Песни на стихи Льва Ошанина

Я ГЛЯЖУ ЕЙ ВСЛЕД

Иногда спрашивают: "Как вы пишете песни, чтобы они стали популярными?"
Прежде всего, я никогда не думал об этом. Когда зарождается песня, просто она должна идти не от песенной литературы ("Это вроде, мол, вот такой-то песни"), а от жизни, от человеческой необходимости ее появления.
С Аркадием Островским мы творчески встретились в 1948 году, когда мы писали первую нашу песню, ставшую популярной, — "Комсомольцы, беспокойные сердца". Потом мы работали с ним лет десять с переменным успехом. Все же в нашем активе было несколько песен, которые запелись. В том числе "Веришь — не веришь", "А я вижу", "Так нам сердце велело", "Пионер", "Школьная полька", некоторые фестивальные песни. Потом несколько лет мы с ним почти не работали. И вот в 1962 году он мне звонит и говорит, что надо срочно встретиться у рояля.
В заметке о "Песне любви" я уже писал об особенностях дарования Островского — у него лучше получается, когда сначала приходит музыка. Если она счастливая, — тогда можно заводить речь о стихах.
И вот он играет мне три строки, непривычных, оригинальных, очень простых.
Что это такое?

Сначала казалось, что это где-то на зимовке, в противовес вьюге и всему суровому миру, неотвязное лирическое воспоминание. Нужен был только припев, совсем другой, — суровый и глубокий, придавший бы всей песне характер взрослый, романтический.
Но вот появился припев. И оказался совсем другим — легким-легким и юным-юным.
И сразу выяснилось, что это совсем иная песня. Даже не песня, а песенка. О чем? О том, что происходит каждый день рядом — у нас во дворе, о простом и маленьком чуде — первой любви, когда человек еще сам не понимает, что с ним случилось, а он уже стал лучше, богаче, сильнее.
Эта простая песенка появилась в апреле 1962 года. Слова и музыка объединились в ней цепко и неразрывно. Она сразу же прозвучала в радиопередаче "Доброе утро". Кстати, эта песня явилась и рождением нового певца. До исполнения ее Иосиф Кобзон был для слушателей только как часть дуэта с Виктором Кохно. Исполнил Кобзон ее на редкость правдиво, молодо и просто. И сразу стал знаменитым.
Первая же радиопередача вызвала множество откликов: письма просили и требовали повторения песни, рассказа — как и почему она появилась, наконец, продолжения. Несколько месяцев работники радио повторяли песню, отвечали корреспондентам. Наконец они не выдержали натиска и заявили, что нам с Островским необходимовзять огонь на себя, — слушатели все требовательней настаивают на том, чтобы было написано продолжение этой простой истории. Это было странно. Пожалуй, впервые. Мы задумались — почему так?
У нас часто ругают нашу молодежь за то, что она любит песни "с душком", "с гнильцой", легко подхватывают тот мутноватый сексуальный поток "попсы", которые идут к нам с Запада, а в последние годы широко изготавливаются и у нас. Это был совсем другой случай. Песня наша была о самом чистом, о самом незавершенном чувстве. Оказывается, молодежь с радостью подхватывает такое. Оказывается, это и сегодня ее волнует, как волновало всегда. Может быть, мы мало думаем о настоящих духовных запросах юности?
Делать нечего — пришлось нам писать продолжение истории. И вот в ноябре 1962 года прозвучала в "Добром утре" вторая песенка из цикла "И опять во дворе":
В туфлях на гвоздиках,
в тоненьком свитере,
Глупая, все тебя мучит одно:
Как бы подружки тебя не увидели
Да старики, что стучат в домино.

