Р. Паулс (ноты)
Книги, литература, нотные сборники
Еще в сентябре 1987 года, вслед за событиями, всколыхнувшими 23 августа практически всю Прибалтику, я дал интервью корреспонденту АПН, которое затем было опубликовано во многих изданиях агентства, выходящих на Европу. Мы говорили о многом. Например, о национальной политике и «белых пятнах» истории. Все мы предполагали, что главная задача гласности — преодоление ошибок, совершенных в прошлом, и предупреждение будущих. Но вряд ли ожидали, что кое-кто воспользуется гласностью для удовлетворения собственных амбиций, для достижения каких-то своих корыстных, низменных целей. Я имею в виду прежде всего события, которые произошли в Казахстане, а затем и в Прибалтийских республиках. Из личного опыта общения с людьми во время многочисленных поездок знаю и поэтому могу утверждать, что события эти — явления одного порядка.
Вообще слово «националистические» надо очень осторожно применять к таким
явлениям. Например, всех, кто пришел 23 августа к памятнику Свободы в
Риге, нельзя обвинять в национализме. Если мы вспомним историю создания
этого памятника, то увидим, что построен он на добровольные народные пожертвования.
Так имеем ли ми право запрещать «общаться» с ним народу?. А тех, кого
можно (всего десяток-другой), — тоже ведь с большими оговорками. Я, к
слову, знаю одного молодого парня, который считает себя поэтом и жаждет
получить известность любой ценой. Поэтому он и оказался в рядах тех, кто
выступает за «свободную Латвию», и ради этого он, русский парень, даже
сменил свою фамилию па латышскую.
Подавляющее же большинство пришло к памятнику просто из любопытства. Были
среди собравшихся и убеленные сединой люди, репрессированные при Сталине,
а потом реабилитированные. И эти люди хотят знать, кто лично виноват в
том, что они по 15 — 20 лет провели, мягко говоря, вдали от дома. Трудно
ответить на этот вопрос, но задать его они имеют полное право.
Я думаю, подобные события стали возможны потому, что мы слишком долго
обходили молчанием определенные страницы нашей истории — их сейчас называют
«белыми пятнами». Или трактовали их слишком однобоко, а полуправда рождает
сомнения, слухи.
Мы долгое время обходили «острые вопросы» молчанием. Теперь, наконец,
стали обнародовать некоторые исторические документы. Кто-то их читает,
а кто-то нет. Но дело даже не в степени нашей осведомленности, а в способности
реально оценивать события прошлого. Па-пример, в Латвии сельское хозяйство
традиционно было на очень высоком уровне. А после войны начался процесс
уничтожения так называемых кулаков, и мы взялись за «дело» настолько рьяно,
что практически уничтожили свое крестьянство. Потом была небезызвестная
кукуруза — у нас-то, на Севере!. Сельскому хозяйству был нанесен непоправимый
урон. А ведь мы знаем, что в 30-е годы Латвия могла конкурировать с Данией
по количеству производства масла и бекона.
Другой из болезненных вопросов — высылка латышей из республики в 1940—1941
годах и в 1947—1948-м. Были ли среди них виновные? Невиновных-то оказалось
много больше. Я великолепно помню те страшные годы. В музыкальной школе,
где я учился, учительница однажды (это было в 1948 году) сказала нам после
урока: «Сегодня советую вам домой не ходить». Она как-то узнала, что ночью
будут вывозить людей. И действительно, забрали и увезли только тех, кто
был ночью дома. А дети, не ночевавшие дома, остались на долгие годы совсем
одни. У меня есть много знакомых, чьи родители вернулись только пятнадцать
лет спустя. В то время (и об этом надо помнить) такие же трагические события
происходили во всей стране: достаточно было бездоказательного доноса,
чтобы арестовать любого человека. Об этом грузинские кинематографисты
создали прекрасный фильм «Покаяние».
Нельзя умалчивать о тех несправедливых деяниях. Но и ограничиваться бичеванием
культа тоже нельзя. Нельзя смотреть только назад и только об этом говорить
и думать. Беда была общая: в страшные годы культа погибло много русских,
грузин, украинцев. Нужно стараться, чтобы впредь подобное не повторилось.
Давайте смотреть вперед и правильно оценивать свои сегодняшние действия.
