Васко Мариз - Эйтор Вила Лобос

ПРЕБЫВАНИЕ В ПАРИЖЕ

Отправиться в Европу Вила Лобоса уговаривали его друзья Артур Рубинштейн и Вера Янакопулос. Музыкальные круги Рио живо откликнулись, и даже самые отъявленные его враги, как критик Гуанабарину, отнеслись сочувственно к этому проекту. Старейший из бразильских композиторов Фрамсиску Брага по своей инициативе составил нотариально засвидетельствованную аттестацию, удостоверяющую артистическую компетентность композитора. Документ этот мы приводим ниже:

Господин Вила Лобос одарен огромным музыкальным талантом. Наделенный поразительной плодовитостью, он уже владеет солидным артистическим багажом, состоящим из значительных произведений, причем некоторые из них отличаются самобытностью. Это уже не подающий надежды музыкант, а человек, оправдавший надежды. Полагаю, что наступит день, когда родина будет гордиться таким сыном. Рио, 5 декабря 1920 года.
Франсиску Брага.

Завистники также не замедлили проявить себя, не преминув позабавиться над заслуженным признанием, которым хотели вознаградить отчаянные усилия композитора в деле служения бразильской музыке. Действительно, в Палату депутатов внесено было предложение выдать Вила Лобосу субсидию в 100 000 крузейро, дабы предоставить ему возможность совершить концертное турне по Европе с целью пропагандировать там бразильскую музыку. В конечном счете после долгих дебатов, благодаря содействию депутата Жилберто Амаду, 22 июня 1922 года было принято решение выдать маэстро 40 000 крузейро (примерно 50 000 новых франков).
Желая отчитаться перед бразильской публикой, Вила Лобос организовал цикл из четырех симфонических концертов, где исполн.ил главные свои произведения в разных стилях, честно показав все то, чем он заслужил поддержку правительства. Несмотря на участие лучших солистов, каких только можно было привлечь, эти концерты не вызвали у публики особенного интереса. Критик Роналд де Карвальу написал по этому поводу гневную статью под названием «Падение вкусов у публики Рио». Рецензия эта заканчивалась так: «.усилия его остались тщетными исключительно из-за того, что Вила Лобос не родился на берегу Волги, и не был приглашен импресарио Мокки в качестве экзотической достопримечательности сезона».
В том же 1922 году Вила Лобосу удалось в первый раз исполнить свои III и IV симфонии (Симфонии Войны и Победы) перед посетившим Бразилию королем Бельгии Альбертом I. Концерт имел несомненный успех, и по окончании его король и королева посетили ложу композитора, чтобы его поздравить. Несколько дней спустя Вила Лобос получил извещение, что бельгийский король решил наградить его орденом святого Леопольда. Но от ордена композитор отказался, так как узнал, что придворный повар и начальник дворцовой охраны получили ту же награду.

