Дома в Берлине, казалось, все замерло, ничего не изменилось за три года. Только усилилась цензура, запрещений да ограничений стало больше. В доме Мендельсонов так же спокойно, уютно, царит та же атмосфера взаимной преданности и уважения. За время отсутствия Феликса в семье произошли некоторые перемены: Фанни родила сына, Ребекка вышла замуж, а Пауль уехал в Англию продолжать свою карьеру финансиста.
На утренних воскресных концертах, которые с 1830 года регулярно проводит Фанни, выступают берлинские и приезжие знаменитости. Обычно собирается не менее ста слушателей. Здесь играют берлинские артисты, звучат фортепианные трио и струнные квартеты, поет хор, которым управляет сама Фанни. И приезжие музыканты охотно выступают на этих концертах, так как признание на Лейпцигерштрассе немало влияет на общественное мнение. Когда Феликс в Италии закончил «Первую Вальпургиеву ночь», он сразу же послал Фанни партитуру для исполнения на ее утренниках. В дальнейшем композитор внес ряд поправок в это произведение, прислушиваясь к замечаниям сестры и остальных исполнителей. Недаром же он говорил, что «Первая Вальпургиева ночь» своим существованием обязана воскресным концертам Фанни. Феликс радуется домашнему уюту, близости дорогих ему родителей и сестер. После двух лет, проведенных в гостиницах и меблированных комнатах, как приятно иметь кабинет, специально для тебя обставленный любящими руками. Феликс в основном работает над незаконченными произведениями. Кроме того, он вынашивает замысел сочинения оперы; затруднения — в подходящем либретто. Все предложенные ему варианты он отвергает и просит помощи Клингемана. Однако последний, не решаясь взять на себя создание сценического плана оперы, обращается к Скрибу, рассчитывая впоследствии приспособить либретто известного французского драматурга к требованиям Мендельсона. Но Скриб не откликнулся на эту просьбу и опера так и не родилась.
В Берлине Мендельсон выступает как пианист — исполнитель собственных и бетховенских фортепианных произведений. Его игра покоряет слушателей, даже таких требовательных, как прославленная пианистка Клара Вик. В отличие от современных ему виртуозов, он пленяет не блеском техники, хотя игра его технически безупречна, а глубоким вниканием в содержание исполняемых произведений.
Феликс Мендельсон
Феликсу уже двадцать четыре года. Несмотря на то, что его имя хорошо
известно
в музыкальных кругах Германии и Англии, а сам он материально более чем
обеспечен, ему следовало бы занять должность, дававшую определенное общественное
положение. Во время его пребывания в Лондоне умер Цельтер, переживший
своего
друга Гёте всего лишь на несколько месяцев. Казалось вполне естественным,
чтобы
вакантное место директора Певческой академии занял лучший ученик Цельтера
Феликс Мендельсон, тем более ЧТО его исполнение с капеллой «Страстей по
Матфею» Баха показало масштаб его дирижерских возможностей. Сам Феликс
не особенно стремился стать директором академии. Ему не хотелось связывать
себя должностью, чреватой сложными дипломатическими отношениями с королевским
двором, с советом попечителей, с музыкантами Берлина. Лично он предпочел
бы еще в течение нескольких лет вести жизнь вольного кочующего художника,
свободного от всяких пут и обязанностей, имеющего возможность творить
только из внутренней потребности, без скидок на привходящие обстоятельства
и на необходимость зарабатывать музыкой хлеб насущный.
Это сокровенное желание он детально обосновывает в письме к Девриенту,
упрекающего его в том, что при таком таланте он не стал еще знаменитым.
Феликс подчеркивает, что он сочиняет музыку не для того, чтобы обрести
известность или получить место директора капеллы или другую какую-нибудь
почетную должность. Конечно, он был бы не прочь иметь определенное положение,
но превыше всего — долг художника-творца. А этот долг он видит в том,
чтобы писать музыку искреннюю, отвечающую зову сердца, и писать ее так,
чтобы она полностью соответствовала его эстетическим воззрениям. Для него
как музыканта важнее всего — не допустить вмешательства тщеславия или
меркантильных интересов в процесс творчества. Поэтому, вне зависимости
от того, признаны его творения или нет, услышит он при их исполнении гром
аплодисментов или ледяное молчание,— его совесть чиста и покойна. Ему
нет дела до композиторов, рассматривающих музыку как средство добывания
ценных подарков, орденов и званий. У каждого свой путь в жизни.