И опять во дворе
Нам пластинка поет
И проститься с тобой
Все никак не дает.
Песня эта писалась в нашем Доме творчества, Малеевке, где мы жили в ту пору оба с Островским. Вся солнечная, лучистая, как ни смешно, эта песенка создавалась в ту пору, когда Островский был после тяжелой болезни, а мне в ближайшие дни предстояла сложная операция. Надо объяснить, что, работая над ней и написав ее одну, мы перепробовали множество самых разных музыкальных и поэтических методов, которые иногда были уже совсем готовыми песнями. Но все это так и осталось вариантами. (За долгую работу у нас с Островским их немало.)
Прозвучала эта песенка, когда я лег в клинику Б. В. Петровского на операцию. И было грустно и смешно: в тяжелые для меня минуты сестры и больные бегали ко мне и просили слова этой песни.
Песня вызвала такую же реакцию, как и первая. Опять вопросы — почему ОНИ написана, просьба познакомить с нашими героями. И снова решительные требования продолжения нашей истории.
Нам казалось, что продолжать, собственно, нечего. Но поток писем был слишком велик. Получилось что-то совершенно новое, никогда еще в истории не было таких песен с продолжением. На этот раз особенно деятельными были девушки. Казалось бы, о них так высоко и тепло было сказано, а они обиделись: "Он поет о своей любви, а она, что же, права голоса не имеет?"
Нам захотелось написать девичий ответ на первые две песни. Захотелось, но было очень боязно, — даже в романах обычно бывает так, что первая книга удается, вторая читается из любви к первой, а третья вообще ни в какие ворота не лезет. Часто что-то в этом роде получается и с фильмами. Есть даже такое ходячее: первая серия — первый сорт, вторая серия — второй сорт, третья серия. И все-таки нам пришлось написать третью песню. Она прозвучала в "Добром утре" в марте 1963 года.
Сейчас, когда прошло время, можно отметить тот удивительный факт, что именно эта третья песенка, "Я тебя подожду", пожалуй, является наиболее удачной.
Вот такая у нас получилась своеобразная трилогия, или, говоря языком живописи, — триптих.
Если бы мы заранее задумали написать три песни — одна продолжающая другую, из этого, вероятно, ничего бы не вышло.

В чем секрет этого триптиха? Возможно, в том, что жизнь подсказала нам очень верную творческую позицию. Если у нас вообще много разнообразных любовных песен, то почти нет песен о самом первом, чистом, пробуждающемся чувстве. Вероятно, нашлась и верная тональность. Когда я писал все эти песни, я старался проникнуть в образ своего героя и писал от его имени. А вместе с тем как бы смотрел на него со стороны, с позиции взрослого человека. В песнях нет прямой иронии, нет ничего смешного, нет юмора в буквальном смысле этого слова. В то же время в каждой из них живет, чувствуется улыбка, добрая и поощрительная. Может быть, это сыграло роль в популярности этих песен? Кроме того, после появления первой из них у нас было неограниченное количество соавторов, которые своими письмами, советами, даже просто просьбами как бы участвовали в нашей работе.
Была даже минута, когда мы написали четвертую песню. Это была песня-письмо из далекого края, письмо юноши, становящегося взрослым. Эта песенка прозвучала по радио один раз и тоже вызвала письма и просьбы ее повторить. Но мы с Островским тихо-тихо отобрали ее у радио и сунули обратно в письменный стол.
Почему?
Причина была такая. Выяснилось, что мы с Островским совершенно по-разному ее трактуем. Ему казалось, что один куплет в песне лишний. А я думал, что этот куплет самый важный. Значит, что-то еще не сложилось. Я не могу сказать, что она хуже трех первых, но если мы засомневались в ней, то еще неизвестно, имеет ли она право на существование. А припев? То я убеждаюсь, что надо его менять и я уже совсем было написал новый вариант припева. То я прихожу к выводу, что именно старый припев точен. То кажется, что надо изменить только слова, то начинает беспокоить и мелодия припева. А главное — надо уметь остановиться вовремя. Пусть живут три песни.
И да простят нас те радиослушатели и читатели, которые непременно хотели, чтобы наши герои поженились! Я сам люблю романы с хорошим концом. Но это не всегда самые лучшие и самые правдивые романы. Все в жизни бывает по-разному. И первая любовь не всегда оказывается самой большой и главной.
Вот, казалось бы, и вся история этих песен.
Но когда рукопись уже была в наборе, 18 сентября 1966 года все-таки по радио в "Добром утре" прозвучала как бы четвертая песня из этого цикла. Это совсем другая песня — не та, о которой я только что рассказывал.
Все это время меня и Островского спрашивали — что происходит с нашими героями, где они сейчас, как они себя чувствуют? Один молодой парень сказал, что всякий раз, выпуская новую песню, мы обманывали его ожидания, — все происходило не так, как ему хотелось бы. Боюсь, что с этой точки зрения он опять огорчен.
В песне, которая называется "Спустя три года", мы написали о возвращении нашего героя.
На милом этаже Квадратики огня. Теперь они уже Горят не для меня.

Написали о возвращении человека, стремящегося к той самой девушке в тоненьком свитере.
Вот переулок мой,
Но нет ответных глаз.
Вернулся я домой,
А ты не дождалась.