Я уверен: нельзя замалчивать и ошибки нашей национальной политики, тесно
связанные с экономическим развитием страны. Скажем, сразу после войны
у нас в республике начали строить крупные промышленные предприятия, которые
требовали большого числа рабочих рук. А их в республике, естественно,
не хватало. В те годы на предприятия приехало много людей из пограничных
с нами регионов: в первую очередь белорусы, русские из Псковской и Новгородской
областей. Да и молодежь из сельской местности Латвии потянулась на работу
в более благоустроенный город. Предприятия стали строить для своих рабочих
жилые дома, и получилось, что приехавшие в город уже через 2—3 года получили
квартиры, а коренные рижане до сих пор живут в коммуналках.
В конце 80-х в Риге насчитывалось 37 процентов латышей. Остальные — не
просто представители других национальностей (Латвия всегда была многонациональной),
но люди приехавшие в республику в последние 20—30 лет, ужо во взрослом
возрасте, со своими устоявшимися привычками. И в силу этих привычек они
невольно корректируют культуру взаимоотношений, поведения, традиций в
нашей столице. Вполне естественно, что происходящие изменения, имеющие
тенденцию к деградации, вызывают стихийную реакцию неприятия у рижан (кстати,
не только у латышей). Этим в первую очередь пользуются люди, выступающие
с националистическими лозунгами. Вот откуда, например, требование ликвидировать
«нехарактерную для республики промышленность». Разве это не игра на эмоциях
людей, при которой виртуозно используется ситуация?. Нередко проявляется
и великодержавный шовинизм, об опасности которого предупреждал Ленин.
Приезжая в республику, почти никто из контингента рабочих не считал нужным
выучить язык народа, среди которого собирался жить, познакомиться с его
культурой, традициями, его духовным богатством. Считаю, что в этом виноваты
руководители не союзного, а именно республиканского масштаба. Возможно,
из опасения, что их могут обвинить в национализме, они долгое время просто замалчивали этот вопрос. В итоге вместо взаимопроникновения и обогащения
возникло сосуществование нескольких национальных культур. Причем все-таки
и более ущемленном положении оказываются люди, оторванные от своей национальной
культуры и но впитывающие в себя ту, по соседству с которой они живут
ежедневно. Русский язык необходим всем нам для межнационального общения
на территории государства. Если, например, латыш может пойти в русский
театр, на очередную премьеру либо на выступления гастролеров, то это только
способствует духовному обогащению. Но в нашем национальном театре редко
можно увидеть нелатыша. Человек аргументирует это предельно просто: «Я
то знаю латышский. Не учить же мне язык, чтобы посмотреть спектакль. А
в жизни он мне не нужен, поскольку все знают русский».
У латышей подобные заявления нередко вызывали простую человеческую обиду,
ведь такого рода «откровения» легко принять за пренебрежение к их жизни,
культуре. И на этом тоже спекулируют те, кто кричит о «свободной Латвии».
Отсюда и лозунг: «Пусть уедут русские». Причем здесь имеются в виду все,
кто не желает говорить в пределах республики по-латышски.
Или, скажем, странное положение с традиционными национальными праздниками.
Например, 23 июня у нас большой праздник Лиго и Янов день. В России раньше
тоже праздновали Иванов день (вспомните сказку «Снегурочка»), в других
республиках Ивана Купала, Янки Купала. У нас в этот праздник люди в народных
костюмах, в цветочных и дубовых венках поют, всю ночь жгут костры. Это
же не религиозный праздник, а народная традиция. Да, латыши любят попить
в эту ночь пиво, но что тут плохого? У нас пиво такой же традиционный
напиток, как в южных республиках виноградное вино. Да и не в пиве дело.
Мы несколько лет просили сделать праздничный день Лиго выходным, причем
не безвозмездно, а с последующей отработкой. Нет, говорили нам, нельзя,
это — националистический праздник. И только в 1988 году, во многом благодаря
стараниям латышской и русской интеллигенции, Лиго был объявлен официальным
республиканским праздником и выходным днем.
Или другой пример, связанный с более чем столетней историей проведения
в Латвии традиционных Праздников песни. Пренебрежение к прошлому, особенно
ко времени буржуазной республики, дошло до того, что считалось проявлением
национализма вспоминать Всеобщие певческие праздники. Кому-то пришла в
голову «славная мысль» начать новый счет праздникам с 1948 года, как будто
и не было у этого волнующего события славных традиций. А ведь с 1873 по
1938 год их состоялось девять, и каждый сам по себе внес огромный вклад
в развитие латышской музыкальной культуры.
Нет, традиция и идея проведения песенных праздников в мировой музыкальной
практике не была нова. Еще до 1873 года в Англии, например, да и в ряде
других стран устраивались подобные празднества с участием хоров и оркестров.
