше, то можно вспомнить имена таких провидцев-дерзателей в искусстве того же века, как Маяковский и Прокофьев у нас, Стравинский или Пикассо за рубежом. Чувство современности — важнейшее свойство всякого деятеля искусства. «Слушать время» призывал один из самых тонких и музыкальных поэтов русской земли Александр Блок. Только новатор откликается в полную меру на зовы действительности, только он прослушивает в своем сердце неумолимые шаги истории. «Советский пианист принадлежит к тому разряду музыкантов, которые пролагают новые пути в развитии искусств»,— чутко подметила болгарская «Народная культура» еще в 1958 году, после триумфальных выступлений Рихтера в Софии.
 
Новаторство Рихтера выказывает себя в такой же степени в трактовках исполняемого, то есть в собственно интерпретаторской роли, сколь и в самом выборе предмета исполнения, в репертуаре пианиста. Здесь мы встречаемся, с одной стороны, с безграничной способностью артиста к перевоплощению, его широкоохватностью, порой даже производящей впечатление «всеядности» (такая /«всеядность» сопоставима лишь с многоликостью искусства Стравинского, который, при всей его многостильности, в то же время — как и Рихтер — всегда остается «самим собой»); ах другой — с жадным обращением ко всему новому, современному, неизведанному. Впрочем, не «ко всему» (новизна ради новизны, ради моды Рихтера не прельщает), а только к лучшему из этого нового, к эстетически весомому, подлинно значительному.
Так, Рихтера одинаково интересует пересмотр и ломка застывших канонов в прочтении всех 48 прелюдий и фуг Баха, сонат Бетховена или Шуберта (он исполняет свыше 20 сонат немецкого гения и все сонаты, австрийского), фортепианных , концертов Грига, Дворжака или Второго рахманиновского, как и первооткрытие в интерпретации произведений Бартока, Бриттена, Копленда, не говоря уже о Шостаковиче или излюбленном Рихтером Прокофьеве.

«Я — существо «всеядное» и мне многого хочется; И не потому, что я честолюбив или разбрасываюсь по сторонам. Просто я многое люблю и меня никогда не оставляет желание донести все любимое до слушателей», — говорил Рихтер еще в 40-х годах. Не случайно его душа художника равно вдохновляется необычайно дерзостным для своего времени искусством Эль-Греко как и вечными поисками другого испанца-живописца, но уже своего старшего современника, Пабло Пикассо. Кстати, в недавнем личном общении с этим неутомимым художником-экспериментатором Рихтер нашел дополнительный источник напряженных размышлений о путях и перепутьях творчества.
Размышлений. Но ведь именно мысль, сосредоточенная, упорная, глубинная мысль в самом процессе исполнительского созидания музыки —едва ли не основа искусства Рихтера. Ведь мало кто —даже из самых выдающихся исполнителей мира — так заставляет слушателя размышлять о музыке, как Рихтер. Размышлять об эпохе и стиле исполняемого, об авторском замысле и его воплощении, о принципах интерпретации и особенностях пианизма. Искусство Рихтера будит мысль прежде всего потому, что оно само — продукт глубочайшей мысли. 1 Страстный интеллектуализм исполнительства Рихтера — тот источник, из которого вытекают и кристальная ясность в лепке формы, и строгая логичность динамики во фразировке, и мудрая соотносимость целого ;и деталей, и абсолютная безупречность вкуса. В этом процессе творческого созидания высокая вдохновенность исполнительского замысла удивительно сочетается с точностью плана и гармоничностью конструкций. Интеллектуализм рихтеровского исполнительства надлежит рассматривать как принцип, как творческий метод артиста, и мы позволим себе сопоставить эти основы его артистизма только с самыми вершинными, с мировыми явлениями интеллектуализма в литературе и искусстве.
Однако особенность рихтеровского интеллектуализма еще и в том, что он органично и непринужденно увязан с волевым, даже властным началом. Ведь исполнительское творчество пианиста — это не только искусство исключительно сильной личности. В конце концов, большой талант артиста—.это и есть выявление неповторимости своей яркой художественной индивидуальности. «.Талант — очень сложное, трудное понятие, и дело здесь не столько в способностях человека, сколько в том, что представляет собой человек как личность», — писал Томас Манн в известной статье «Гете и Толстой».
«В творчестве музыканта, как и во всяком искусстве, всегда дорого увидеть во всей широте личность артиста, узнать его пристрастия, взгляды, пафос творчества,— говорит Д. Д. Шостакович.— Эти черты составляют своеобразие художника, определяют степень общественного интереса к , нему». Содержательно-яркая, устремленно-волевая художественная личность Рихтера лучится сильным (порой ослепляюще сильным!) светом в процессе его исполнительского творчества. В этом властно-волевом начале — важнейшая причина его почти магического воздействия на психологию слушательской массы. Вспомним, артист никогда не бывает пассивен, «вял», безразличен и «нейтрален» (последнее, разве что —в исполнении Баха, но это —принципиальная особенность его подхода к интерпретации баховских произведений, которые, с его точки зрения, лишь теряют от заметного проявления исполнительской активности). Наоборот, предельной инициативностью, энергией, действенностью искрится вся рихтеровская игра, прямая направленность которой к сознанию аудитории как бы требует покорного подчинения. Властная мощность убеждения в искусстве Рихтера столь велика, что порой покоряет даже несогласных с его трактовкой, даже при дискуссионности его самобытных исполнительских концепций (например, в декламационно-ораторской — в духе Листа — трактовке григовского концерта, или подчеркнуто замедленных темпах во Втором концерте Рахманинова, или в своеобразно абстрагированных от конкретных человеческих эмоций интерпретациях ряда пьес Шопена). Это происходит вследствие железной логики самой «исполнительской речи» пианиста, мастерской завершенности ее, а главное—внутренней убежденности артиста, всегда ощущаемой аудиторией.

