Частушка

Частушки

Сборник (книга) с текстами частушек - скачать

 

РУССКАЯ ЧАСТУШКА

Вряд ли найдется у нас человек, никогда не слыхавший частушки, не хранящий в памяти хоть десяток этих коротеньких, обычно веселых, лукавых песенок. Нет деревни, где не знали бы их тысячами. Это нечто поистине необъятное и повсеместное.
Сегодня, как и тридцать, сорок, пятьдесят лет назад, частушка — явление живое, привычное. Нам хорошо известно, что есть такой особый жанр русского песенного творчества, что частушка — четырехстрочная (реже двух- и шестистрочная) песенка, имеющая законченное содержание, определенную ритмику и мелодию.
Но обратимся к началу нынешнего столетия.

1 2 3 4 5 6

 

 

Первым солидным трудом, упомянувшим частушку, была «История русской словесности» В. Сиповского (ч. 1, в. 1, СПб., 1906). До этого речь о частушке идет в статьях и заметках, как правило полемических и характерно озаглавленных: «Переворот в народной песне» (Н. Надеждин, 1902),1 «Новые веяния в народной поэзии» (Д. Зеленин, 1901),2 «Новые песни» (А. Раздольский, 1900,3 Е. Шурыгин, 18974), «Новое время — новые песни» (И. Львов, 1891),5 «Новые деревенские песни» (П. Падучев, 1889),6 «Новые народные песни» (Г. Успенский, 1889).7 Кстати, именно Глеб Успенский ввел в печатное употребление это слово — частушка. Если пойти еще дальше и посмотреть, что же писали до Г. Успенского, то выясняются совсем удивительные вещи. Исследователи на все лады говорят об «извращении народного песнетворчества» (название статьи 1880 года), однако частушек, как таковых, они вообще не знают, не упоминают, не цитируют. Даль, дополнивший свой словарь в последний раз за пять дней до смерти (он умер в 1872 году), не дает ни одного частушечного термина!
В публикациях шестидесятых годов (не говоря уже о более ранних) частушек практически нет. Единичные тексты находим в сборниках П. Шейна (1870), В. Варенцова (1862). Замечательный советский ученый и архивист П. Д. Ухов незадолго до кончины опубликовал приговорки по рукописи середины прошлого века. Несколько плясовых припевок помещены в многотомной работе А. Терещенко «Быт русского народа» (1848).
Существовала ли частушка в первые десятилетия XIX века? Когда в 1804 году вышел сборник Кирши Данилова, все увидели в нем остатки безвозвратно утраченного древнего эпоса. А ведь любой крестьянский парень, доставивший в город дрова или рыбу, мог оказаться Трофимом Рябининым. Былины, несомненно, знали в двух шагах от столицы. Во всяком случае, 65 лет спустя Гильфердинг еще записывал их в Лужском уезде. Не повторилось ли то же самое и с частушкой?
Какое-то опоздание в фиксации нарождавшегося жанра произошло. Костомаров в 1872 году упрекал собирателей в пристрастии к архаическим, выходящим из живого обихода произведениям и в пренебрежении к современному творчеству. Так оно и было, потому что по своим воззрениям почти все собиратели (да и исследователи) тяготели к славянофильству или народничеству. С горьким чувством наблюдали они гибель патриархального уклада, старинных обычаев, песен. Все новое в народной жизни и искусстве, что шло на смену старому, они встречали с неодобрением или просто старались не замечать. Павел Якушкин, не поместивший в своем обширном собрании песен ни одной частушки, когда ему это понадобилось, привел все-таки один текст — еще в 1864 году! И так ли уж случайно миновал частушку Даль, если даже Бессонов, которого тот же Якушкин третировал как человека книжного, далекого от народа, еще при жизни Даля писал о великорусской «скакухе». Характерно, что и Бессонов относится к ней крайне недружелюбно. У белорусов.
говорит он, «есть разряд коротеньких песней, «скакухи». чаще в Купалу, а больше в масленицу — бесчисленные, азартные, почти отвратительные; и мы, великорусы, грешим в этом роде (подчеркнуто мной. — В. Б.), но грехи эти у нас обыденнее и расплывчатее, во всяком случае песней законченных у нас нет и десятой доли того, что у белорусов собрано к одному моменту (имеются в виду нескромные сюжеты.— В. Б.), концентрировано, голо, беззастенчиво, повторительно..».
При всей своей наивности свидетельство П. Бессонова, не отмеченное, кстати, исследователями частушки, интересно как одно из ранних упоминаний о Жанре («разряде») коротеньких плясовых песенок, хотя и не очень еще обширном (последнее ничуть не расходится с другими данными).
Те произведения, которые мы относим сегодня к частушкам, распадаются на несколько основных типов: это собственно частушка (четырехстрочная, шестистрочная, лирическая, сатирическая и т. п., частушка-припевка), плясовая частушка, нескладухи и небылицы, двухстрочные страдания, «семеновна». Становление каждого из этих видов шло по-своему, каждый имеет свои генетические связи. Но сложение их в единый жанр, когда более четко определились общественные функции частушки, когда она стала восприниматься и исполнителями и собирателями как нечто отличное от других жанров, не могло произойти ранее середины прошлого столетия.
Подавляющее большинство опубликованных частушечных текстов относится к первому типу, значительно меньшая часть — ко второму и, может быть, доли процента — ко всем остальным. Поэтому, когда говорят о частушке, прежде всего имеют в виду обычную четырехстрочную песенку любовного, сатирического или общественно-политического содержания. А. И. Соболевский, Ю. М. Соколов и некоторые другие ученые предполагали, что частушка этого типа существовала еще в XVIII — начале XIX века. Но мнение их, в сущности, ничем не подкреплено. Так, Е. Аничков считает старинной частушкой текст одной из лубочных картинок XVIII века:

Приими в любовь к себе,
Я вручуся в тебе.
Ах, черный глаз,
Поцелуй хоть раз!
Тебя, свет мой, не убудет,
Но мне радости прибудет.

На самом деле это отрывок из песни литературного происхождения.
Больше похоже на частушку четверостишие, которое отыскал в песеннике Чулкова А. Соболевский:

Около бабушки хожу,
И я редечку прошу.
Ах, как бабушка скупа!
Ах, как редечка горька!

Думается, что это все-таки хороводная песня, воспроизводящая, как почти всегда бывает в песнях такого рода, игровое действие (ср.: «Я вкруг келейки хожу.», «Со вьюном я хожу.» и т. п.). В разделе хороводных помещен текст и у Чулкова. Впрочем, песня эта, необычно, короткая и не имеющая вариантов в известных нам публикациях, уникальна и до сих пор остается необъясненной.
Косвенным доказательством отсутствия частушки в XVIII веке является тот факт, что в фольклоре казаков-некрасовцев, записанном вскоре после их возвращения на родину, нет ничего даже отдаленно похожего на эти песенки. Нельзя не учитывать мнения и самих исполнителей, которые в подавляющем большинстве случаев уверенно говорят о частушке как о новом виде песен. Однако самые основательные выводы получаем при рассмотрении особенностей развития русского фольклора за последние полтора столетия.
Все убыстрявшееся движение крепостнической России к капитализму было главной объективной причиной изменений в народной жизни, а следовательно, и в народном искусстве. Достаточно назвать такие факторы, как рост городов, появление фабрик, расслоение сельской общины, отходничество и, наконец, реформа 1861 года, чтобы понять, какое большое влияние должны были они оказать на весь облик и психологию крестьянина. Старые фольклорные жанры, возникшие в предшествующие эпохи, не могли настолько измениться, чтобы вобрать в- себя, отразить новые исторические условия, ответить на новые социальные и эстетические запросы.
Сборники песен XVIII—XIX веков поражают своей пестротой, разностильностью. Прекрасные варианты старых народных песен, жеманные пасторали третьестепенных поэтов-сентименталистов, грубые, как топором рубленные, солдатские и школярские рифмованные поделки, полународные-полукнижные песни дворовых людей, «жестокий» городской романс, ранние песий фабричных, вошедшие в широкий обиход творения больших наших поэтов — Пушкина, Кольцова, позднее Никитина, Некрасова и многих других — все эти произведения живут не изолированно друг от друга, а вступают в очень сложные взаимодействия. И все-таки народный песенный репертуар XVIII и особенно XIX века довольно четко делится на песни традиционные и песни новые. Традиционная песня тоже постепенно меняется. Она освобождается от всего устаревшего, непонятного; символические образы, столь обычные прежде, часто уступают место образам новой действительности; текст сокращается, легко соединяется с другими; появляются бродячие строфы, которые переходят от песни к песне.
При всем художественном несовершенстве большинства новых песен они имели притягательную силу для певцов и слушателей, так как говорили о современности, о том, что было ближе людям. Известно, что новый эстетический идеал, к которому стихийно стремилось коллективное творчество, лежал на путях к городской культуре, к литературной форме. В новых песнях, число которых необыкновенно умножилось в XIX веке, рифма, четкий ритм, строфическое деление текста стали обычны. Зато мы не найдем в них ни символики, ни привычного параллелизма.