Однако госпожа Мендельсон, Фанни и близкие друзья очень хотели, чтобы
Феликс занял место покойного Цельтера. Они всячески его уговаривали, подчеркивая,
что эта должность предоставит широкие возможности для его деятельности
в качестве дирижера, пианиста и композитора. Более того, он сможет активно
влиять на музыкальную жизнь столицы и на воспитание эстетических вкусов
немецкой публики. В конце концов Феликс выставил свою кандидатуру. Состоялись
выборы, но большинство голосов получил не Мендельсон, а весьма посредственный
музыкант Рунгенхаген. Причина выбора крылась в происхождении Феликса:
Мендельсоны были евреями. Хотя Абрам Мендельсон принял протестантскую веру и воспитал в ней своих детей, Феликс в глазах
реакционных кругов прусской знати продолжал оставаться «еврейским мальчишкой»,
и этот факт оказал решающее влияние на исход выборов.
Это было жестоким испытанием для самолюбия Феликса и всех его близких.
Впервые молодой композитор столкнулся с теневыми сторонами жизни. Обида
была тем сильнее, что с большинством из тех, кто ее нанес, он был знаком
давно. Они аплодировали его выступлениям с капеллой, восхищенно слушали
его произведения на утренниках у Фанни, всегда демонстративно хвалили
их и сокрушались по поводу его отъездов из Берлина. А тут — такой удар
в спину! Уехать из Берлина — вот первая мысль Феликса. Случай помог ее
осуществить.
В городе Дюссельдорфе готовились к проведению традиционного Нижне-Рейнского
музыкального празднества, и Феликсу предложили руководство концертами.
Он согласился, но перед этим совершил короткую поездку в Лондон, где продирижировал
своей Итальянской симфонией (1833 г.), а как органист участвовал в исполнении
ораторий Генделя. Партитуру одной из них — «Израиль в Египте» — он привез
с собой для исполнения в Дюссельдорфе.
Дюссельдорф долгие годы жил сонной, размеренной жизнью немецких провинциальных
городов. Но в 1827 году известный немецкий писатель и драматург Карл Иммерман
переехал сюда с тем, чтобы взяться за руководство местным театром. До
этого времени Дюссельдорфский театр ничем не отличался от других второразрядных
сцен, где пьесы, чаще всего плоские комедии или сентиментальные мелодрамы,
ставились наспех слабыми актерами, стремившимися к единственной цели —
обеспечить доход администрации.
С приходом Иммермана все изменилось. Перед театром были поставлены высокие
просветительные задачи — популяризовать творчество великих драматургов,
научить широкую публику понимать подлинное искусство. Для этой цели Иммерман
проводит публичные чтения лучших драматических произведений как немецкой,
так и зарубежной литературы, на которые собираются все мыслящие люди Дюссельдорфа.
Благородное начинание Иммермана встречает горячую поддержку передовых
артистов и художников города. Все помогают новому театру чем только могут
— и бесплатным изготовлением декораций, и распространением билетов. Иначе
Иммерман, при скудных средствах, имеющихся в его распоряжении, не смог
бы и близко подойти к осуществлению своих смелых планов.
Еще больше оживилась культурная жизнь города после создания в 1829 году
Союза искусств, члены которого провозгласили свои прогрессивные демократические
эстетические принципы: «Красота — это та же правда, ее не купишь и не
спрячешь за семью замками частной собственности. Она — общее достояние
человечества. И не для того, чтобы немногие богачи и аристократы радовались
ей в одиночестве, была она дарована роду человеческому, а для того чтобы
все человечество возвышалось благодаря ей и вдохновлялось ею».
Большим событием в жизни Дюссельдорфа было проведение Нижне-Рейнского
музыкального праздника. Устроители его в 1833 году искали энергичного,
по возможности молодого, но уже зарекомендовавшего себя музыкального деятеля.
Выбор пал на Феликса Мендельсона, имя которого в Германии к этому времени
становилось все более известным.
Для концертов в большом загородном саду было специально построено большое
помещение, вмещающее до 1500 человек. Одну треть просто побеленного, без
всяких украшений зала отвели хору и оркестру. Большая же часть была занята
стульями для публики. Слушатели стекались из окрестных городов и даже
из соседней Голландии в самых различных видах транспорта — каретах, дилижансах,
речных пароходах. Ехали целыми семьями, большими компаниями, вместе с
родственниками и соседями. Музыкальный праздник превращался в народное
торжество. Чем же объяснить это всеобщее стремление побывать на Дюссельдорфских
концертах? Вероятно, тем особым положением, которое занимала музыка в
жизни немецкого общества тех лет.
