В. Сафошкин - Лидия Русланова

Ноты к песням Руслановой

Книги, литература, ноты

 

Глава IX
СКАЗАНИЕ О «ВАЛЕНКАХ», ИЛИ СПОР С РУСЛАНОВОЙ ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЕ

 

...Лидия Андреевна! У нас в Саратове давно уже валенок не носят, а Волга, действительно, разлилась и затопила старые берега.
.Неузнаваемо изменился весь Саратов. Это нужно видеть своими глазами. И мост через Волгу — он тянется на три километра, — самый крупный в Европе. И вообще, весь город! А ваши «Валенки» у нас прописаны навечно, теперь уже только в памяти!
М. Болдышев, г. Саратов (Из писем к JI. Руслановой. — B.C.)

 


На концертах Руслановой я стал все больше и больше обращать внимание на то, что певица непременно (и все, кто на этих выступлениях бывал, со мной согласятся) перед исполнением своих знаменитых «неподшитых, стареньких» делала небольшое вступление, из которого следовало, что именно она, Лидия Русланова, является автором этой песни.
«.Увидела я на фронте солдатика в стоптанных валенках, и сложилась сама собой у меня песня об этой нехитрой деревенской русской обувке, — утверждала со сцены Лидия Андреевна. — И так она полюбилась, что не было ни одного выступления, на котором меня не заставляли слушатели петь эту песню.»
А дальше — больше. Уже в интервью одной из центральных газет «Советская культура» певица на вопрос журналиста Виктора Киселева: «А вам приходилось сочинять песни?» — ответила так:
«Был такой грех. В моем репертуаре есть песня «Валенки», которую я сложила сама. Бойцы всегда слушают ее с удовольствием. Немецкая пропаганда смеялась над тем, что русские, мол, не могут обуть своих солдат в кирзовые сапоги и вынуждены выдавать им войлочные. Их носили и носят по сей день. А бойцам в те грозные дни они были крайне необходимы».
Причем так долго и настойчиво говорила об этом Лидия Андреевна, что в это безоговорочно поверили, а позднее даже уже официально «зафиксировали» в «Энциклопедическом справочнике», где черным по белому на 402-й странице написано: «Русланова Лидия Андреевна (1900—1973) — эстрадная певица (контральто). Была первой исполнительницей многих песен советских композиторов. Автор песни «Валенки».
Но ведь это совсем не так. Мне, коллекционеру граммофонных пластинок, хорошо знакомому с историей российской эстрады, доподлинно известно, что упомянутая уже многократно песня «Валенки» имеет очень давнюю историю. Начнем с того, что это вообще не русская, а старинная цыганская плясовая таборная песня. Популярность ее в начале двадцатого века была огромна — не найти более или менее известного исполнителя, кто бы не пел эту песню в своих концертах. А наиболее именитым исполнителям было дано право записать «Валенки» на граммофонные пластинки. Первой это сделала выдающаяся (в то время) цыганская певица Настя Полякова. «Валенки», исполненные ею в 1913 году для граммофонных пластинок звукозаписывающей фирмы «Граммофон», разошлись огромными тиражами, пополнив ряды самых ярких шлягеров эпохи самодержавия. Когда же матрицы, с которых штамповались пластинки с «Валенками», были совершенно изношены, Настя Полякова вновь напела эту песню обществу «Бека-Гранд-Пластинка» в Германии, поставлявшему свою музыкальную продукцию в Россию. В этом совсем нетрудно убедиться, взглянув на этикетки граммофонных пластинок того времени, о котором мы говорим.
Годом позже, учитывая огромный успех этой записи, в том числе, конечно, и финансовый, фирма «Зонофон» осуществила запись песни «Валенки» (с подзаголовком «Ах ты Коля, Николай») в исполнении знаменитой питерской певицы Нины Дулькевич.
Именно в этом месте, в этот момент надо отметить, что в свое время, а это начало тридцатых годов, Нина Викторовна Дулькевич и молодая в ту пору Лидия Русланова неоднократно выступали в одних и тех же концертах. Но тогда «Валенки» пела Нина Дулькевич, а у Лидии Андреевны в репертуаре этой песни еще не было.
Но и это еще не конец истории с «Валенками», популярность которых не смогли смести «вихри враждебные» революции и расстрельные акции Российской Ассоциации пролетарских писателей. И уже в советское время, а если быть до конца точным, то 3 мая 1939 года, солистка Государственного академического Большого театра заслуженная артистка Российской Федерации В.В. Макарова-Шевченко записала в сопровождении гитар песню «Валенки» на грампластинку Апрелевского завода.
Вы спросите, а что же Русланова? А Лидия Андреевна записала эту песню на грампластинку только во время войны, в 1943 году.
