Перехожу к собственным собирательско -исследовательским
работам. Начал я их еще в 1892 году случайными записями от молодых казаков,
по преимуществу полугородских жителей, каждый раз отбирая одного исполнителя,
который казался мне наиболее опытным и голосистым.
Такого приема в те времена держались почти все собиратели не только
текстов песен, но и напевов. Доведя число записей до тридцати и обработав
их в духе общепринятой гармонии, я задумал издать их.
С этой целью я обратился к одному из книгопродавцов. По счастью, последний
отнесся ко мне настолько критически и недоверчиво
что я не пожелал иметь с ним вторичного разговора.
Другой предложил мне обратиться к одному из профессоров Петербургской
консерватории, чтобы тот составил аккомпанемент. Признаюсь, предложение
это подействовало на меня еще более освежающе, ибо, во-первых, к тому
(времени я имел уже в руках неудачный и поучительный опыт с «квалифицированным»
аккомпанементом в виде только что вышедшего сборника песен уральских
казаков Железновых и категорически отказался повторить его над донскими
песнями; во- вторых, я из внимательно проштудированных исследований
о русской народной песне уже
успел узнать, что «музыканты наши продолжают издавать народные песни
с сопровождениями, не пригодными для русской музыки, в большинстве случаев,
окончательно уничтожающими смысл мелодий.», и что «народная мелодия,
по всем правилам уснащенная хитросплетениями контрапункта, гармонии
и ритма, утрачивает свой настоящий характер и становится для народа
совершенно непонятною».
И я уничтожил большую часть своих первоначальных записей,
увидев несоответствие между получившимся у меня одноголосием « бытующей
среди донских песенников многоголосной традицией,— чтобы перейти к записи
в обстановке, соответствующей действительной природе русской народной
песни и ее ближайшей отрасли — донской казачьей песни,— в обстановке
многоголосного исполнения, при участии нескольких певцов.
Перелом этот относится к 1894 году, каковой я и склонен считать годом
начала своей действительной работы над песенным фольклором — русских
и других народов. Нужно сказать, что работа моя, в отличие от работы
большинства собирателей, записывающих одни лишь тексты, осложнялась
тем, что я одновременно записывал и напевы, никогда не отделяя первых
от вторых.
Своеобразие мелодических ходов (голосоведения) и гармонических сочетаний,
отличающих казачью песню, меня мало смущало, потому что я с детства
впитал их в себя. Но я должен был ознакомиться ближе со строем русской
народной песни по сборникам и исследованиям.
Поэтому я обратился к изучению всего, что можно было найти по этой части.
Через мои руки прошли почти все не только наиболее известные, но и мало
известные, чем-либо останавливающие на себе внимание исследователя сборники
песенных текстов без напевов, сборники с напевами и, наконец, исследования,
начиная с работ Одоевского и Серова и кончая Фаминцыным, Сокальским
и Коршем.
Самостоятельному штудированию этого разнообразного и обильного
материала я посвятил не менее четырех лет. Однако всю работу по изучению
и записи в этот период я производил как бы ощупыо, не имея надлежащего
руководства. Систематических знаний в области теории музыки я не имел.
Не было у меня также образцов текстов и, особенно, напевов, которым
без колебаний я мог бы следовать при записях как донской, так и, вообще,
русской песни.
В текстах предшествующих, даже лучших, донских собирателей —
Савельева и Пивоварова — я видел попытки литературной обработки, обычной
в те времена и в области русской песни, с отбрасыванием вставок и междометий,
с переработкой типичных народных выражений и оборотов. Музыкальные же
«творческие» опыты «донских» собирателей—
Кольбе, Альбрехта, Хрещатицкого,— известные к тому времени, отводили
лишь еще дальше от подлинной казацкой музыки, которую я слушал в станицах.