Революционные бури, потрясавшие Францию в течение последних четырех десятилетий,
прозвучали набатом только для самой передовой, прогрессивной части немецкого
общества. В бюргерских кругах они встретили лишь глухой отзвук. В силу
сложных социально-экономических условий революция не была еще для немецкого
бюргера, как для третьего сословия Франции, вопросом жизни и смерти. Если
к этому добавить силу патриархальных традиций, столь живучих в немецком
обществе, а также мощь государственной машины, опутавшей население сетью
запретов и ограничений, станут ясными причины относительной политической
пассивности немецкого горожанина. Этот вакуум общественной жизни и заполняла
музыка, занимавшая значительное место в быту каждой немецкой семьи.
Домашняя игра на фортепиано, скрипке, виолончели, флейте, кларнете была
самым обычным явлением.
Для тех, кто не имел возможности брать платные уроки, преподавателями
становились отец, мать, старший брат, сестра или просто кто-нибудь из
соседей. Участие в хоре в протестантских церквах воспитывало музыкальный
вкус и приобщало к основам музыкальной грамоты, знакомило с творениями
великих мастеров прошлого. Если в воскресный день пройтись по улицам любого
немецкого городка, то из множества открытых окон можно было услышать импровизированные
трио, квартеты, игру на фортепиано в четыре руки, ансамблевое пение. Домашнее
музицирование служило не просто обычным способом времяпрепровождения,
оно радовало и согревало, рассеивало грусть и одиночество, придавало его
участникам ощущение общности и взаимопонимания. Вот почему если несколько
французов, собравшись вместе, затевали горячий спор о политике, то немцы,
сойдясь вместе, музицировали. Так музыка в Германии стала одной из важных
форм социального общения.
Мендельсон, выступавший до сих пор только в больших городских концертных
залах или светских салонах, поражен силой и мощью этой всеобщей тяги к
музыке. Когда он видит радостные запыленные лица людей, проехавших на
дрожках и тарантасах не один десяток километров, чтобы услыщать произведения,
которые он для них приготовил, его переполняет чувство счастья и гордости
оттого, что именно ему суждено приобщить их к истинам большого искусства.
Последние приготовления к праздникам, несмотря на изнуряющую жару, проходят
с большим воодушевлением. Хор из 400 певцов-любителей под управлением
Феликса утром и вечером разучивает ораторию Генделя «Израиль в Египте».
Кроме того, готовится исполнение нескольких симфоний Бетховена, репетируются
сольные выступления певицы Деккер и самого Феликса. Все идет просто и
непринужденно. Дюссельдорф — небольшой город. Здесь нет ни короля, ни
двора, ни всей начальственной иерархии, которой так богат Берлин. Почти
не видно жандармов и полицейских. Городское управление всеми средствами
содействует проведению праздника. Дороги, ведущие к концертному залу,
сутра поливаются, чтобы уменьшить пыль и дать какое-то ощущение прохлады.
Великолепно была исполнена первая часть оратории Генделя. Дирижерское
мастерство Феликса заставило по-новому зазвучать и хор и оркестр. Он сумел
призвать оркестрантов к дисциплине, отучить их от привычных разговоров
во время исполнения музыки, заставить более вдумчиво, с артистической
ответственностью относиться к исполняемым партиям. Пение хора стало богаче,
контрастнее. Аудитория ликовала.
Проведение концертов за городской чертой придавало им характер сельского
праздника. Во время больших антрактов, пока открывались все двери и окна
и зал проветривался, публика отдыхала в саду, где к ее услугам были освежающие
напитки, бутерброды, сладости. Те, кому не хватало места за столиком,
устраивались на траве. Казалось, что присутствуешь на массовом пикнике.
Но вот музыка играла туш, сад пустел, и вновь раздавались могучие звуки
оратории Генделя. Успех был настолько необычным, что устроители праздника
решили дать не два концерта, как предполагалось, а три. На заключительном
вечере, где Мендельсон выступал и как дирижер и как пианист, его появление
на эстраде было встречено трехкратным звучанием фанфар, выражавших восхищение
оркестрантов своим маэстро.