«Все это, — пишет С. Лазутин, — привело к тому, что сравнительно небольшая песенка (в 6, 8, 10 и 12 строк) нового жизненного содержания, сочетающая в себе элементы фольклорной и литературной поэтики, стала во второй половине XIX века совершенно закономерным явлением в устной поэзии.»
Короткие песенки самого различного содержания и назначения и привели в своем развитии сначала к многострочной, а затем и к четырехстрочной частушке, собственно частушке, говоря точнее. Таким образом, этот вид частушки возник в результате длительной и сложной эволюции. Вот почему попытки найти готовую и похожую на нынешнюю частушку раньше того времени, когда возникли сами эти переходные формы XIX века, не увенчались успехом и сегодня не могут быть оправданы теоретически. Что же это за песни?
Собиратели второй половины прошлого века очень широко показали в своих записях песенный цикл, связанный с многочисленными играми («Заинька», , «Подушечка», «Коней сменять», «Стелить постель», «В соседи», «В веревку» и др.). Зимой на посиделках, а летом в хороводах эти игры открывались небольшой пригласительной песенкой. Перед началом хоровода, пишет И. Сахаров, «хороводница выступала на луг и запевала первую сборную песню, а игроки, Постепенно сближаясь в кружки, приготовлялись петь хороводную песнь».1 П. В. Шейн добавляет, что такая песня весьма скудна содержанием и обычно заканчивается определенными стихами:

Размолодчик молодой,
Бери девицу с собой!

Или:

Кисет новой, парчевой,
Позволь, барыня, с тобой,
и т. п.

В книге самого Шейна есть целый раздел сборных или, как он именует их, наборных песен. За наборными следуют собственно игровые песни. Хоровод заканчивался разводными или разборными песнями с «поцелуйными» концовками:

Я на горке стою —
Слезы катятся,
Мне жениться велят —
Мне не хочется,
Мне невесту дают —
Мне не нравится,
Много чванится,
В хоровод она идет —
Низко кланяется,
С хоровода вон пойдет —
Поцелуется.

Практически, как показывают материалы, эти разграничения не были повсеместны и, во всяком случае, очень зыбки.
Сборные, игровые и разборные песни, во многих случаях очень похожие на частушки, сплошь и рядом заключают в себе отдельные частушечные строки и даже (как в приведенном примере) вполне законченные четверостишия. Подобные тексты П. Флоренский называет хороводными частушками, Е. Елеонская — проходными и игорными, а С. Лазутин — «поцелуйными», «игровыми» частушками и отождествляет с собственно частушкой. Однако игровой момент и должен, очевидно, служить гранью, которая отделяет песню — предшественницу частушки от самой частушки (точно так же ведь и многие лирические песни восходят к обрядовым песням, оторвавшимся от обряда).
Здесь не место говорить о происхождении новых коротких игровых песен. Отметим только, что они в большинстве случаев не возникают заново, а являются сокращенными переделками старых песен — песен лирических, городского романса, песен литературного происхождения. Так, еще в XVIII веке опубликована песня:

Ах, травушка, трава, трава да мурава,
Как я по тебе хожу, да не нахожуся,
Я на милого гляжу, да не нагляжуся.