Эта песенка, видимо, удивила многих и вызвала самые разнообразные отклики. Одни просто просили ее повторить, другие возмущались, как смела она его не дождаться. Некоторые писали, что с ними было точь-в-точь такое и поэтому они вдвойне нам благодарны. Но все требовали девичьего ответа, конца истории, все хотели знать, где она, что с ней стало, почему она не дождалась.
На этот раз, во-первых, радиослушатели стали еще активней, чем прежде, вмешиваться в судьбу наших героев. Во-вторых, вдруг оказалось, что мы не вольны распоряжаться их — то есть нами же выведенных персонажей — поступками.
Выпуская песню, мы понимали, что многие будут обижены, но не думали, что до такой степени.
А девушка Ларинка из Касимова пишет:
"Вместе с третьей песней я ждала своего любимого и сейчас его жду и люблю". "После ее окончания (последней песни. — Л, О.) у меня потекли слезы". "Умоляю вас — измените свою песню".
Б. С. Филиппов из Чебоксар:
"Ожидал чего угодно, только не этого". "Последняя песня — ведро черной краски на чудесное полотно". Из Омска некто, не назвавший себя: "Я никогда не куплю ноты этой песни". Алина Воробьева из Кировабада: "Это неправда, неестественно. Так не должно быть". Светлана Иваницкая из Харькова:
"Извините, этого не может быть. Подумаешь — три года, ведь девчонка совсем юная, чистая, как хрустальная. Такая не может не ждать".
Анна Адонкина из Кайранкуля Северо-Казахстанской области:
"Все равно, ради справедливости, он должен найти ее. Я в это верю! И пусть об этом не расскажет песня — они все равно встретятся".
Таня Давыдова из Москвы:
"В песнях серии Вы с большим пониманием раскрываете большие чувства. Из песни к песне мы видим развитие, образы большие, сильные, способные нести свои чувства до конца жизни". "Я тоже жду своего самого дорогого человека". "Напишите же второй вариант этой песни". "Надо же нам верить в счастье".
Таких писем много.
А ведь первая любовь не всегда бывает главной в жизни. И, каюсь, у меня мелькнула мысль, что, может быть, надо показать, как девушка, хорошая и чистая, пережив первую влюбленность, встретила свое главное чувство, которое не измена, не флирт, не кокетство, а сама судьба.
Короче говоря, я думал поступить, как советует единственная корреспондентка Светлана Бабаева из Житомира. Она ровесница наших героев. "Боюсь, — пишет она, — а вдруг по просьбе многочисленных радиослушателей авторы придумают традиционный счастливый конец" (причем эти последние слова она для пущей убедительности написала по-английски).

А нам тоже, уважаемая Светлана, как Вы уже, наверное, заметили, меньше всего хочется традиционности.
Но вот что пишет Генриетта Долганова из Казахстана.
"Дорогой товарищ Ошанин! Все-таки в чем-то Вы не правы. Вы недооценили своих песен. Хотели написать влюбленность, а показали любовь, прекрасную, настоящую, в которую поверили. И теперь, понятно, приходится пояснять смысл новой песни, вызвавшей у многих недоумение".
А Таня Маслова из Раменского района Московской области пишет вот что:
"Песня написана. Очень хорошая песня. Но хотелось бы знать, что ответит на это девушка. Может, она все-таки ждет. Пусть не в этом доме, а где-нибудь. Возможно, что она тоже уехала, как парень. Вы простите, что я так фантазирую, начинаю сочинять и все это принимаю близко к сердцу ".
Я бы мог здесь приводить и другие письма, но и этих достаточно, чтобы передать настроение большинства радиослушателей.
Но не обижайтесь, друзья, — каковы бы ни были советы и пожелания, художники прежде всего должны следовать своему сердцу и своей совести.
Мы очень долго думали с Аркадием Ильичом Островским над последней песней нашего цикла. И я даже уже написал было слова, в которых девушка прощалась со своей детской любовью, хотя и говорила, что она навсегда будет для нее святой.
Бывало, в дождь, Бывало, в снег
Тебя встречала я, мой первый человек. Но час настал Такой любви,
Что детства смолкшего обратно не зови.
Но это оказалось неправдивым. Большинство наших слушателей верно почувствовали, а Генриетта Долганова точно сформулировала, что мы хотели "написать влюбленность, а показали любовь".
И последняя песня, конечно же, не стала песней прощания. Не стала она и банальной мещанской концовкой, которой боялась Светлана Бабаева.
Девушка действительно уехала, "как и парень", но И все сбылось И не сбылось,
Венком сомнений и надежд переплелось, И счастья нет, И счастье ждет
У наших старых, наших маленьких ворот. Так неожиданно для нас самих получилась эта сюита, или поэма из пяти песен.