Иная картина наблюдается в местностях, где господствует
многоголосно-хоровая традиция.
По убеждению Лопатина и Прокунина, авторов «Сборника лирических песен»
(1889 г.), хоровые песни «вообще меньше подвергаются изменениям в вариантах,
будучи исполняемы всегда совместно многими лицами и через это невольно
отливаясь в более определенные, твердые формы. Личное творчество отдельного
певца здесь не имеет значения и касается лишь частных вариаций напева.
Хоровое (многоголосное) пение охраняет песню и от всяких искажений,
которые являются вследствие плохой памяти певца или недостаточной способности
и искусства его в пении и которые всегда ведут также к образованию вариантов.».
Эта устойчивость, отмеченная собирателями в отношении среднерусской народной песни, в такой же степени,
если не в большей, как увидим ниже, свойственна донской казачьей песне
и, в частности, донской былине.
Однако, при всей устойчивости, о полной неизменяемости, статичности
и незыблемости содержания и структуры текста и напева и в среднерусской,
и в донской песне и былине,—конечно, не может быть и речи. Все это с
течением времени меняется, трансформируется переосмысляется—особенно,
в наши дни, в процессе бурного роста новой социалистической культуры;
но происходит это не в форме одиночной импровизации, дающей в итоге
то, чего раньше не было а в форме более или менее устойчивых вариантов,
не выходящих из рамок напева. Варианты в тексте — в виде замены или
перестановки слова или стиха — возникают лишь в случае запамятования
или при исполнении другой группой певцов или песенниками другой местности.
Во всяком случае, такого рода варианты не имеют характера импровизации,
подобной импровизации северных сказителей. В отсутствии текстовой импровизации
заключается один из признаков, отличающих донскую былину от северной.
Сказительство, зародившись на Севере, за последнее время стало проникать
и в другие места. Сказители-одиночки стали появляться даже на Дону,—
там, где издавна бытует традиция многоголосного исполнения, не совместимая
со сказительством, как речитативной или полуречитативной, а то и просто
говорковой или сказовой формой передачи.
В начале 1937 года мне был доставлен репертуар одной песенницы,
жительницы Ростова, донской казачки. В этом описке из 160 песен не было
ни одной былины, ни старой, ни новой. Но стоило некоторым местным фольклористам
из начинающих дать песеннице заказ, как с ее стороны началось, при их
же ближайшем посредстве, изготовление новых былин и сказок; при этом
сказительница, упростив и здесь дело, свои новые былины («новины») стала
не петь, а рассказывать прозой. «К ней,— по словам И. И. Кравченко,—
пристроился один из начинающих писателей — П.; он заказывал ей сказки
и былины на определенные темы и затем обрабатывал их — так, что они
увеличивались вдвое и втрое, после чего сама «сказительница» не в состоянии
была узнать их.
Таков путь отхода от свойственной русской песне и былине хоровой многоголосной
традиции и переключения на более легкую и удобную традицию одиночки-сказителя,
не связанного ни рамками метра, ни требованиями напевного ритма, ни
необходимостью согласования с товарищами по исполнению.
Свобода импровизации и всякого рода отклонений, развившаяся на основе
сказительского одноголосия, не могла не повести за собою растянутости
текста былин до большего количества (500—600 и даже 1000) стихов, не
мыслимого в условиях многоголосия, тем более, что, как указывается многими
собирателями и исследователями, северные сказители пользуются для своих
старин ограниченным числом коротких мелодий, часто даже одной излюбленной,
которую подгоняют к любому тексту. А. В. Марков говорит о сказительнице
Аграфене Матвеевне Крюковой (старшей), что она «большинство старин пела
одним и тем же напевом».
Для 176 пинежских былин и исторических
песен, записанных в 1899—1901 годах-А. Д. Григорьевым, оказалось
лишь 56 самостоятельных напевов, и из тех,—как отмечает собиратель,—«не
более половины имеют свой, отличный от других, голос; остальные более
или менее родственны, чаще всего представляя их варианты, а иногда доходя
почти до полного с ними тождества».
По словам другого исследователя, Леонтьева, «у сказителя Тайборейского
характерная манера исполнения былин: все свои былины он ноет одним ясаком».
Из исследования А. Д. Маслова о знаменитом сказителе И. Т. Рябинине
мы узнаем, что «он пел свои былины на один и тот же напев. То же встречается,—продолжает
автор исследования, — и у других сказителей, имеющих свой излюбленный
напев, которым распевают несколько былин».
Такое явление не свойственно исполнителям донских богатырских, стародавних
песен (былин) — казакам-песенникам; каждую такую песню они «играют»
особым, самостоятельным напевом. Из более чем 60 записанных мною на
Дону «былин» нет ни одной, напев; которой повторялся бы в другой былине.
Бывает лишь, и то в редких случаях, более или менее близкое или отдаленное
сходство вариантов одного и того же напева былины на один и тот же сюжет.
Ясно, что для казака-песенника, в противоположность северным сказителям,
напев не является второстепенным делом. Можно сказать, что если для
северной былины центром тяжести является словесный текст, на который
направлено все внимавшей собирателя и сказителя, то в донской былине
преобладающее значение имеет напев.