По песенникам первой половины XIX века можно проследить (это хорошо делает в своей книге С. Лазутин), как постепенно меняются подобные тексты — ритмически, интонационно прежде всего. В конце XIX века В. Н. Перетц опубликовал игровую песню:

По полу хожу,
Мне не находиться,
Я на милого гляжу,
Мне не наглядиться.
Взгляни, миленький, разок,
А я на тебя двожды (2 раза),
Поцелую трожды.

Наконец в сборнике Симакова под номером 304 находим частушку:

Хожу, хожу по беседушке,
Никак не нахожусь;
Гляжу, гляжу на хорошую,
Никак не нагляжусь.

Какие незначительные изменения, заметим кстати, понадобились певцам, чтобы приспособить старый текст и к нуждам игры (действие почти полностью укладывается в текст), и к беседе. Совершенно очевидно, что игровая песня, записанная В. Н. Перетцем, занимает промежуточное положение между старой песней и частушкой.
Всякое развитие происходит в фольклоре таким образом, что последующее не снимает предыдущего. Архаические тексты зачастую живут рядом с их позднейшими вариантами, многократно соединяются и разъединяются. Собиратели не раз говорят о том, что концовки игровых песен (формулы выбора и поцелуя) могут быть «приставлены в интересах игры».1 Без концовки — это обыкновенные сбирушки (раннее название частушек). Подобные добавления могли иметь место, когда рядом с уже появившимися частушками продолжали существовать и игровые песни (последние можно записать и в наши дни). Больше того, очень скоро игровые песни сами стали походить на частушку, стремиться к ее лаконичной форме. Но в целом игровые, парные, походеночные, сборные, разборные и другие песни, связанные с хороводными и посиделочными развлечениями, стадииально предшествуют частушке. В массе своей эти песни возникли приблизительно во второй трети XIX века. Отдельные тексты начали появляться значительно раньше. Так, среди восьми сотен песен чулковского сборника есть несколько похожих на песни упомянутого цикла своим поцелуйным концом и стремлением к рифмовке. В особый жанр они, по-видимому, сложились в первую треть века.
Генетически связаны с частушкой плясовые песни. Главным образом это относится к плясовой частушке.
В сборниках плясовые песни обычно выделяются. Но Н. П. Колпакова верно отметила, что, строго говоря,: они не составляют целостного жанра, не имеют общих, объединяющих черт ни в форме, ни в содержании (музыкальной стороны мы здесь не касаемся). Зачастую песня являющаяся беседной или игровой в одной местности, считается плясовой в другой местности, и наоборот.
В начале XVIII века на смену архаической домре и другим старым инструментам приходит трехструнная балалайка (прежде была двухструнная). Очень скоро она, как свидетельствует автор второй половины века Я- Штелин, становится «распространеннейшим инструментом во всей русской стране». Последующие полтора столетия народной музыки по справедливости могут быть названы эпохой балалайки. Вследствие своих особенностей, говорит один из самых сведущих писателей в данной области, «балалайка сделалась спутницею преимущественно лишь веселых, скорых; плясовых песен».1 Балалайка, несомненно, способствовала закреплению, кристаллизации ритмов, мелодических ходов, которые свойственны плясовым песням — прототипам частушек и самим частушкам. Тот же Штелин, сохранивший для нашей культуры бесценную коллекцию старых лубочных картинок, опубликовал три плясовых напева XVIII века (к сожалению, без текстов). Музыковеды считают, что по своему складу они «весьма сходны с позднейшими частушками». О новых плясовых песнях, ритмически более организованных, писал, связывая их появление с умножением в России музыкальных инструментов, Н. Львов в 1790 году.
Плясовые песни проделали общую с другими песнями эволюцию в сторону более четкой ритмики и рифмовки. Но названные качества встречаются в песнях этого вида с давних пор и чаще, чем где бы то ни было, — ведь пляска прежде всего требовала правильных, повторяющихся ритмов. Рифмованные и ритмически организованные строчки чередуются здесь с обычными в народной поэзии строками без рифм. Такие куски, внутренне завершенные и отлившиеся в складную форму, напоминают так называемые общие места в былинах и сказках: они тоже особенно легко переходят из текста в текст.