Так вот, зная происхождение этой песни, я после одного из концертов зашел к Лидии Андреевне в грим-уборную и, выбрав подходящий момент, попытался вполне дипломатично подсказать, что в следующих концертах лучше бы фрагмент с утверждением авторства песни о валенках опустить. И рассказал ей в нескольких словах истинную историю этого произведения. И тут, совершенно неожиданно, разразилась буря:
— Какие к х. Полякова, Дулькевич! Какая там еще б. Шевченко! — зашумела на меня Русланова. И далее уже пошла такая тирада нелитературных фраз и слов, что невольно пришлось вспомнить о тюремной странице в жизни великой певицы. Мне было обидно это слушать, ведь речь шла о восстановлении исторической справедливости. Мне-то думалось, что Лидии Андреевне вполне достаточно ее огромной славы и без «авторства» этой популярной, шлягерной песни.
— Теперь ее, молодой человек, не переубедить, — сказал мне присутствовавший при этом «разговоре», а точнее, монологе певицы, известный конферансье Олег Милявский. — А спорить с ней бесполезно!
С Лидией Андреевной я больше и не спорил. Больше того, когда ее не стало, сам себя корил за то, что затеял тогда этот разговор. Кто теперь помнит Настю Полякову, кому известны имена Дулькевич или Шевченко, певших «Валенки»? Почти никому. А вот Лидия Андреевна, того, возможно, не предполагая, продлила жизнь песенного шлягера и Поляковой, и Дулькевич, и Шевченко. И сделала эту цыганскую песню русской, и заставила ее полюбить!. Что только не сделает талант!
При встречах Лидия Андреевна называла меня то «курсантиком», то «сынком», но все же после той истории моя влюбленность в певицу стала ослабевать. Да еще пресса в этом помогла. Помню, поражен был одним фельетоном, на который случайно наткнулся в одном из журналов. Он имел название «Под звуки сирены».
«Пожарная машина мчится по улицам Москвы, невзирая на сигналы светофоров. Заслышав отдаленный пронзительный вой сирены «Скорой помощи», милиционеры очищают путь.
На эстраде правами пожарной машины и кареты «Скорой помощи» пользуется певица Л. Русланова. Конферансье вздрагивают при звуках руслановской сирены и торопливо расталкивают робких скрипачей, уже стоящих «на выходе».
Московское концертное объединение выдало на руки этой певице мандат, начинающийся так: «Всем ведущим и конферансье.» В тексте предлагается выпускать Л. Русланову немедленно при прибытии ее на концерт. «Так, если Русланова приехала в 9 часов 15 минут, то она должна быть выпущена не позже, чем в 9 часов 30 минут.»
Подписан этот документ заместителем заведующего городским отделом Мосэстрады Златогорским.
7 мая в Политехническом музее шел концерт, посвященный Международному Женскому дню. Пела певица Виноградская. «На выходе» стояли Редель и Хрусталев, а также исполнительница цыганских романсов Т?., которая уже давно ожидала очереди, а ей еще предстояло далекое путешествие на Дробильный завод.
Но в этот момент послышалась знакомая сирена Руслановой:
— А кто здесь ведущий, ну-у?!
Подошла артистка театра им. Баумана Клебанова, проводившая программу. Русланова ткнула ей в лицо свой златогорский мандат.
— Читайте, ну-у!
Клебанова прочла.
— Хорошо, вы выступите после Т. Русланова даже растерялась от этой «страшной
дерзости».
— Я?! После нее?! Я?! Что вы?! Ну-у!
Но Клебанова уже вышла на эстраду объявить Редель и Хрусталева.
Стоя у рампы, она услыхала непристойный шум, поднявшийся за кулисами. Пришлось распорядиться немедленно закрыть все двери, чтобы публика, паче чаяния, не услыхала известную исполнительницу русской отборной брани.
Вернувшись за кулисы, «ведущая» застала скандал в полном разгаре. Несчастная Т. трепетала, как кролик перед очами удава. Когда же она, следуя указанию Клебановой, направилась к эстраде, Русланова крикнула:
— И вот такое. (тут последовало словечко, которое следует отнести скорее к «питейному», чем к «шутейному» фольклору.).мне приходится пережидать.
С Т. сделалась истерика. Ее наскоро спрыснули водой и буквально выволокли к публике. Вернувшись и несколько успокоившись, она робко подошла к Руслановой, все еще бушевавшей сценой.
— Лидия Андреевна, как вам не стыдно в Женский день так оскорблять советскую актрису.
— Подумаешь, принцесса! А что я такого сказала?! Сказала, что вы паршивая артистка — и все!
Но наивная Т. все еще искала пути к руслановскому сердцу.
— И за что вы, Лидия Андреевна? Ведь мне действительно транспортом добираться, а вы на машине.
— Ишь, машину захотела! Станешь хорошей артисткой, будешь иметь машину! Только никогда этого не будет!