Искусство Рихтера ,в своей основе монументально. Ему органически чуждо все мелкое и поверхностное. В самом подходе к исполнительству, в принципах отношения к нему он стремится к важнейшему — к раскрытию сущности художественного произведения, его основы, подчас не сразу обнаруживаемой за внешней видимостью формы. Здесь же —корень столь характерного для его творчества умения четко выявить пропорции между главным и второстепенным, подчеркнуть наиболее определяющее звено задуманной концепции, создать убедительно впечатляющую генеральную кульминацию. Если бы не скульптурная отточенность, нередко применяемый прием выписанное™ деталей, точность и тонкость нюансировки, то его исполнительство можно было бы назвать фресковым — столь смелым почерком даны в нем крупные очертания целого, ясные, формообразующие линии интерпретаторского замысла.
Пожалуй, именно здесь намечается столь редкостное и ценное в пианистическом творчестве Рихтера единство сложного с простым, сочетание глубины и доходчивости. Не в этом ли объяснение всемирного успеха его и у самой широкой слушательской массы й у самых строгих знатоков? Конечно, здесь немалую роль играет и плодотворный сплав в одном и том же художнике интеллектуального и волевого начал, о чем мы говорили выше, сочетание яркости и глубины, артистичности и мастерства, монументальности и динамизма, виртуозного совершенства и строгого вкуса. Впрочем, все эти разные и нередко даже противостоящие друг другу черты художественного облика пианиста находятся в сложном взаимодействии, которое, в конечном счете, и определяет его индивидуальную самобытность. Но ведь эти качества и следует рассматривать как диалектически противоречивые слагаемые единого творческого целого.
В таком же противоречиво сложном единстве находятся и две другие полярно контрастные черты: тенденция к обостренной конфликтности, напряженному динамизму, t одной стороны, и столь же мощная тенденция к 1 архитектонической гармонии, «чистой» поэзии прекрасного, к «растворению» в ничем не омраченной, возвышенной красоте —: с другой. Следовательно, в его исполнительстве находят место и такие основы художественного творчества, которые с непревзойденной силой были воплощены в произведениях Микеланджело, и такие, что с бесконечной вдохновенностью преломились в шедеврах Рафаэля; и тс извечные «начала начал» всякого музыкального созидании, которые сконцентрированно воспроизвел в типичных творениях своего бурно-драматического гения Бетховен, и те, ;что мы условно, и не без односторонности, обычно определяем словами «легкое и светлое моцартианство» (невольно игнорируя высокий трагизм, свойственный автору бессмертного «Реквиема»).