Однако такое огромное количество участников, когда в подготовке программы
занят практически весь народ (в первом Певческом празднике в Риге участвовало
1003 певца из 45 хоров и духовой оркестр непосредственно па эстраде),
характерно лишь для Прибалтики. Скажем, в Эстонии подобный праздник состоялся
в 1869-м, и это событие во многом повлияло на подготовку песенного праздника
в Латвии.
Это было время первых шагов в духовном освобождении Латвии после долгих
столетий господства немецких завоевателей, сознательно тормозивших развитие
латышской культуры. После отмены в XIX веко крепостного права передовая
часть интеллигенции отдала все свои силы просвещению латышского народа,
развитию языка, литературы, искусства. Конечно, хоровые традиции в республике
появились гораздо раньше, но в репертуаре были в основном духовные песни
или светские песни немецких композиторов.
Во многом благодаря Янису Цимзе (он руководил учительской семинарией,
в программе которой много внимания уделялось музыке) и составленному им
сборнику «Ожерелье из цветов» (год издания 1872-й), куда вошли латышские
народные песни, и стало возможным проникновение дайн в репертуар хоров.
На первом же Празднике песни состоялись духовный концерт в Домском соборе,
праздничный концерт и «война песен» (состязание хоров) в Царском саду.
Теперь это сад Виестура, где в память энтузиастов латышской музыки установлен
монумент. В программе духовного концерта звучали хоралы и духовные песни,
в светском были исполнены в основном обработанные Янисом и Давидом Цимзе
народные дайны: «Рига гремит», «Кто пол без солнца вечером», «Песни Лиго».
Успехом пользовалась и «Песня Отчизны» латышского композитора Карлиса
Бауманиса. В четырехголосном исполнении ярко, свежо, вдохновенно и радостно
возрождалась латышская народная песня.
Пока еще среди хоров преобладали мужские, мало было смешанных коллективов,
но было женских. Но уже на первом Празднике зародилась традиция состязания
хоров: из 45 коллективов в нем участвовало 15, а первым победителем стал
мужской хор из Мазсалацы.
Успех первого Праздника песни значительно ускорил развитие латышской культуры:
появились новые песенные сборники Эрнестса Вигнерса «Латвия», Карлиса
Бауманиса «Аустра», Оскарса Шепскиса «Лиго» и семь новых сборников Цимзе
«Ожерелье из цветов». Уже для второго Праздника была специально построена
в центре Риги, между улицами Смилшу и сегодняшней Горького, эстрада, вмещавшая
две тысячи певцов, и ряды для двенадцати тысяч слушателей. В это же время
благодаря творчеству Андрея Пумпурса латыши стали обладателями собственного
эпоса «Лачилесис». Быстро прогрессирующая латышская культура стала известна
и за пределами республики, и на третий Праздник песни собрались гости
— хоры из Москвы, Петербурга, Пскова. В седьмом песенном Празднике участвовало
уже 10 880 певцов из 275 хоров и объединенный духовой оркестр. Звучали
и латышские народные песни, и сочинения молодых латышских авторов Эмиля
Мелнгайлиса, Язепа Витола, Эмиля Дарзиня, Теодора Калныня. И от такого
наследия мы отказывались!
В 1989 году, уже работая председателем Комитета Латвийской ССР по культуре,
я поддержал идею восстановления традиции песенных форумов с самого начала
их проведения. И к 1990-му мы начали готовить XX Праздник песни, если
считать все состоявшиеся с 1873 года. Нам очень хочется, чтобы каждые
пять лет Латвия сливала голоса своего народа в сводном хоре Праздника
песни. А чтобы получилось его звучание более полным, будем приглашать
для участия в нем все латышские хоры, существующие за пределами Латвии
и Советского Союза.
Считаю, мы не должны пренебрегать своим национальным наследием, не должны
забывать традиции, забывать язык, как это стало в Белоруссии, где язык
почти полностью вымер и лишь в конце 80-х спохватились. Крайне плохо преподавали
национальный язык (во всяком случае, латышский) в русских школах, рассматривая
его как какой-то второстепенный предмет. А города наши, их архитектура
— в каждой республике па одно лицо. И так во всем, ничего национального,
колоритного не встретишь: везде один и тот же снивелированный сервис,
одинаково плохой, везде один и тот же общепит со стандартным набором блюд
и одинаково скверным отношением к посетителям.