И в ответ на дальнейшие излияния Т. она добавила весьма витиеватую фразу из тех, которые не подлежат опубликованию даже в смягченном виде.
На другой день дирекция Мосэстрады выразила свое неудовольствие не хулиганским поведением Л. Руслановой, а тем «возмутительным» фактом, что Клебанова нарушила «пожарные» права певицы.
Т. подала в товарищеский суд. Были использованы все меры давления и плохо скрытые угрозы, чтобы заставить ее забрать заявление обратно. Хорошо зная нравы Мосэстрады, она так и сделала. Плетью, мол, обуха не перешибешь! Ведь сколько раз газеть писали о Руслановой, сколько состоялось грозных товарищеских трибуналов, сколько известно случаев, когда в конце концов расплачивалась не оскорбительница, а ее жертвы.
А пронзительная руслановская сирена по-прежнему воет за кулисами эстрадных концертов. В силу странного акустического феномена не слышат ее только в Московском управлении по делам искусств и в Мособлрабисе».

Песни Руслановой
…Раздайся, народ, меня пляска берет!


Всякое бывало за кулисами наших концертных площадок.
Известный в 60—70-е годы автор и исполнитель комических рассказов Леонид Усач напомнил как-то еще об одной истории, которую тоже можно было бы назвать «под звуки сирены», но характеризует певицу с другой стороны.
«История, которую я хочу поведать читателю, рассказывалась в разных вариантах и явно обросла неправдоподобными подробностями. Поэтому я решил, как бывало уже не раз, услышать историю из первых уст. Такой случай представился.
В середине 60-х годов в Москве на Малой спортивной арене в Лужниках ежегодно, в течение нескольких лет летом шла концертная программа «Под небом Москвы» с участием самых лучших, самых популярных артистов театра, кино, цирка и, конечно, эстрады. В этой программе, кажется, впервые после тюрьмы и лагеря с оркестром русских народных инструментов имени Н.П. Осипова пела Лидия Русланова. Успех был грандиозный. Здесь, за кулисами Малой спортивной арены — наши гримерные были рядом, — встретившись с Лидией Андреевной, я попросил рассказать эту историю, как было на самом деле.
— Расскажу, расскажу, а то врут про меня беспардонно. Знаю, что у тебя целая коллекция разных закулисных хохм, пусть и моя там будет. Поедем ко мне чай пить. Знаешь, после концерта я всегда хочу пить. В молодости кое-что покрепче пила, а теперь на чай перешла.
Пока мы ехали на машине от Лужников до Ленинградского проспекта, говорили обо всем, что приходило на ум. По любому поводу у Лидии Андреевны было свое, совершенно оригинальное, остроумное высказывание. Шофер, который нас вез, много раз смеялся и хохотал, слушая острые экспромты Руслановой. Приехали. Лидия Андреевна сделала чай, налила себе и мне коньяк в маленькие рюмочки: «Давай под чаек». Мы выпили, помолчали и. понеслось.
— После лагеря я много выступала. Особенно в праздники. По четыре, по пять концертов. Самое трудное было переезжать с концерта на концерт. Так вот, в праздники, особенно в центре Москвы, ни проехать, ни пройти. Это черт знает что. Народ как будто с чего-то сорвался, понимаешь? Всем на улицу охота выйти. Не столько людей посмотреть, сколько себя показать. Дескать, смотрите, люди, я себе новый костюм купил или ботинки справил, и бутылочка у меня с собой. Вот от этого по центральным улицам проехать — никаких сил нет. Леня, может, ты еще рюмочку выпьешь? Мне-то хватит.
В России спокон века так было. Я помню, в Саратове: дома напьются и сразу на улицу, и сразу в амбицию, и сразу побьют друг другу рожи, новые костюмы порвут, кровью запачкают, а после праздника плачут, перед иконой грехи замаливают. Так ты еще рюмочку опрокинешь?
— Спасибо, Лидия Андреевна, я пропущу, мне интересно.
— А я выпью, чтоб рассказ красивый получился. Так вот, когда я поняла, что по праздничной Москве ездить на машине невозможно, я придумала. Никто не додумался, а я просекла. Тут как раз, как всегда перед праздниками, звонят из Института «Скорой помощи» имени Склифосовского: «Лидия Андреевна, Лидия Андреевна, мы очень просим, очень умоляем выступить у нас на праздники». Короче говоря, просят выступить, да еще бесплатно, поскольку, как они говорят, «врачи — люди бедные». Вот тут я и сообразила, высказалась.
— Да, — говорю, — я выступлю в вашем знаменитом Институте Склифосовского с одним условием: на праздники вы прикрепляете в мое распоряжение машину «Скорой помощи» с мигалкой и сиреной.