В 1923 году Вила Лобос отплыл из Бразилии в Европу. Он ехал п Париж не для того, чтобы учиться или совершенствоваться, но чтобы показать то, что он уже сделал. Не прошло и года, как он добился признания. К тому же, ни одному композитору, прибывшему из столь отсталой в музыкальном отношении страны, как Бразилия, так не повезло в Париже, как ему.
Благодаря друзьям, которые объединили свои усилия, чтобы снабдить его кое-какими деньгами, Вилл Лобос мог без особых затруднений справиться с первыми расходами по прибытию в Париж и проникнуть в его музыкальный мир. Рубинштейн и муж Веры Янакопулос представили его знаменитому издателю Максу Эшигу, кроме того Вера в своих концертных турне стала знакомить публику с вокальными произведениями композитора.
В Париже Вила Лобос поселился во французской семье. Он немедленно занялся подготовкой двух программ — одной для издателя, другой для исполнения. Как и в Бразилии, борьба новаторов с традиционалистами достигла в Европе своего апогея. Само собой разумеется, бразильский музыкант примкнул к передовой композиторской молодежи, его познакомили с самыми видными представителями французской музыки, а композиторы Флоран Шмитт и Поль ле Флем оказали ему поддержку.
Известности Вила Лобоса в Париже положила начало статья в «l'Intransigeant», которая представила французской публике бразильского композитора, собиравшегося дать концерт в зале Гаво.
Люси Деларю-Мардрю, довольно хорошо знавшая португальский, и дружившая с Вила Лобосом, увидела как-то у него на столе книгу немецкого путешественника XVI века Ганса Штадена «Путешествие в Бразилию». Каково же было изумление всех бразильцев, живших в Париже, когда в «l'Intransigeant» появилась сенсационная статья Люси Деларю-Мардрю, в которой она приписывала Вила Лобосу в XX веке те-же приключения, что и у Ганса Штадена. В статье описывалось, как Вила Лобос в качестве участника немецкой научной экспедиции был якобы захвачен индейцами-людоедами, которые привязали его к столбу, плясали вокруг него и собирались его зажарить. Читателю станет теперь понятно негодование парижских бразильцев, принявших все это за очередную выходку Вила Лобоса.
Впрочем, виновница всей этой шумихи Люси Деларю-Мардрю действовала так из наилучших побуждений и определенно достигла своей цели. Концерт прошел с большим успехом как со стороны художественной, так и со светской точки зрения. Вила Лобос говорил нам, что он сразу же хотел восстановить истину, но его импресарио и друзья уговорили его ничего не предпринимать, ведь все равно дело уже было сделано, и разумнее использовать созданную рекламу. История эта привела к некоторым забавным случаям: так, одна парижская дама спросила его, продолжает ли он поедать людей. На это маэстро ответил ей, что в настоящее время ограничивается одними детишками, притом преимущественно французскими, так как они самые нежные на вкус. Несколько месяцев спустя, под давлением скандала, вызванного репортажем Люси Деларю-Мардрю в Бразилии, и бурного негодования парижских бразильцев, Вила Лобос вынужден был дать опровержение.