Конечно, как здоровое по сути своей общество, мы преодолеем эти в общем-то
не столь существенные недостатки. Большая ответственность в этом процессе
ложится на пас, деятелей культуры. Ведь искусство не знает границ, уровень
его развития свидетельствует об уровне развития народа и общества. Я имею
в виду не только межреспубликанские границы, но и межгосударственные.
Поэтому среди тех, кто поддерживает перестройку, в первых рядах — представители
интеллигенции.
Обо всем этом и говорили творческие люди Латвии па пленуме, который прошел
в Риге накануне XIX партконференции. Говорили много, эмоционально — пожалуй,
это было первое из многочисленных собраний в моей жизни, па котором не
клонило в сон.
А сколько вреда причинил нам так называемый «железный занавес»!. В эстрадном
жанре, между прочим, мы практически до последнего времени оставались под
его воздействием. С малых лет я занимаюсь музыкой и сейчас, перейдя пятидесятилетний
рубеж, вижу, что для развития как раз легкой музыки мы сделали много меньше,
чем другие страны.
Часто те, кто не приемлет новых форм и жанров на эстраде, говорят о тлетворном
влиянии на наших исполнителей и слушателей буржуазной массовой культуры.
Такая опасность, несомненно, существует, и оставлять ее без внимания ни
в коем случае нельзя. Я сам был шокирован, когда па одном из концертов
после выступления популярных ансамблей на сцену вышел народный танцевальный
коллектив, а молодежь начала покидать зал. Ясно, что уходили люди, в эстетическом
отношении ущербные, не признающие ничего, кроме поп-музыки, и, поверьте
мне, не самых лучших образцов. Несомненно, их надо учить пе только вежливости,
по и уважению к национальной культуре своего народа, умению отличать суррогат
от настоящего искусства. Но при этом нельзя утверждать, что все беды подобного
отношения от Запада. Не все то, что оттуда, относится к духовному ширпотребу.
Как и не все то, что создается у пас и становится популярным среди молодежи,
обязательно плохо. Есть массовая культура и культура масс. Все должно
измеряться строгими идейно-эстетическими критериями, а не нашими субъективными
пристрастиями.
Почему мы не очень стремимся учитывать всего разнообразия запросов молодежи
и не стараемся стать во главе нарождающейся музыкальной тенденции, или,
если угодно, моды? Старались действовать все тем же проверенным методом:
«Не пущать!» А в результате, с одной стороны, едва-едва поспевали за молодежью,
а с другой — хватались за головы, не зная, как расхлебывать «плоды» нами
же созданного «запретного плода». А вообще давно нужно было разобраться:
почему рок-музыка исполнена высшего смысла для поколения «детей», а для
родителей превратилась в тревожное понятие, ассоциирующееся с «вражьей
силой»?
Не высокомерие ли иных видных музыкантов и музыковедов привело к тому,
что мы просто не в состоянии были долгое время профессионально поговорить
с молодыми о нон- и рок-музыке. Более того: сознательно избегали такого
разговора, боясь показать свою беспомощность и несостоятельность вести
разговор на профессиональном уровне. Да и добрые начинания некоторых молодежных
газет в популяризации лучших образцов современной музыки не находили реальной
поддержки. А пока профессиональные музыковеды считали унизительным помочь
молодежи сориентироваться в той же рок-музыке, в роли «теоретиков» и пропагандистов
выступали доморощенные дилетанты, которым серьезные издания порой заслуженно
выдавали «на орехи».
А сколько лжекумиров возвели на пьедестал мы своим принципом «запретного
плода». Вообще, что такое и кто для нас кумир? Какой смысл мы вкладываем
в это слово?
Кумиры, конечно, нужны в нашей жизни. Моими «божествами» всегда были музыканты.
Прежде всего Чайковский, перед творениями которого я преклоняюсь и поныне.
Но он жил и творил в другое время. Среди современников — это, пожалуй,
Гершвин, Бернстайн, Горовиц, Брубек. Каждая их удача, каждая новая взятая
высота были для меня призывом и источником вдохновения. Наверное, такие
кумиры (идеалы, примеры, достойные подражания, — суть не в терминах) есть
у многих молодых людей, начинающих свой профессиональный путь. Кумиром
может быть профессор физики и токарь-наставник, кудесник-хирург и школьный
учитель.
Вообще-то я за то, чтобы молодые имели кумиров. Им может быть их же ровесник,
какой-то неформальный лидер. Есть примеры, когда таковыми становятся у
молодежи и музыканты. Плохо только, что некоторые принимают минутные увлечения
за настоящего кумира, и тогда происходит чуть ли не еженедельная смена
«предмета обожания».