Виндадоры, вйндадоры,
Виндадорушки мои!
Как у нашего попа
Сталоверского
Взбесилася попадья,
Еще стюшилася:
Посылала попа
Она в лес по дрова,
Она в лес по дрова,
По березовые,
Дала ему секирушку
Неточеную,
Запрягла ему кобылушку
Неезженую.
А секира не сечет,
И кобыла не везет,
Зацепила за пенек,
Простояла весь денек.
Сталоверский поп —
Он до девок добр.
В сталоверского попа
Нету денег ни гроша;
Нету денег ни гроша,
На нем ряса хороша;
Он рясу скидает,
Красным девкам отдает;
Он до того дожил —
Штаны снял да отдал.

В плясовой песне, связанной определенным сюжетом, есть строфы (они выделены курсивом), которые легли в основу ряда ранних частушек. Ср. (в сборнике Варенцова):

Полюбила торгаша,
Нету денег ни гроша,
Зато слава хороша.

(По-видимому, средняя строка повторяется).
У Шейна:

Хочешь любишь, хочешь — нет,
Ни копейки денег нет,
Ни копейки, ни гроша,
Походочка хороша.

И еще, там же:

Я пошла б за торгаша,
Нету денег ни гроша.

Иногда общие песенные места являются уже как бы готовыми частушками. Но чаще они подправляются, изменяются, обрастают вариантами, близкими то ли по смыслу, то ли по ритмам, то ли по рифмам (аналогия очень важный творческий прием в фольклоре).
Среди плясовых песен есть совсем особая группа текстов, которая тоже сыграла свою роль в становлении жанра частушки. К сожалению, она очень слабо изучена. Можно лишь предположить, что различные выкрики во время пляски столь же древни, как и ритмические выкрики при совместных трудовых действиях, из которых впоследствии выросла трудовая песня. Эмоциональные по преимуществу, рождающиеся в минуты воодушевления," такие выкрики постепенно наполнялись определенным содержанием. Разумеется, оно не могло быть сколько-нибудь развернутым. Такие плясовые припевки, приговоры, припляски почти не записывались. Кратко рассказывает о них А. Терещенко. На посиделках «среди песней грустных вдруг затевают пляску. Одна плясунья, гордясь тем, что она богаче своей подруги, припевает:

Пять пол напереди (2 раза).

Другая, хотя беднее ее, но желая сказать, что и она бывает там, где богатые, отвечает вприсядку:

А в три штуки, туда ж таки!»

В «Русских народных песнях» П. Шейна помещено 89 плясовых песен. И среди них, под одним номером, напечатано несколько подобных припевок с предуведомлением: «Причеты во время плясок, когда плясун или плясунья приходят в восторг»:

Ходи, барыня, смелей,
Музыканту веселей!

Полюбила б коваля,
Да не моя воля.

Рассыпься, горох,
На двенадцать дорог!