На заключительном балу, несмотря на усталость, Феликс танцевал и веселился
от души. Этот требовательный к себе человек мог сегодня с полным правом
быть довольным собой. Триумф, одержанный на празднике, привел к тому,
что Феликсу было предложено место музикдиректора в Дюссельдорфе со значительным
по тем временам окладом в 600 талеров и с предоставлением трехмесячного
ежегодного отпуска. Дюссельдорф полюбился Феликсу. Его притягивало искреннее
стремление деятелей Союза искусств к популяризации лучших творений мирового
искусства. Он видел здесь ту широкую арену для многосторонней музыкальной
деятельности, о которой давно мечтал. Он с радостью принял предложение.
Договор был заключен на три года.
На плечи нового музикдиректора легли самые разнообразные и зачастую нелегкие
обязанности. Много времени и сил отнимали дирижерская деятельность при
постановках опер, руководство хоровым музыкальным союзом и церковной католической
музыкой. Несмотря на это, Феликс еще успевал участвовать в музыкальных
вечерах «лидертафель» а также совершать прогулки верхом, плавать, гулять,
радоваться приволью сельских просторов. Все ему дается легко и просто.
Обнаружив, что для исполнения в церкви нет ни одной стоящей мессы, он
едет в Эльберфельд за партитурами Палест-рины, а затем отправляется в
Бонн и там проводит долгие часы в библиотеке, пока ему не удается отыскать
нужные произведения старых итальянских мастеров. Понравившиеся мессы он
отбирает и тут же приступает к репетициям. В то же время и театр требует
своего: так, при постановке «Водоноса» Керубини он репетирует по 8—10
часов в день. При всем том он выкраивает время и для творчества.
В Дюссельдорфе он работает над капитальным произведением — ораторией «Павел»,
пишет ряд произведений для фортепиано и множество песен.
На первых порах Мендельсон наслаждается обстановкой товарищеского сотрудничества,
царившей вокруг артистов Дюссельдорфа. «Поистине восхитительно,— пишет
Мендельсон,— как мы, молодые люди, держимся здесь вместе. Живописцы дружат
друг с другом без всякой заносчивости и зависти. Когда Иммерман ставит
какую-нибудь пьесу, они бесплатно пишут ему декорации. Если же у них случается
праздник, он сочиняет им текст, а я пишу музыку. Все это очень мило и
весело».
Для постановки Иммерманом «Стойкого принца» Кальдерона Феликс пишет музыку.
Он живет в доме признанного главы дюссельдорфской школы художников Вильгельма
Шадова, у которого всегда толпятся ученики и с утра до вечера не прекращаются
споры об искусстве.
В Дюссельдорф к Феликсу приезжают в гости Шопен и Хиллер. Этот визит состоялся
в 1834 году после их встречи на фестивале в Ахене, где исполнялась оратория
Генделя «Дебора» (либретто в переводе Хиллера). Хиллер уговорил Шопена
поехать из Парижа в Ахен вместе с ним. Но за несколько дней до назначенного
срока стало известно, что празднество откладывается, к разочарованию Хиллера
и Шопена, уже настроившихся ехать. Не прошло и двух дней, как прибыло
новое сообщение: музыкальный фестиваль будет проведен в назначенный срок.
Хиллер поспешил к Шопену, чтобы договориться о времени отъезда, но последний
с сожалением отказался: денег, отложенных на поездку, у него уже нет.
К нему обратились его земляки — польские беженцы,— и он отдал им все,
до последнего франка. Видя огорчение Хиллера, Шопен все же нашел выход:
он продал издателю Плейелю новый вальс (Ми-бемоль мажор) и торжественно
вернулся от него с пятьюстами франков. В Ахене друзья встретили Мендельсона,
который после окончания празднеств увез их с собой в Дюссельдорф.
Город, где обосновался Феликс, произвел на его друзей очень приятное впечатление.
Им особенно понравилась атмосфера глубокого уважения и почитания, которым
художники окружили своего учителя Шадова. Их очень позабавило, что, когда
Мендельсон сообщил
Шадову о намерении совершить прогулку по окрестным городам, Шадов нахмурился
и спросил Мендельсона, что станет с ораторией «Павел», если ее автор будет
так увлекаться пикниками и развлечениями. Шадов очень любил Феликса и
относился к нему с отеческой требовательностью, словно считая и его одним
из своих учеников.
Как-то после прогулки молодые музыканты вернулись в Дюссельдорф к Шадову,
пригласившему их к себе, провести вечер. Так как Шопен был мало разговорчив
и все время держался в тени, предоставляя вести беседу Хиллеру и Мендельсону,
присутствовавшие художники обращали на него поначалу мало внимания, тем
более что его слава пианиста была им неизвестна. После ужина за рояль
сел Мендельсон, затем Хиллер, а в заключение они попросили сыграть Шопена.