Однако важно и другое — в каком смысле мы воспринимаем, используем это
слово. Одно дело — следовать примеру, подражать и совсем другое — слепо
преклоняться, быть бездумной, навязчивой тенью своего избранника. Это
уже что-то вроде идолопоклонства.
Что скрывать, музыка со всеми ее атрибутами (сценическими аксессуарами
и прочими) стала для части молодежи (и части внушительной) своего рода
религией и, между прочим, с главными ее составляющими: с определенным,
скажем, рок-музыкальным, мироощущением и соответствующим ему поведением.
На Западе, как известно, самозабвенных поклонников «звезд», причем «звезд»
самых разнообразных зрелищных сфер — от футбола до балета, — именуют коротко
«фонами». Так вот, фон, нисколько не задумываясь о внутренней природе
появления его кумира, стремится даже не столько походить па божество,
сколько перенять и «надеть на себя» с чужого плеча некий набор действий,
манер, поступков — этакий полуобряд (со стороны он, бесспорно, выглядит
глупой пародией), свойственный их избранникам. Помните футбольных болельщиков
или «металлистов»?.
Приходилось ли вам, уважаемый читатель, видеть подобных поклонников? Всматривались
ли вы в лица тех, кто устраивает «бури» в зрительном зале или на стадионе,
кто в прямом смысле слова следит за каждым шагом своего кумира, дежурит
у подъезда, повторяет каждый его жест, каждое слово, подражает в одежде,
манере разговора, хвастается близостью (часто мнимой) к знаменитости?
Что о таких можно думать? Прежде всего, мне кажется, что они лишены чувства
собственного достоинства и, как бы это помягче сказать, несколько примитивны
в своих интересах, в духовном кругозоре. Они клянутся кумиру в своей безумной
любви и не задумываются, не оскорбляют ли своим поведением человека, не
мешают ли ему. Ярые поклонники бесцеремонно врываются в личную жизнь «своих»
кумиров, создают вокруг них нездоровый ажиотаж, отрывают от творчества.
Признаюсь, мне тоже порой приходится скрываться от таких «почитателей»,
не отвечать на телефонные звонки. Они-то не задумываются над тем, что
мы запятые люди, что каждый из нас имеет право на личную жизнь и нам тоже
нужно порой побыть в одиночестве.
Начав сотрудничать, например, с Аллой Пугачевой, я столкнулся вообще со
страшным явлением: с постоянным дежурством у ее подъезда группы молодежи,
следующей за певицей буквально по пятам, по всем городам страны, куда
бы она ни выезжала, следящей за каждым ее шагом. Поведение молодых людей
не раз привлекало внимание репортеров из центральной и московской прессы.
К подъезду, где живет их кумир, прикреплялись специальные наряды милиции
и комсомольские оперотряды. И все вроде бы без толку — «план» продолжал
существовать у подъезда. Певица смирилась, привыкла к его существованию.
Да и это, собственно, ее личное дело: мешают ли «поклонники» ей или нет
— я но знаю.
Благодаря оперативной информации в прессе нам хорошо известны разнузданные
выходки футбольных фанатов. Кликушество вокруг популярных артистов ничем
не лучше.
Вокруг Валерия Леонтьева тоже «сосредоточены» эти «темные» силы. И ведут
они себя тоже по-разному. Он как-то рассказывал мне о случаях вроде бы
па первый взгляд безобидных. В одном из наших городов появились две соперничающие
друг с другом группы его поклонниц. Когда певец приезжает в этот город
на гастроли, они как бы заключают между собою временное перемирие: ежедневно
пекут совместный торт и но очереди преподносят его своему любимцу. И когда
хозяйки, также по очереди, вручают ему свое «творение», Валерий (зная,
что в этом процессе производства торта существует разделение труда: одни
пекут коржи, другие готовят крем) особенно хвалит то крем, то коржи, в
зависимости от того, кто в данный момент преподносит торт. И это не маленькая
хитрость галантного мужчины, это — элементарное благоразумие: попробуй-ка
скажи иначе! На войне как па войне.
Мне хорошо известно, что назойливые толпы поклонников устилают путь своих
кумиров не столько розами, сколько шипами. Истинное увлечение всегда отличимо
от «звездного» психоза. Ко мне известность пришла больше двадцати лет
назад с песней «Синий лен», и с тех пор я сумел удержать «имя» и своих
приверженцев в достойных рамках. Считаю, что могу похвастаться этим. Но
иногда задумывался над тем, что же все-таки дает некоторым молодым людям
пустое времяпровождение у подъезда? Ведь в жизни, вокруг нас столько интересного.