Сразу дали согласие.
— Лидия Андреевна, об этом вашем маневре актеры рассказывали потом с восторгом и восхищением.
— Конечно, с восторгом. Никто до этого не додумался. Некоторые пытались так же сделать, но у них ничего не вышло — Русланова ведь одна. Они и петь пытались под меня, но пока не получается.
Так вот, наступает 7 ноября, мне присылают машину «Скорой помощи» с сиреной, с мигалкой, с шофером Витей, и я свободно езжу всюду, где хочу.
Этот шофер Витя, бывало, к перекрестку подъезжает, включает сирену и на красный свет шпарит без остановки.
Значит, 7 ноября, праздник Октябрьской революции. Первый концерт у меня во дворце культуры бывшего завода имени Сталина. Теперь ЗИЛ. Второй концерт — на какой-то ткацкой фабрике, на Варшавском шоссе. Выступила. Теперь надо ехать на 2-й часовой завод. Знаешь, где он?
— Конечно, знаю. Много раз там выступал. Это в самом начале Ленинградского проспекта, сразу после Белорусского вокзала.
— Правильно. А не хочешь ли ты кефиру? После коньячка очень хорошо кефиром или молочком полакировать. Кстати, я, когда без папы и мамы осталась, работала на мебельной фабрике лакировщицей. Мебель вручную лакировали. Тяжелый труд. Не хочешь ли кефирчику?
— Спасибо, Лидия Андреевна, кефир люблю. С удовольствием выпью стаканчик. *
— Сейчас мы с тобой дерябнем. Только учти, что кефир с коньяком имеет реактивное действие — быстро домой бежать хочется. (Русланова пошла на кухню и вернулась с бутылкой ледяного кефира. Мы выпили по глотку. Я спросил, не простудит ли она горло очень холодным кефиром.)
— Знаешь, Леня, я всю жизнь ем и пью холодное. Я на фронте зимой в двадцатиградусный мороз в поле пела. Ведь не поверишь. Но у меня фото есть. Сейчас покажу.
(Лидия Андреевна ушла в другую комнату и вернулась с толстым пакетом фотографий. На конверте от руки было крупно написано 1941—1945 гг. Русланова положила передо мной любительскую фотографию небольшого размера.)
— Видишь, вот я, вот баянисты, вот солдаты, кругом снег. «снежок, белая метелица». Без всякого микрофона пела, и хоть бы что!
(Русланова вытерла губы салфеткой с вышитыми шелком инициалами Николая II. Она любила и собирала старину.)
— Так вот, выступила я на этой самой ткацкой фабрике имени товарища Калинина. Между прочим, я с Калининым знакома была. Веселый старичок: на гармошке играл, песни пел, вприсядку плясал. Деревенский, наш, но серый, как валенок. Между прочим, когда меня посадили, ему звонил один большой артист и просил заступиться за меня. Но Калинин даже говорить об этом не стал. Трубку повесил. Трусишка подлый. Они все за свою шкуру тряслись.
Выступила в клубе этой фабрики. Едем на часовой завод по Большой Тульской, к центру. Мой баянист Сережа как накаркал: «Дальше Большого Каменного моста нам к центру не прорваться». И действительно, подъезжаем к мосту, на нем гулянье. Народу! Не только что проехать, пройти — не пройдешь. Тысячи! Витя остановил машину и смотрит на меня. Дескать, что делать будем?
— Давай, — говорю, — Витя, пробуй прорваться. Если опоздаем на часовой завод, тебе больше, чем мне, достанется. Давай!
Мой Витя, не двигаясь с места, прямо перед толпой включил мигалку и на всю мощь сирену. Прошло минуты две, народ видит, что «Скорая помощь» прорваться хочет, стали постепенно нам дорогу уступать. Проехали аж до Манежа, до гостиницы «Москва». Голубчик мой, давай еще по рюмочке коньяка жахнем.
— Нет, Лидия Андреевна, я так не могу. Это же какая-то гремучая смесь получается.
— А никакая не смесь. Если в охотку, так в нашем с тобой актерском животе и долото сгниет. Я, когда девчонкой в Саратове по дворам ходила с шарманщиком, под шарманку пела, нам разную еду как милостыню подавали. Ну, и какая-нибудь сволочь даст давно протухшую кашу и еще поглядывает вокруг, чтоб соседи видели, какая она добрая. Так вот, с голоду мы с шарманщиком эту кашу ели и нахваливали. И хоть бы что.
У Манежа нам надо налево, на улицу Горького сворачивать. Разве свернешь. Тысячи! И, главное, стоят плотно. Стоят, песни поют, пляшут, гармошки, аккордеоны разные. Витя сирену включил — даже не шелохнулись. Веселится народ. Но те, которые поближе к нам, потихоньку отходят вправо, влево. Пробиваемся прямо по осевой, медленнее лошади по команде «шагом». Я все кавалерийские команды знаю. Почему? Потому что я — жена командира кавалерийского корпуса Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта Крюкова. Понял?

