Среди любителей музыки порой бытует мнение, что мировая слава русского
вокального искусства базировалась в первой четверти нашего века лишь на
триумфальных успехах Федора Шаляпина, Антонины Неждановой, Леонида Собинова.
Это явное заблуждение. Конечно, названные корифеи несли на своих плечах
бремя лидеров. Однако рядом с ними шла целая когорта первоклассных мастеров,
имена которых были хорошо известны и за пределами России. Такому признанию
отечественной школы пения во многом способствовали „Русские сезоны",
организованные С. П. Дягилевым в Париже и Лондоне. Еще в 1907 году своеобразной
прелюдией к таким фестивалям (если воспользоваться современной терминологией)
стали „Пять концертов русской музыки" в столице Франции. В 1908 году
Париж вновь принимал русских артистов. Среди них был и Владимир Иванович
Касторский. Тогда же на Западе его узнали и как оригинального концертного
певца. Вместе с М. Чупрынниковым и братьями Кедровыми он образовал вокальный
квартет, выступивший страстным пропагандистом русской народной песни.
Это еще более укрепило авторитет талантливого артиста.
К этому времени Касторский был уже хорошо известен на родине. Ведь его
карьера началась в 1892 году. Систематического музыкального образования
он вроде бы не получил. Зато отличной школой для него был церковный хор,
где он пел в детстве. А потом брал уроки у Антонио Котоньи. Этот знаменитый
певец долгое время выступал на сцене Итальянской оперы в Петербурге, а
в 1894 - 1898 годах преподавал в Петербургской консерватории. Занятия
продолжались недолго, но принесли хорошие плоды. Проходя „вокальные университеты",
молодой Касторский начал концертную деятельность, а в 1894 году стал участником
оперной труппы Шампаньера. В ее составе он немало поездил по России, именно
тогда закладывался репертуарный фундамент. Он пел Свата в „Русалке"
Даргомыжского, Гудала в „Демоне" Рубинштейна, Гремина в „Евгении
Онегине" Чайковского, наконец, Мефистофеля в „Фаусте" Гуно.
В 1898 году Владимир Касторский связал свою судьбу с Мариинским театром и около сорока пяти лет пел на этой прославленной сцене. Поначалу он терпеливо исполнял второстепенные роли - Моралеса в „Кармен", Зарецкого в „Евгении Онегине", Распорядителя в „Пиковой даме". Но в конце концов его очевидный талант обратил на себя внимание, и тогда ему стали доверять центральные партии. А теперь предоставим слово современнику певца, известному искусствоведу и театральному критику Эдуарду Александровичу Старку: „Касторский необычайно способен к широкой кантилене. Здесь его голос звучит, как самая лучшая виолончель в руках большого виртуоза. Правда, по силе звука голос его ничем не выделяется. Можно даже сказать, что это вообще не очень большой голос, и ему случалось теряться в волнах густой оркестровки, как у Вагнера. Но он обработан превосходно, полно звучит во всех регистрах, чрезвычайно легок, подвижен, гибок и наделен красивейшим мягким тембром. Кантилена для него первое дело. Здесь Касторский как у себя дома. Чем шире мелодия, чем она плавнее, тем красивее и обаятельнее его пение. Для передачи лирических моментов басовых партий трудно было в свое время представить себе лучшего исполнителя, тем более что Касторский обладает способностью тонко вникать в самое глубокое чувство, в самые интимные оттенки человеческого переживания, выражаемые музыкой, и чем выше эта музыка, чем ярче ее собственные краски, рисующие чувство, тем выразительнее передача Касторского. Мариинский театр тогда, в конце XIX века и начале века XX, имел в лице Касторского по басовой линии одного из лучших своих артистов, а в известном отношении даже и лучшего. Ибо если фундаментальные басы Корякин, Серебряков и Антоновский в особенности превосходили Касторского мощностью своих голосов, яркой динамикой звучания, имевшей в соответствующих местах свое оправдание, зато никто из них не мог соперничать с Касторским в выразительности музыкальной фразы, выразительности не приблизительной, а самой точной, в способности уловить наиболее сокровенное в музыкальной мысли и передать это с музыкальностью самой совершенной. И никто из них не обладал даром передачи в басовом регистре нежнейших оттенков музыкального лиризма. В полной мере это удалось только Касторскому. Он - лирический бас, как бывают лирические тенора".
Все эти качества большого мастера позволили Касторскому создать на сцене Мариинского - Кировского театра замечательные образы в классических операх русского и зарубежного репертуара. С подкупающей лиричностью, а порой и драматизмом исполнял он партию Руслана, с особой выразительностью звучали у него мелодии Глинки (Сусанин), Даргомыжского (Мельник), Мусоргского (Пимен, Досифей). Одно из его выдающихся достижений партия Нилаканты в опере „Лакме" Делиба. Ему была подвластна патетика вагнеровских шедевров, он участвовал в постановках „Лоэнгрина", „Тангейзера", „Золота Рейна", „Валькирии", „Зигфрида", „Тристана и Изольды", „Гибели богов". Так что лиризм сочетался у Владимира Касторского с героическим размахом. Это был артист широких возможностей, вписавший яркую страницу в историю отечественного музыкального театра.