Почему настоящая жизнь, настоящая судьба для них олицетворяется в другом
— в блеске славы, цветах, аплодисментах? Иным даже невдомек, что если
бы, скажем, их избранница истратила свою юность, как они, на простаивание
у чужих подъездов, то не было бы у нее ни цветов, ни известности.
Такие «увлеченные» молодые люди чем-то очень похожи между собой и, честно
говоря, лично у меня вызывают чувство жалости. Прозябание на работе, никчемный
досуг, насмешки людей. Ради чего? Ради того, чтобы в стоянии у дверей
концертного зала, под окнами дома в компании себе подобных хоть ненадолго
ощутить себя своеобразным «коллективом», почувствовать свою «причастность»
к миру волшебного искусства?
Вдумываясь в то, что объединяет этих людей, приходишь к выводу, что многих
привлекает возможность спекуляции интимной информацией, желание следить
за своими избранниками через замочную скважину, с тем чтобы потом их именами
привлечь к себе внимание окружающих, как бы самоутвердиться за их счет.
Вспоминаю случай, что рассказали мне знакомые, жившие в одном из общежитий.
В их доме появилась новенькая. Скромная, незаметная. И вдруг девушка оказывается
в центре всеобщего внимания. Она громко, взахлеб рассказывает о том, на
ком женат такой-то известный певец, с кем развелась такая-то известная
актриса. Причем не просто рассказывает, а упивается своей осведомленностью
(как оказалось, сочиненной). Трудно сказать, чего было больше в этом странном
хвастовстве: то ли было желание себя возвысить, то ли кумиров опустить
до своего уровня: «Вы думаете, они особенные? Да такие же, как все, —
можете мне поверить, я-то уж знаю!»
Да, мы такие же люди. Но хвастаться знакомством, мнимой близостью к известным
людям — отличительная черта современного мещанства. По сути, это некая
разновидность пресловутого потребительства и вещизма. «Ну и подумаешь,
что у кого-то есть машина и дача! Зато я с такими людьми знакома». В компании
современных мещан это часто «весит» но меньше. Хотя. если откровенно:
подобное тщеславие бытует не только в среде девушек «у подъездов». Иные
— и более взрослые, и более «интеллектуальные» люди — не преминут при
случае упомянуть, что бывали на рыбалке «с самим Иваном Ивановичем». Глядишь
— и на тебя при этом упадет отблеск славы известного всем человека, и
ты в результате окапаешься в глазах знакомых но таким уж обычным. Только
мне думается, что компания все равно разберется, кто есть кто, или спросит:
«А ты-то чем интересен этим людям, знакомством с которыми столь рьяно
хвастаешь?.»
Путь к известности — серьезнейшая работа, в процессе которой неукоснительно
отметаешь все, что мешает творчеству. Я с уважением отношусь к вдумчивым
людям, проявляющим интерес к моей работе, прислушиваюсь к их советам:
получаю очень много писем, приглашений. И среди них есть даже просьбы
стать крестным отцом. Да. Но из меня получится плохой отец, я слишком
занят. Поверьте, говорю ото искренне. Да и в людях, с которыми общаюсь,
выше всего ценю имение) искренность и естественность. Мне импонируют люди,
не берующиеся судить о вещах, в которых но разбираются. Люблю общаться
с каким-нибудь серьезным деревенским жителем, и именно потому, что он
искренен.
По долгу службы и как композитор, музыкант я очень много общался с молодежью,
как с творческой, так и со зрителями, слушателями — на концертах и через
письма, приходящие в адрес Латвийского радио, Комитета по культуре. Хорошо
представляю, насколько молодым нужны наше понимание и помощь. Знаю, что
они крепки физически, сильные, рослые и в то же время бывают абсолютно
незащищенными и растерянными. Хорошо еще, если ищут самих себя, но чаще
— от себя же самих убегают, прячутся от собственных вопросов, стремятся
забыться либо в наркомании, либо в проституции, либо. (как мне это ни
больно констатировать) в рок-музыке, бездумно отдаваясь ритму и грохоту.
Помню, как в начале 1987 года я несколько месяцев кряду находился под
впечатлением фильма молодого латышского кинорежиссера Юриса Подниекса
«Легко ли быть молодым?». Потрясение нарастало кадр за кадром, а я невольно
задавался вопросом: «Отчего в нашей самой гуманной стране такое происходит?