Песенник с нотами Руслановой
Незадолго до смерти Л. Руслановой был выпущен этот, пока единственный, сборник песен из ее репертуара со вступительной статьей композитора Анатолия Новикова

Сорок минут ехали до Центрального телеграфа. Получается какая-то х. я,. На кладбище и то быстрей везут. (Тут Лидия Андреевна разразилась воистину виртуозной громогласной тирадой, состоящей из самых живописных слов великого русского языка.)
А кругом гулянка. Доехали почти до Моссовета. Вот тут все и началось. Представляете, Леня, перед нашей «Скорой» выбегают три парня, взявшись за руки, требуют, чтоб мы остановились. Витя сигналит, включает сирену и, высунувшись в окно, просит не хулиганить. Один из парней подбегает ко мне — я сижу по правую сторону, рядом с шофером — и диким голосом орет «Доктор, скорее, одна женщина рожает, может прямо тут родить!» Меня как молнией ударило, я замерла, как замирают люди от неожиданных страшных обстоятельств. Наверное, по моему лицу стало видно, что я испугалась, побледнела, растерялась. Один парнишка с красным бантиком на пиджаке — в праздники почти все носили эти бантики — подбежал к моему окну и успокаивающе выпалил: «Да вы не волнуйтесь, доктор, мы вам сейчас ее погрузим, и все в ажуре!».
Дальше все происходило, как во сне. Какие-то люди открыли две задние дверцы нашего «рафика», вытащили носилки, поставили их на асфальт. Молодую девушку с искаженным лицом стали осторожно укладывать на носилки. Другая женщина из толпы крикнула на моего Сережу-баяниста: «А ты, фельдшер, чего сидишь, ты же — медицина, давай, принимай роды, она ж рожает, твою мать!» Витя выскочил из машины и стал умоляюще объяснять: «Ребята, мы — никакие не врачи, мы — артисты, на концерт едем, мы ничем ей помочь не можем».
Леня, кошмар! Ужас! В машине «Скорой помощи» два мужика, и я ни в зуб ногой в этом деле. Начала молиться, я же верующая. К Богу обратилась. Дескать, Боженька, вразуми и наставь бабу серую. Помолилась, отошла немножко от первого-то шока, поняла, что надо чего-то делать, придумывать. И вот ведь старая дура, а сообразила. Знаешь, Леня, я когда психую, у меня мозги лучше работают. Давай по рюмочке выпьем, а то я занервничала. Говорят, коньяк успокаивает.
(Лидия Андреевна молча налила себе и мне коньяка. Я заметил, что руки у нее дрожали. Молча выпила, налила еще рюмку и без передыха выпила. Она нервничала. После второй рюмки Русланова как-то подобралась, посерьезнела и продолжила свой рассказ.)
В момент все сообразила. «Сергей, — говорю, — доставай баян из футляра, играть будешь». Сережа посмотрел на меня, знаешь, как смотрят на маленького ребенка, сказавшего дурость. Опустил свои синие очи и молчит. Он мне потом рассказывал, что в этот момент подумал: «Ну вот, Русланова чокнулась». Я ему строго так сказала: «Бери баян, сейчас я петь буду». Достал баян и смотрит на меня. Дескать, чего играть? Я говорю: «Давай три длинных аккорда погромче и вступление к «Валенкам». А сама думаю: ну, кто услышит в этом шуме-гаме мое пение? Выходи из машины, становись лицом к народу и начинай». Сережа растянул баян, как говорят, от