Присутствующие были поражены его игрой, и все наперебой просили сыграть
еще и еще, так как ничего подобного никогда не слышали.
Игра Шопена восхищала и Мендельсона, писавшего матери, что Шопен — «один
из первых пианистов мира, второй Паганини, играющий совершенно по-новому,—
так, что об этом можно только мечтать». Однако, и это характерно для музыкального
восприятия Мендельсона, он считает, что в этом высоком исполнительском
мастерстве порой проскальзывает чрезмерная контрастность, чересчур резкие
переходы от света к тени, а это, по его мнению, нежелательно, так как
ущемляет необходимое для музыкального исполнения соблюдение чувства меры
и равновесия.
С этих же позиций Мендельсон подходит и к оценке современных ему больших
мастеров: так, в творчестве Берлиоза он никогда не смог воспринять красоту
взлетов и падений, сильных страстей, резких переходов от любви к ненависти,
от восторга к отчаянию. Горячая, порывистая музыка «Поэтических и религиозных
гармоний» Листа, по его мнению, крайне дисгармонична. Время не смягчило
и отрицательного отношения Мендельсона к «большой опере». Он резко критикует
новую оперу Керубини «Али-Баба», написанную в этом жанре для парижского
театра Гранд-Опера.
К любимым композиторам Мендельсона, помимо великих мастеров прошлого,
всегда относился Карл Мариа Вебер. Симпатизировал он творчеству Игнаца
Мошелеса, Фердинанда Хиллера. В одном из своих писем он уговаривал последнего
покинуть Париж и переехать в Германию, предлагая свое содействие для его
устройства в одном из немецких городов, как только появится подходящая
вакансия. Но больше всех немецких композиторов-современников Мендельсону
был близок Роберт Шуман. Их роднила привязанность к родной земле, любовь
к немецкой природе, просветленная поэтичность романтического таланта,
а отношения всегда оставались теплыми и дружественными. «Мендельсон великолепен
— это бриллиант, упавший прямо с неба»,— писал Шуман. «Мендельсона я считаю
первым музыкантом современности и снимаю перед ним шляпу, как перед мастером.
Он достигает всего играючи, и особенно в пользовании оркестровыми средствами,
но как у него все свободно, как тонко, как артистично и какое совершенное
мастерство!» (разрядка Р. Шумана.—
Е. М),
Роберт Шуман
Феликс очень ценил игру пианистки Клары Вик — впоследствии жены Шумана.
В 1835 году он пишет Фанни из Лейпцига, что Клара на своем концерте исполнила
с большим блеском его Каприччио си минор для фортепиано с оркестром (соч
22), которое ранее он считал неудачным, и доставила ему тем большее удовольствие.
Проходит первый год пребывания в Дюссельдорфе, и Феликс начинает ощущать
теневые стороны положения музикдиректора.
В одном из писем он высказывает недовольство результатом своей деятельности.
Предметом особых сетований является оркестр; несмотря на все его старания,
музыканты играют вразнобой, аллегро заканчивают вдвое быстрее, чем начинают,
флейта звучит выше положенного, а гобои — ниже. «Только что вернулся с
репетиции «Эгмонта», где я впервые в жизни разорвал на части партитуру,
выйдя из себя. Несмотря на это,— пишет Мендельсон — в этом нелепом оркестре
есть отдельные музыканты, которые оказались бы на месте и в оркестре Парижской
консерватории».
Не доставлял ему полного удовлетворения и Певческий союз, в котором участвовало
120 дюссельдорфских любителей музыки. И хотя этот хор, по собственному
признанию Мендельсона, вполне прилично исполнял Генделя, выступая в течение
зимы с шестью абонементными концертами, а летом пел в двух мессах ежемесячно,
Феликса раздражали провинциализм участников, их нежелание исполнять сольные
партии из одного только страха уронить свое бюргерское достоинство.
Моисей Мендельсон. Дед композитора
В театре тоже были свои трудности. Иммерман в своем стремлении к хорошим
художественным постановкам постепенно выходил из мизерного театрального
бюджета. Пришлось волей неволей повысить цены на билеты, что вызвало негодование
зрителей. Местная пресса, разумеется, подогревала страсти. В результате
на первом исполнении «Дон-Жуана» Моцарта, стоившем Мендельсону и Иммерману
многих трудов и волнений, разразился скандал, чуть не сорвавший премьеру.