Кто в этом виноват?.» Потом прочел «Плаху» Чингиза Айтматова, потом серии
газетных публикаций о наркомании и проституции. Затем был фильм Тенгиза
Абуладзе «Покаяние», а в периодике — материалы о времени культа личности,
о годах, в которые прошло и мое детство и юность. Читал, смотрел, сравнивал,
размышлял и, делая выводы, что-то старался непосредственно через свою
работу внедрять в жизнь, хоть понемногу, но помогать современным молодым.
Не укорять надо молодежь, а честно и искренне помогать каждому новому
поколению с самых юных лет готовиться к жизни. Нужно растить их в строгости
и справедливости, в уважении к учителю и истинным авторитетам. Нигилизм
— дело неплохое, но право на него нужно заслужить и доказать, что ты способен
сотворить что-то качественно новое, на несколько порядков выше того, что
желаешь разрушить!. И совсем другое дело — распущенность, избалованность,
привычка получать «что ни пожелаешь — на блюдечке.». Кстати, именно это
очень часто приводит к страшной деградации личности молодого человека,
если таковая, конечно, была заложена изначально.
Молодость — пора решительных шагов в будущее, пора серьезных испытаний.
Вообще-то я никогда не подхожу к молодым людям с беспрекословными требованиями.
Истоки этой снисходительности — в моей собственной молодости. В двадцать
— двадцать пять лет я был отнюдь не положительным примером. Разбрасывался,
хватался то за одно, то за другое. То верил в себя, а то оттаивался. Выбирал
«верный» путь, а какое-то время спустя менял его. Мы подчас забываем,
что в молодости принимаем решения, определяющие потом — в большом и в
малом — всю нашу последующую жизнь. А за «ошибки молодости» приходится
отвечать уже по взрослому счету.
В молодости человеку нужно очень многое. И среди этого многого немалое
место занимает музыка. Но необходима хорошая музыка. Если у нас будет
действительно хорошая музыка — с молодежью и проблем станет меньше.
Когда меня впервые избрали депутатом Верховного Совета Латвии, у меня
было огромное желание во многом помочь тому сельскому району, что выдвинул
меня в этот высокий республиканский орган, и, конечно же, оказать содействие
в развитии музыкальной культуры нашей республики. Я думал о том, что Риге
необходим большой, благоустроенный, самый современный концертный зал на
несколько тысяч зрителей, чтобы там можно было и самим работать, и гостей
приглашать. У нас ведь до сих пор самый большой (если не считать не самого
приспособленного для концертов спортивного Манежа) — зал филармонии на
800 мест. А остальные три и того меньше. Во-вторых, нужно обязательно
пересмотреть всю нашу систему музыкального воспитания. Притом пересмотреть
очень серьезно, чтобы в первую очередь оно было направлено на повышение
уровня культуры человека. Это, по-моему, на сегодня один из самых важных
вопросов.
Мы многое ждали от школьной реформы. Но она оказалась настолько поверхностной,
что я беру па себя смелость сказать, что в принципе этой реформы и не
было. Во всяком случае, могу утверждать это относительно тех мер, что
должны были быть связаны с музыкальным образованием. Что мы поменяли?
А ничего. По-прежнему мы страдаем от того, что инструментов у нас пет,
в музыкальных школах очень слабый преподавательский состав.
Консерватория, которая должна заниматься выпуском высокопрофессиональных
исполнителей, не справляется со своей задачей. Лишь единицы из выпускников
можно назвать музыкантами-профессионалами. А остальные? В деревню работать
они не едут, хотя раньше было очень почетно преподавать в сельской школе.
Вот еще одна задача, которую необходимо срочно решить.
Насколько болезненно острыми были выступления на пленуме творческих союзов
Латвии, настолько острыми оказались и резолюция и письмо к Генеральному
секретарю ЦК КПСС и в адрес XIX партконференции, которые па нем были приняты.
Кстати, там было прямо сказано, что некомпетентное и бюрократическое управление
культурой и искусством, примитивное понимание идеологических задач, финансирование
по остаточному принципу существенно тормозили развитие пашей национальной
культуры и искусства и создали кризисное положение материальной базы всего
«культурного комплекса». Ужо более двадцати лет решается вопрос о том,
как спасти наш Оперный театр, и его вынуждены закрывать. Миллион рублей
истрачен па составление проектов его реконструкции — это значит, что миллион
рублей выброшен в корзину, потому что работы по реконструкции здания Оперного
еще долго не начинали. В таком же плачевном состоянии находится Театр
оперетты.
