Значение протяжной песни очень велико как в истории русского народного творчества, так и в становлении отечественной музыкальной культуры. Ее национальное своеобразие властно отпечаталось на всей русской музыке — от Глинки до Прокофьева.
Напевы протяжных песен редко целиком цитировались композиторами, но зато можно назвать много примеров глубоко творческого использования характерных для них мелодических оборотов, приемов и закономерностей. Достаточно указать на тему вступления к опере М. Мусоргского «Борис Годунов», близкую таким песням, как «Поднялась погодка», «Уж ты воля моя», «Горы» и другие,2 или на «Хор поселян» из оперы А. Бородина «Князь Игорь», родственный напевам «Не одна во поле дороженька», «Эко сердце», «Вы не вейте-тко, ветры буйные», «Во лесах дремучих» и т. п. То же можно сказать и о музыке Чайковского, Рахманинова и многих других русских композиторов. Выкованные в протяжной песне мелодические закономерности характерно-русского распева не устарели и сегодня. По словам Б. Асафьева, «область протяжной песни действительно является одним из высших этапов мировой мелодической культуры, ибо в ней человеческое дыхание управляет интонацией глубоких душевных помыслов, н а несколько веков вперед сохраняя силу воздействия». (Разрядка моя.— Я. 3.).
Действительно, протяжная песня дорога нам не только своим значением для профессиональной музыки, но и собственным художественным содержанием как немеркнущее воплощение духовного богатства и мощи русского народа, как наше бесценное культурное наследие. Протяжная песня способна не только доставить удовольствие, но и развить эстетический вкус: для ее глубокого восприятия необходима высокая культура чувства. Еще Гоголь писал о тех, «. чья душа так нежно организована и развилась в чувствах, что способна понять неблестящие с виду русские песни.».
Ежегодные фольклорные экспедиции свидетельствуют, что протяжная песня во многих местах России жива и поныне, хотя голоса о ее вырождении раздаются буквально со времен первых публикаций! Талантливые хоровые коллективы и отдельные певцы российских колхозных сел и деревень любовно хранят и вдохновенно исполняют бессмертное создание русского гения— протяжную лирическую песню. Знать и беречь ее — наша общая задача.
* * *
В заключение — о выборе источников и характере перепечаток. Отобрать какой-либо один вариант из имеющихся многих и поместить его в качестве образцового подчас бывает очень трудно, и не только потому, что нелегко назвать из многих равноценных лучший, но и потому еще, что не все записи заслуживают одинакового доверия. Почти в каждом сборнике русских песен есть раздел «протяжных», но это еще не значит, что в них включены варианты подлинно крестьянского распева. Например, все публикации городского фольклора, содержащие «протяжные» песни, не могут быть использованы нами, так как они далеки от традиционного деревенского исполнительства, породившего протяжную песню. В связи с тем, что этнографические записи протяжных песен начали появляться лишь со 2-й половины XIX века, мы учитываем только поздние сборники, начиная со Стаховича и Балакирева (см. указатель источников).
В конце XVIII—начале XIX в. протяжные песни получили широкое распространение.и в городской среде. Но здесь они исполнялись иначе, с аккомпанементом на гитаре или фортепиано, что невольно изменяло их первоначальный облик. Одновременно в городах сочинялись и новые произведения, использующие отдельные поэтические образы традиционных крестьянских песен, стилизующие их. Так появилась известная песни «Уж как пал туман на сине море», близкая по содержанию «Горам Воробьевским». Мотивы другой старинной протяжной песни «Степь Моздокская» были воскрешены позднее в широко популярной городской песне «Степь да степь кругом». Но подобные песни уже нельзя назвать протяжными: они отличаются от них и по форме, и по стилю, и потому не приводятся здесь, где собраны варианты лишь исконно крестьянской традиции.
Не включены в антологию и некоторые протяжные песни более позднего происхождения, — вроде «Экой Ваня, разудала голова» или «Прощай, радость, жизнь моя», уступающие по широте распева старым песням.
.Протяжная песня с трудом поддается точной нотной фиксации.1 Поэтому наибольшей достоверностью обладают нотации звукозаписей, практикуемые с начала XX века (впервые — в сборниках Е. Линевой). Слуховые записи, подчас несовершенные, схематичные, требующие особой критической оценки, все же частично должны быть использованы нами, так как нередко среди них содержатся уникальные, неповторимые публикации, достоверность которых не вызывает сомнений, — вроде таких Шедевров, как «Дубровушка» и «Вспомни» (из сб. Лопатина— Прокунина).
Некоторые из слуховых записей снабжены неточной подтекстовкой, то есть текст песни записывался явно не под пение, а с пересказа, что неизбежно искажает строфику, ибо пропадают словообрывы, повторы, междометные «вставки» и т. п. (например, в сборнике Филиппова — Римского-Корсакова). Сознавая все несовершенство изложения ряда песенных текстов, составитель, однако, оставил их без изменения. В основу антологии положен принцип перепечатки. Редактирование касалось лишь приведения всех текстов к единой литературной— фонетической и орфографической — норме, то есть устранялось цоканье, аканье и другие диалектные особенности, если это не искажало народного языка и ритмики стиха. Лексика и синтаксис песен остались неприкосновенными. Все введенное составителем соответственно оговорено в примечаниях.
Все песни даются без обработок и без имеющегося в некоторых публикациях инструментального сопровождения.
Несколько записей публикуются здесь впервые, — в том числе великолепно распетая А. Эповой «За Невагою» и прекрасный по мелодии псковский вариант общеизвестной баллады о муже-разбойнике («Эх, когда разбойнички»).2 Впервые (по рукописям фонограммархива Пушкинского Дома, предоставленным нам Б. Добровольским) публикуются целиком тексты песен, взятых из сборника «Песни Пинежья», лишенного полных текстов.
И. Земцовский