Сотрудничество с Иммерманом помогло Феликсу глубже познать театр — от
репертуара до деталей сценического воплощения. Сильное впечатление произвела
на него постановка пьесы «Натан Мудрый» Лессинга. Прототипом главного
героя спектакля — купца Натана — был дед Феликса, Моисей Мендельсон, философ-просветитель,
всю жизнь проповедовавший сближение между людьми, веротерпимость, человек,
для которого творить добро было высшим смыслом жизни.
В этот период Феликс продолжает работу над ораторией «Павел» и заканчивает
увертюру «Сказка о прекрасной Мелузине». Желание написать это произведение
возникло у Феликса после прослушивания одноименной оперы Конрадина Крейцера.
Мендельсону очень понравилось старинное сказание в духе полюбившихся ему
с детства легенд. На красавице Мелузине, дочери феи и короля, лежит заклятие:
каждую субботу она превращается в русалку. Мелузина полюбила храброго
рыцаря и стала его женой. Перед свадьбой она берет с возлюбленного клятву
— никогда не следить за ней и не искать ее по субботам, иначе он потеряет
ее навсегда. Рыцарь соглашается, но через некоторое время, подстрекаемый
друзьями, решает проследить за женой. Он видит ее полуженщиной-полурыбой
и теряет навсегда. Мелузина теперь будет возвращаться в замок только ночной
порой, дабы возвещать его жителям о грозящих им бедах.
Феликс Мендельсон
Увертюра, написанная на этот типичный для немецкого романтизма сюжет,
была исполнена в. 1834 году в Лондоне оркестром под управлением Мошелеса,
однако не встретила того восторженного приема, который выпал на долю Итальянской
симфонии.
К этому времени обстановка в Дюссельдорфе для Феликса круто изменилась.
Все началось с открытия нового городского театра. Иммерман был назначен
режиссером театра, а Феликс — его музикдиректором. На его плечи легла
целая гора хлопотливых и неприятных административных обязанностей. Мендельсон
хотел заниматься только дирижированием, подобно тому как Иммерман занимался
только режиссурой. Вместо- этого руководство хором и оркестром ему приходилось
перекладывать на своего заместителя Юлиуса Рица, а самому заниматься заключением
договоров с музыкантами оркестра, которые торговались из-за каждого талера
мизерного жалованья, ездить в другие города ангажировать певиц, разбирать
жалобы и претензии работников театра, одним словом — выполнять самую неблагодарную
для музыканта-творца сугубо административную работу.
Импульсивная, нервная натура Феликса не выдержала. Он начинает спорить с Иммерманом и, не пробыв музикдиректором театра и трех недель, подает заявление об уходе. Это был решительный и неосмотрительный шаг. Родители Феликса порицают его за резкость, справедливо замечая, что своим поступком он не только превратил влиятельного и всеми уважаемого Иммермана в непреклонного врага, но и оттолкнул от себя некоторых доброжелательно относившихся к нему членов городской управы. Действительно, отношения с Иммерманом испортились окончательно, что плохо отразилось на дальнейшей судьбе искусства в Дюссельдорфе, так как сотрудничество Иммермана с Мендельсоном безусловно способствовало бы превращению этого города в «рейнскую Флоренцию», в центр театральной жизни и музыки.
Тем не менее разрыв с театром не повлиял на отношение дюссельдорфцев
к Феликсу. Он пользуется по-прежнему всеобщей симпатией: ко дню его рождения
военный оркестр, в знак приветствия, играет под его окнами. В соседних
городах он дает концерты, проходящие с большим успехом, везде у него много
друзей и почитателей.
В 1835 году он руководит Кельнским музыкальным фестивалем. К этому событию
он тщательно готовится. Он поручает Хиллеру попросить у Керубини для исполнения
на фестивале его произведения для хора и оркестра, желательно ненапечатанные
или малоизвестные. В частности, Феликса интересуют гимны Керубини, написанные
им во время Великой Французской буржуазной революции. На празднества приезжают
его родители и сестры. Феликс играет им свою почти законченную ораторию
«Павел».
Успех фестиваля был для Мендельсона тем более важным, что фактически он совпал с его прощанием с Дюссельдорфом:
срок его договора истекал и, при сложившихся обстоятельствах, конечно,
необходимо было уехать.
К этому времени Феликсу предлагают место дирижера в Лейпциге с высоким
окладом и ежегодным предоставлением шестимесячного творческого отпуска.