Предлагаемый отрывок из статьи, видимо, относится к сенсационным «приключениям» композитора, опубликованным с целью привлечения к нему внимания публики.
«Итак, — сказал мне Вила Лобос с тем неподражаемым акцентом, который придает его французскому языку особый тропический аромат, — перед Вами некий композитор, возвращающийся в первобытное состояние. Не бойтесь, он не кусается.
Я и в самом деле мечтаю, — продолжал он, — когда-нибудь обрести полностью непосредственность милых дикарей моей родины, среди которых мне так часто приходилось разбивать свою палатку. Дикая мысль? Отнюдь. Лишь эта непосредственность может приблизить художника к богу, дав ему возможность уйти вглубь веков вплоть до самых истоков мироздания. Музыка отличается той особенностью, что она представляет естественный способ выражения сущности человека; несомненно она вырвалась из груди троглодита прежде самого рудиментарного слова, этого членораздельного и искусственного выражения мысли. Так вот у моих бразильских индейцев, которые по меньшей мере столь же симпатичны, как и вольтеровский гурон, музыка, по моему мнению, осталась почти такой же, по форме и по духу, какой она была на заре человечества. И эти люди не осознают своего счастья: среди их предков не было ни одного теоретика музыки: ни Ребёра, ни Дюбуа.
Во время одной из моих экспедиций я захватил с собой патефон и несколько пластинок. Мне пришла в голову дьявольская мысль: я хотел узнать, какое впечатление произведет на индейцев музыка из культурного наследия Европы. Прибыв к индейцам одного племени, до которого, как я был убежден, не доходили еще благодеяния цивилизации, я украдкой устанавливал свою машину и запускал что-нибудь в высшей степени консонантное. Мои индейцы начинали выть как по покойнику и бросались на механическое божество, которое мне стоило величайших усилий спасти от их ярости. Да нет, вы ошибаетесь, они пугались не моего ящика Пандоры, а той музыки, которая из него исходила. Не верите? Вот вам доказательство. Когда удалось более или менее восстановить спокойствие, я поставил пластинку индейской музыки, записанной у племени, с которым эти индейцы никак не могли общаться. Как всякие истинные дикари, они немедленно перешли от одной крайности к другой — стали кричать, петь, плясать, оказывать патефону все знаки поклонения, которые подобают божеству. Когда они пришли в достаточное возбуждение, я довел опыт до конца, снова поставив первую пластинку. На секунду индейцы замерли в изумлении, но в следующий же момент от несчастного аппарата остались только щепки и железки. Как дикарь из басни, мои дикари не могли перенести мысли, что из одних и тех же уст могли исходить и холод и зной. Я часто повторял этот опыт, и наблюдаемые мною реакции были почти всегда столь же убедительны, если и не столь бурны. Стоило это мне нескольких патефонов и нескольких гитар, так как я иногда пользовался гитарой, чтобы устранить ужас, внушаемый говорящей машиной. Последовательность консонирующих аккордов, которые я извлекал из своей гитары неизменно встречала обескураживающий прием, напротив того, мои импровизации на туземные ритмы способны были привести индейцев в восторг. Это один из самых выдающихся успехов, каких мне довелось добиться в роли исполнителя на музыкальных инструментах».
В течение первого месяца своего пребывания в Париже композитор жил на субсидию, которую собрали в Рио его друзья. Но вскоре его бюджет укрепился "благодаря тому, что ему удалось продать ряд своих сочинений и найти нескольких учеников. При содействии Арналдо Гинле и Оливии Пентеаду он вскоре обзавелся очаровательной квартиркой на четвертом этаже дома, расположенного на площади Сен-Мишель. Фло-ран Шмитт, Стоковский, Эдгар Варез, Пикассо, Рока, Фернан Леже, Морис Раскин, Алина ван Берентцен и мнолие другие известные деятели искусства навещали его и принимали участие в веселых завтраках по четвергам и воскресеньям. В 1930 году, когда Вила Лобо^ по настоянию губернатора Сан-Паулу решил обосноваться в этом городе и посвятить себя преподаванию хорового пения в школах, на его парижскую квартиру кредиторы наложили арест. Единственно, что удалось спасти — это портрет, писанный Рокой, который сейчас находится у его издателя Эшига.
В мае 1924 года Вила Лобос с помощью Макса Эшига организовал свой первый парижский концерт, для которого выбрал зал Клуба земледелия. В этом камерном концерте участвовали кларнетист Каюзак, флейтист Луи Флери, фаготист Дерен и саксофонист Марсель Мюль; дирижировал автор. Публика не оценила слишком смелой для того времени музыки, но Вила Лобос прпьлек внимание композитора Жана Вьенера, который пригласил его участвовать в цикле концертов новой музыки вместе с другими композиторами, ставшими впоследствии знаменитыми.
Три года спустя, 24 октября и 5 декабря 1927 года, Вила Лобос дал еще два концерта, на которых впервые были исполнены несколько «Шоро», «Грубая поэма», написанная для его друга Рубинштейна, «Сересты» и Нонет. Концерты эти были даны в зале Гаво при участии оркестра Колонн, Артура Рубинштейна (который до сих пор продолжает часто играть первую сюиту «Семейство малыша»), Веры Янакопулос, Алины ван Берентцен, испанского пианиста Томаса Терана и французского скрипача Даррьё. 250 человек ансамбля «Хоровое искусство» под управлением Робера Сиоана исполнили мощный «Шоро № 10». Отзывы парижской прессы о концертах были хвалебные.

Так пришло признание. С этого момента можно считать, что Вила Лобос сделал себе имя в Париже и в музыкальных кругах всего мира. Совсем недавно Морис Раскин сказал мне в Брюсселе (вспоминая приятные вечера, проведенные на площади Сен-Мишель почти тридцать лет назад), что в те годы бразильский композитор произвел сильное впечатление на тогдашний парижский музыкальный мир. В Вила Лобосе чувствовались новая сила, самобытная музыкальная эстетика, привлекавшие к нему композиторов и исполнителей. Редко на музыкальных вечерах Вила Лобоса вы не встречались с какой-нибудь знаменитостью современной музыки. Как считал сам композитор, именно 19Й7 год оказался решающим в распространении его произведений и в признании его крупными дирижерами. Однако это еще не означало, что сразу исчезли все финансовые затруднения. Отнюдь. Восторженные рецензии Флорана Шмитта, Поля ле Флема, Тристана Клингзора, Рене Дюмениля и других оказывали ему большую честь, но не избавляли от необходимости упорно трудиться для Макса Эшига и давать множество частных уроков, чтобы сбалансировать свой хилый 'бюджет.
Как-то раз у Прокофьева он встретил Дягилева, пленившегося его музыкой. Все было готово для того чтобы поставить балеты на музыку «Сиранд» и первой сюиты «Семейство малыша», но, к несчастью, выдающийся русский импресарио вскоре после этого скончался.