плеча до плеча. Баян Пастуховский — звук, как у целого ансамбля Осипова. Три аккорда, как коту под хвост, как комар прожужжал — никто не услышал. Тут я свой сарафан прямо на жакет быстро надела, шаль на голову накинула, крепким узлом завязала и вышла из нашего «рафика» наружу. А Сережа во всю мощь вступление играет. Дождалась я момента, да как рвану, что было силы: «Ваааленки — даа — ваа-аленки, эх-не-подшиты, стааареньки». Пою и вижу, люди, что поближе ко мне стояли, зашикали на тех, что подальше, заулыбались, подпевать начали. А один парень громко так крикнул: «Тише вы, черти, это Русланова!» Меня обступили и поют со мной. Тогда «Валенки» в России все пели. Гляжу, люд на площади у Юрия Долгорукого ко мне обернулся и поет со мной. Три куплета спела, на баян руку положила. Сережа сразу умолк и народ затих — ждут, что я еще петь буду. Тихо стало, а мне только этого и надо. Кричу: «Люди добрые, я вам еще много песен спою в другой раз. А сейчас помогите мне. Вот здесь в нашей машине лежит женщина. Она вот-вот рожать начнет. Может, среди вас врачи есть — надо роды принять!» Сама я вся дрожу, и от этого голос сипит, дикции совсем нету. Врачи не откликаются. Рукой махнула, Сережка заиграл, а я «Очаровательные глазки» запела. Пою, а в глазах красные круги — нервничаю.
— Лидия Андреевна, да как тут не запсиховать — в машине женщина рожает, и некому ей помочь. Я бы на вашем месте со страху помер, а вы поете.
— Конечно, страшно, но Бог есть! Когда «Очаровательные глазки» допела, вижу, с двух сторон ко мне какие-то люди двигаются. Их прямо силком в мою сторону проталкивают. Они уже бегом бегут. Подбежали двое мужчин. Один постарше, лет 40—45.
— Я, — говорит, — хоть и врач ухо-горло-нос, но роды принять могу. Где у вас роженица? Второй парень совсем молодой, хорошо поддатый:
— Я не по этому делу, я — водопроводчик, — тогда сантехников водопроводчиками называли, — могу вашу девушку куда угодно на руках отнести.
Слышу из машины, наша роженица кричать стала. Врач ухо-горло-нос, я его потом так и называла, высунулся и тихо-тихо мне говорит: «Началось! Сейчас рожать будет, скорее бы ехать в больницу».
Что делать?! Наша машина стоит, как маленький остров не в море, а в океане. Все запрудили вокруг машины. Меня притиснули прямо к передней дверце, а баянист Сережа футляром отгородился, чтоб баян не сломали. Тут этот ухо-горло-нос высунулся из машины и кричит благим матом: «Все, все, началось — рожает, рожает! Русланова, спой хоть одну песню, может, народ расступится, пропустит, чтоб в больницу быстрей ехать.»
Кричу Сереже: «Давай «Окрасился месяц багрянцем»!.» Запела. Вроде потише стало. Вот тут опять товарищ Русланова сообразила. Хлоп правой ручкой по баяну в самой середине куплета, прямо на полуслове. Сережа замолк, и я тоже. Тихо стало. Кричу: «Люди, тише! Женщина рожать начала. Тише! Рожает!!!»
Все замолкло. Ну, просто мертвая тишина. Вроде ночь, и на площади никого нет. Только слышно, как наша роженица стонет, вскрикивает. И над всеми сотнями людей Юрий Долгорукий правой рукой тишину благословляет. Народ затих окончательно.

