Изучение сборников русских народных песен с напевами,
а также ознакомление с взглядами исследователей и собирателей, которые
представляли себе русскую народную песню, как песню одноголосную, уже
на первых порах моей собирательской работы,
в конце девяностых годов, указывало на наличие в казачьей донской песне
многоголосия, что было ясно для меня с первых шагов.
Однако сопоставление русских песен из указанных сборников
с песнями донских казаков, которые я знал и записывал на Дону, вызывало
во мне разные сомнения и ставило вопрос, действительно ли одноголосие
имеет место в русской народной песне и не является ли оно результатом
особого подхода первых собирателей к русской песне, вызванного, может
быть, трудностями записи напева или иными причинами.
Первые сомнения подобного рода вызвал у меня сборник
песен 1886 года, записанных Истоминым и Дютшем в б. Архангельской
и Олонецкой губерниях по заданию Русского Географического Общества.
В докладе в Донском Статистическом Комитете о необходимости организации
на Дону экспедиций для. записи казачьих песен я отмечал:
«Прекрасно изданный сборник Истомина и Дютша представляет собою
собрание «голых» мелодий, без всякого намека на способы народной гармонизации.
Я, впрочем, будучи лично и непосредственно незнаком с песней северных
губерний, не имею оснований утверждать, что песни поются там не так,
как они изложены в вышеупомянутом сборнике: может быть, там песню поют
именно в одиночку или же несколькими голосами унисонно».
Произведенные мною в 1904 году записи русских песен в б. Пензенской, Орловской и Московской, а впоследствии и в Саратовской губерниях, укрепили сомнения мои в одноголосии русской народной песни, так как почти все записанные там песни оказались многоголосными.
Все это дало мне основание сделать вывод, получивший следующую
формулировку в труде А. Маслова: «Многоголосие донской казачьей песни.
дает основание по аналогии предполагать такое же многоголосие и в песнях
русского народа, из среды которого вышли и сами казаки. Прямым выводом
отсюда для Листопадова было давно сложившееся убеждение в ошибочности
взгляда наших первых исследователей , во главе с А. Серовым , на русскую
песню, как на одноголосную».
Взгляд Серова, выраженный им в очерке «Русская народная
песня, как предмет науки», как известно, впервые был поколеблен работой,
Ю. Мельгунова «Русские народные песни, непосредственно с голосов записанные»
(1879 г.): «Ознакомившись со строем русской музыки и с характером ее
исполнения в народе,—пишет Мельгунов,—мы приходим к заключению, что
стиль народных напевов полифонический: только никогда
не слыхавший русского народного хора может утверждать, что в хороводах
поют в унисон».
В. В. Пасхалов в своем предисловии к сборнику
Пятницкого
(1914 г.) по поводу этого утверждения говорит следующее: «Впервые из
уст Мельгунова любители русской песни услышали аксиому, которая в наше
время очевидна для каждого начинающего свою деятельность музыканта-этнографа.
Аксиома эта состоит в том, что на всем пространстве необъятной Руси
среди великоруссов бытует песня многоголосная,
каждый отдельный голос представляет из себя самостоятельную, законченную
и в музыкальном отношении интересную мелодию».
Как же отнеслись музыканты к утверждению Мельгунова?—«В одном
из заседаний Комиссии Педагогического Музея,— пишет Пасхалов
в том же предисловии,—присутствующие специалисты музыкального искусства
так отозвались о теории Мельгунова: «Факт полифонического
народного пения, сообщенный Мельгуновым, представляется недостаточно
доказанным , тем более, что Мельгунов удостоверяет это явление, основываясь
на пении в одной лишь местности (Калужская губ., деревня Тишинино).
Однако собиратель уфимских крестьянских песен И. Пальчиков
полностью подтвердил вывод Мельгунова: в своем сборнике 1888 года он
изложил песни так же, как и Мельгунов, в виде отдельных подголосочных
вариантов, представляющих собою, правда, не единовременную запись хорового
исполнения, а сводку вариантов, дающих материал для многоголосной хоровой
формы.
Произведенные мною многочисленные записи донских песен, особенно
же записи, сделанные в 1940 году от казаков-некрасовцев, возвратившихся
из Турции после двухвекового полного разобщения с Доном,
но принесших обратно старые донские исполнительские традиции
многоголосия, окончательно разбивают господствовавшее ещё даже в начале
нынешнего столетия мнение об одноголосии русской народной песни, вообще,
и былины, в частности, утверждая их многоголосный склад.
В. Пасхалов, исходя из изучения воронежских записей Пятницкого, подчеркивает,
что «Воронежская губерния, как и всякая губерния средней
полосы, знает только один склад пест — хоровой и поет про Илью Муромца
или про Петра 1 в таком же лирическом духе, как и про веснушку или жавороночка».
Последние слова Пасхалова подтверждают мое наблюдение
над
донскими былинами, которые «поются донскими казаками так же, как и все
вообще протяжные донские песни,— речитатив и одноголосие северных былин,
как правило , в них отсутствуют »
«Напевы былин,— пишет Е. Линева в предисловии к своему сборнику 1904
года,— вообще еще ждут серьезного исследования, тем более, что есть
данные, указывающие на существование в некоторых местностях нашего Севера
многоголосных былин, которые пока еще никем не записаны».
Это предположение Линевой нашло подтверждение тридцать лет спустя в
работах экспедиции ленинградской фольклорной комиссии 1935 года, во
главе с А. М. Астаховой; экспедицией привезены с Печоры и Мезени многоголосные
былины, причем Е. Гиппиус и 3. Эвальд определенно говорят о существовании
на севере многоголосной былинной традиции.
Записи последнего времени, сделанные кроме Севера и в других местах СССР, дали уже достаточно существенный материал, позволяющий приступить к изучению русского народного многоголосия на основе позднейших обследований северно-русских районов, на юге же —многоголосной традиции донских казаков.