В тот период, когда Вила Лобос обосновался в Париже, он неоднократно возвращался в Бразилию, где при содействии госпожи Оливии Пентеаду давал концерты в Сан-Паулу. При этом он впервые познакомил бразильокую публику с такими произведениями французских авторов, как «Болеро» и «Вальс» Равеля, пьесами Онеггера, Русселя, Пуленка, Флорана Шмитта и др. За это время он также дважды гостил у своего французского друга капитана Текстье, жившего в Дакаре.
В 1926 году он продирижировал тремя симфоническими концертами Вагнеровской ассоциации в Буэнос-Айресе. По возвращении в Европу он давал камерные концерты и дирижировал симфоническими в Лондоне, Амстердаме, Вене, Берлине, Брюсселе, Мадриде, Льеже, Лионе, Амьене, Пуатье, Барселоне, Виго, Лиссабоне и Порто. Он работал корректором в музыкальном издательстве Макса Эшига, а когда пост директора Парижской международной консерватории получил Роже Дюкас, последний назначил его профессором композиции. В это время Исидор Филлип и Маргарита Лонг порекомендовали ему несколько учеников, которых он научил достойно исполнять его музыку.
Но пусть читатель не думает, что творчество Вила Лобоса так сразу нашло признание. Круг избранных музыкантов рукоплескал, просвещенные любители музыки относились к нему с уважением, но хулителей тоже было вполне достаточно; это были те же, кто освистывал передовых французских композиторов. Еще в 1930 году значительная часть публики проявляла полнейшее непонимание его музыки, о чем свидетельствует следующая выдержка из газеты того времени.
«В конце прошлого концерта у Ламуре несколько виртуозов свистка с роликом, обладающих редкой силой легких, выразили свое отвращение к „Шоро" г-на Вила Лобоса. Шум поднялся немалый. В течение четверти часа слушатели орали друг на друга».

В Париже Вила Лобос имел случай познакомиться с композитором, которым он больше всего восхищался: Венсаном д'Энди. Спустя шесть месяцев после своего прибытия он посетил маэстро, который поздравил Вила Лобоса с тем, что он ввел в французскую музыку новый художественный материал. Автор «Истар»3 внимательно просмотрел его произведения и посоветовал дополнить одной частью как III, так и IV симфонии. Прощаясь, Венсан д'Энди сказал, что считает для себя честью способствовать своими мыслями формированию столь могучей личности, как Вила Лобос.
После своего окончательного возвращения в Рио в 1930 году, Вила Лобос еще часто приезжал во Францию (чтобы выступить в концерте или провести там некоторое время) вплоть до своей смерти в 1959 году. Братья Мариэтти, руководившие издательством «Макс Эшиг», публиковавшим Вила Лобоса во Франции, с глубоким волнением вспоминают его частые посещения дома 30 по Римской улице. Он никогда не предупреждал о своем приезде ни письмом, ни телеграммой, но он еще только поднимался по лестнице, а о его появлении уже знали по крепкому запаху его сигары. Для издателей эти посещения были истинной радостью и они хранят в памяти самые теплые воспоминания о нем.
Он появлялся с новыми произведениями, которые желал напечатать, правил корректуру тех пьес, какие оставил в предшествующий свой приезд, непрерывно отпуская шутки и обсуждая последние музыкальные сплетни Парижа. Из этих воспоминаний видно, как высоко ценили Вила Лобоса его французские друзья. Впрочем, парижане всегда проявляли к нему почтение, уважение и симпатию. Свистки 1924 года быстро сменились успехом, уже вполне определившимся в 19Й7 году и еще более возросшим в 1929, 1930 и особенно в 1934 годах, когда на музыку «Шоро № 10» Серж Лифарь поставил балет в зале Плейель. Вила Лобос щедро отвечал на эти чувства, ибо от души любил Францию и Париж и гордился тем, что пробудил интерес и восхищение столь требовательной парижской публики.
Прежде чем закончить эту главу, я хотел бы подчеркнуть, что период этот был отмечен интенсивным творчеством. Вила Лобос написал во время своего пребывания в Париже целый ряд своих «Шоро», которые музыковеды считают самым значительным его вкладом в современную музыку, а также «Сиранды», «Мото Ргёсосе» («Не по возрасту развитый Момо»), «Грубую поэму», «Сересты»г и Нонет.