Русланова в размышлении
В размышлении над письмами поклонников

Женщины, что поближе к нашей «Скорой помощи», беззвучно плачут. Вот в этом безмолвии думаю, что все, даже те, кто далеко стоял, услышали первый плач ребенка. Из машины этот ухо-горло-нос тихо так, спокойно говорит: «Мальчик, мальчик. Срочно надо в больницу, а то как бы чего не вышло. Я вместо простыни на носилки свою рубашку постелил».
А этот малец, который родился, орет на всю площадь. Скандальный, видно, вырастет мужик. Тут я встала на ступеньку, чтоб повыше быть, и на всю площадь прокричала: «Мальчик родился! Чтоб его и маму уберечь, в больницу надо. Люди, дайте проехать, расступитесь! Пустите нас в больницу!» Что дальше было, даже Кио не смог бы сделать — мигом расступился народ. Прямо по середине улицы Горького живой коридор нам сделали. Уж тут мы без всякой сирены и мигалки быстро поехали через площадь Пушкина, мимо Белорусского вокзала, в Боткинскую больницу. Вот тебе и вся история. Сейчас крепким чайком запьем и распрощаемся.
— Лидия Андреевна, милая, да как же можно. Мне говорили, что у этого рассказа замечательный финал. Нет, уж вы доскажите, очень прошу.
— Только для тебя, собирателя баек. Короче говоря, привезли мы эту молодую женщину и ребеночка в больницу, сдали с рук на руки. Медики все записали: кто роды принимал, кто пуповину откусывал, кто в больницу привез. Всех переписали. Через неделю или две позвонила мне эта девушка, что рожала, ее Мариной зовут. Так меня благодарила, говорила, что я ее спасительница, что малыш очень крикливый — подрастет, будет русские песни петь, и просила, чтобы я была его крестной матерью. Я, конечно, согласилась. А что, раз уж дело начали, надо доводить до конца. Я же действительно его крестная.
Через месяц приблизительно приехали в церковь — я, баянист Сережа, шофер Виктор и ухо-горло-нос. Все было красиво. Мальчишке в честь меня дали имя Руслан!
Теперь все, что знала, все тебе выдала. Вдобавок по секрету могу сказать, что в церкви, когда батюшка провозгласил: «Крещается раб Божий Руслан», перекрестилась и от радости заплакала. от радости, конечно. Все, все, пойдем, провожу тебя до двери.
Я поцеловал руку Лидии Андреевны и пошел домой в мыслях о добром человеке и великой актрисе».