Приговоры эти могут быть издавна устоявшимися или возникшими тут же как импровизации. Нередко они оказываются строками песен.
Плясовые выкрички из сборника Терещенко, вероятно, нельзя назвать частушками. Тексты Шейна очень близки к плясовой частушке, если уже не частушки. Здесь нет и не может быть четких границ.
Ряд исследователей, как дореволюционных, так и новейших, считает коротенькую плясовую песенку-припевку прямой и, если не единственной, то главной родоначальницей всей современной частушки.
«Частая или плясовая песня, плясовой припев.— вот тот песенный вид, к которому может быть отнесена частушка и который может рассматриваться как издавна существующий в народной поэзии», — утверждает Е. Елеонская. «Непосредственной предшественницей частушки, — пишет О. Орлов в своей рецензии на книгу С. Лазутина, — была частая песня середины XIX века».
В статье «Раннее свидетельство о бытовании частушек» П. Ухов приводит следующее замечание неизвестного собирателя середины прошлого столетия: «В антрактах между песнями и разными играми нередко можно услышать весьма оригинальные поговорки и присловья. Возбуждаемый ими общий смех в кругу девушек служит наградой удалой голове какого-нибудь сельского остряка, который с самодовольной улыбкой, гордо подбоченясь, в шляпе набекрень, потешает других разными прибаутками. Летом в хороводе, а зимой на посиделках эти присказы возбуждают соревнование и в других, более молчаливых, и, оживляя беседу, составляют необходимую, так сказать, приправу ко всем удовольствиям».3 И дальше идут такие, например, тексты:

Пошла рында за водой,
Оскользнулася ногой;
Бежит мужик без души,
Тянет рынду за уши:
Рында, рында, торопись,
Пироги-то испеклись,
Хлебы вынулися.

По всему изложению видно, что произведения эти составитель рукописи считает новыми (потому они и привлекли его особенное внимание), и он, собственно, даже и не знает, подобно другим ранним собирателям, как же называть их — поговорками, присловьями, прибаутками?
Первые исследователи частушки, не задумываясь, относили ее к песням фабричным. Но очень скоро сам материал заставил признать, что в основе своей это все-таки чисто крестьянское творчество.
И тогда истоки частушки стали находить, как мы уже знаем, в песнях игровых, беседных, в частых плясовых песнях и припевках, а также в свадебных приговорках, в скоморошьих прибаутках и песенках и даже в поговорках и пословицах, в причитании и сказке.
Частушка, формируясь в особый жанр, действительно опиралась на различные виды традиционного фольклора. Однажды возникнув, она, естественно, в какой-то мере стала заменять, замещать произведения тех жанров, которые приняли участие в ее сложении.

Частушку поет сейчас молодежь, проходя по деревне и начиная гулянье (сборные песни — отсюда ее старые названия: «сбирушка», «запевочка»); под частушку пляшут (частая плясовая и плясовая припевка — отсюда термины: «припевка», «вертушка», «выкричка» и многочисленные названия, соответствующие местным названиям танцев, — «елецкая», «подгорная», «совеганочка» и т. д.); частушка — развлечение между танцами и играми (песня шуточная, сатирическая, беседная — отсюда «прибаутка» анонимного собирателя середины XIX века и старые термины: «скоморошная» и «пригудка»); наконец, частушка просто поется — в поле, за работой (лирическая песня — отсюда, по-видимому, уральский термин «мелкая песня»). А двустрочные «страдания», «матаня», «семеновна» и т. д. и т. п. — великое разнообразие мелодий, форм, названий, функций!

Определенное воздействие оказала на народное творчество письменная поэзия с ее популярнейшей четырехстрочной строфой — катреном. Все народные песни, возникшие в последние десятилетия, действительно имеют такую строфу или обнаруживают тенденцию к ней. Очевидно, следует брать в расчет даже водевильные, эстрадные куплеты, которые особенно напоминают частушечные цепи и которые, правда, поздно, отчасти вошли в народный репертуар.
По единодушному мнению исследователей, гармонь, потеснившая к середине прошлого столетия балалайку, точно так же как частушка потеснила многие старые песни, оказала большое воздействие на строй частушечных наигрышей. Гармонь унифицировала типы наигрышей.

 

1 2 3 4 5 6