Пианист Рихтер

Только проникнувшись единством этих, казалось бы, с трудом совмещаемых в одной и той же творческой личности художественных тенденций, Рихтер добился поистине конгениальных исполнительских воплощений музыки столь полярных авторов, как Бах и Равель, Моцарт и Шостакович, Лист и Прокофьев, Бетховен и Рахманинов или Шуберт и Скрябин. Его репертуар от Мусоргского до Шостаковича в русской музыке (Рихтер является выдающимся истолкователем и «Картинок с выставки» Мусоргского и около 20 прелюдий и фуг Шостаковича), так же, как репертуар от Баха до Брнттена 6 зарубежной, действительно необъятен. Необычная масштабность рихтеровского репертуара определяется его умением ; глубоко вникать в историческое, национальное и индивидуальное своеобразие явлений искусства, многогранностью и широтой художественного видения пианиста (кстати, он и вообще музыкант не только «слышания», но и «видения», что лучше всего подтверждает его необычайно «зрительное» исполнение шедевров французского импрессионизма — произведений Дебюсси и Равеля).
А ведь Рихтер еще и замечательный ансамблист, вдохновенный аккомпаниатор. Его записи выступлений с Н. Дорлиак, М. Ростроповичем или Д. Ойстрахом, а в особенности недавние записи концертов с великим певцом Д. Фишером-Дискау (шубертовские циклы), навсегда останутся образцом ансамблевого и аккомпаниаторского искусства.

Мастерство большого художника всегда опирается на сочетание яркости артистического «горения» — с одной стороны, и рассудочности, расчета, плана, самоконтроля— с другой. Извечная актерская проблема — «искусство переживания» или «искусство представления»— схематична (а потому и догматична) в своей основе. Только увлеченность и вдохновение, помноженные на интеллект и волю, создают почву для яркого Цветения артистического творчества гигантского масштаба. Такова психология исполнительского процесса ив искусстве Рихтера; таковы психологические обоснования его высшего артистического мастерства. И когда у Рихтера органически сочетаются яркий темперамент, экспрессия, эмоциональный порыв и сосредоточенный, глубокий замысел, трактовка, концепция,— его исполнительское искусство приобретает грандиозные масштабы, достигает необычайных высот. Нередко в Такие моменты насквозь эмоциональная и не признающая никаких компромиссов с техническими удобствами виртуозность пианиста производит впечатление «сверхчеловеческой» и как все смелое, все «рискованное» в действиях человека (и художника!), вызывает восторженный отклик. Это та виртуозность подлинного мастерства, содержательный артистизм которой неизменно обжигает (слушателя своим необычайно экспрессивным накалом.
Но еще чаще Рихтер удивляет й восхищает аудиторию строгостью, даже нарочитой скромностью своего пианизма. Он не боится игнорировать все, что связано с блеском и самодельной эффектностью, что открыто и шумно способствует поверхностному успеху. Так, он смело погружает зал в атмосферу длительной и напряженно-медленной игры pianissimo, увлекает аудиторию в мир сосредоточенного вслушивания, музыкального размышления. Артист-философ, он уверенно ведет за собой чутко внимающую его мыслям публику, обогащая и поднимая ее восприятие до уровня своих подчас сложных, однако всегда мудрых художественных концепций.

Тут Рихтер не только артист, но и просветитель, невольно заставляющий вдумываться в вопросы стиля и характерных особенностей музыки. Так воссоздаются неповторимые музыкальные образы, в которых субъективная, индивидуальная окрашенность рихтеровской трактовки естественно и органично накладывается па авторский замысел, лепка большой формы или отдельной фразировочной линии входит в нерасторжимое единство с самой сущностью музыки, а грани между авторским замыслом и особенностями его артистического воплощения совершенно стираются.
Так рождается «чудо» исполнительского искусства, и одним из смелых магов этого «чуда» является Святослав Рихтер — ревностный хранитель великой музыки прошлого и дерзостный артист-новатор, «пианист века», художник вечного поиска.

1 2