Мы много говорили о влиянии партии на культуру и искусство. А ведь в те
же годы культа личности и последующего застоя начался и обратный процесс.
Например, если бы не было у пас нравственной литературы, которая активизировалась
как раз в то время, может быть, и не была бы в пароде настолько сильной
жажда того качественного перелома, к которому мы подошли во второй половине
80-х. И мы должны стремиться к тому, чтобы не прекратилась перестройка,
развивались гласность, демократизация, не забывалось очень важное требование
времени — больше социализма.
По-другому стал я смотреть и па свои депутатские обязанности. Ко мне на
прием со своими бедами приходили сельские жители: им не хватало домов
для жилья, сельхозтехники. Чем я мог им помочь? Брал депутатские бланки
и писал запросы в высокие инстанции. Но что толку? Двадцать с лишним заявлений
я написал и на каждое получил отказ. Тогда решил помогать тем, что мог
сделать самолично: раз или два в году давал концерты для сельчан, и они
были этому очень рады.
Но этого же явно недостаточно. По правилось мне и то обстоятельство, что
словно статисту приходилось присутствовать на сессиях, потому что голосовал
ты или нет — никого это не волновало. Все равно получалось «единогласно».
В январе 1989 года, когда проводилась новая избирательная кампания, я
поначалу сиял свою кандидатуру в народные депутаты СССР, хотя и выдвигали
меня от Союза театральных деятелей СССР и от восьми территориальных округов
республики. Снял, потому что, став председателем Латвийского государственного
комитета по культуре, взвалил на себя такое огромное количество работы
и нерешенных проблем, о которых даже не предполагал. Отказался, потому
что уверен — нельзя хвататься сразу за все дела, если не хочешь превратиться
в «свадебного генерала». Знаете, бывают у нас такие передовики — для всех
президиумов.
Я очень надеялся, что на то место, которое я не занял (да и на другие),
во время нашей перестройки выдвинутся депутаты нового тина и для многих
из них это будет профессиональным делом, которому надо будет отдавать
себя целиком. Стань я депутатом — вынужден был бы переключиться полностью
на политическую деятельность. Но в начале апреля, когда избирательная
кампания была продолжена, восстановил свою кандидатуру. В конце мая, после
поездки в Китай в составе делегации, сопровождавшей М. С. Горбачева, прибыл
в Москву на Съезд народных депутатов от Лиепайского округа.
Мне казалось, что в своей новой должности министра я смогу принести людям
не меньше пользы. Ведь нерешенных проблем в нашей культуре — несметное
множество. Признаться, даже не предполагал, что хозяйство мне досталось
настолько запущенным. Я всегда реально смотрел на положение дел в культуре
и никогда не был ослеплен блеском наград, полученных латвийскими артистами
на международных конкурсах и фестивалях, не оглушали меня и пышные массовые
республиканские праздники. Удручающе низким назвал бы я общий уровень
развития нашей культуры. Уверен, что это мое определение кого-то шокирует.
Я считаю, что болезнь можно вылечить, лишь установив точный диагноз.
Меня радовал подъем национального самосознания в Латвии, хотя формально
я не принадлежал к республиканскому Народному фронту. Но многое в его
программе считал разумным, присутствовал и внимательно слушал лее дискуссии,
проходившие во время объединенного пленума творческих союзов Латвии, на
первом съезде Народного фронта и даже выступал на митингах: и как пианист,
и как оратор. Л опасения по поводу «национализма» и «желания отделиться»
всегда считал неосновательными. Просто люди хотели и хотят лучше жить,
сохранять свой язык, культуру, распоряжаться судьбой природы и богатствами
республики. А им противостояли нередко те, кто просто боялся и боится
при разумном порядке вещей потерять свои синекуры.
Я и на пост министра согласился прежде всего ради того, чтобы его не занял
просто чиновник. Я ведь помню то время, когда ходил в комитет для того,
чтобы выслушать очередные запреты на мои концертные программы и рекомендации,
указания, как писать музыку. Словом, испытал все, что испытывает любой
профессионал, которым руководят дилетанты. И друзья — например, поэт Янис
Петерс, очень популярная фигура в Латвии, — посоветовали взяться за новую
работу, обещали помощь и поддержку.
Правда, «садясь в кресло министра», еще наивно полагал, что буду прежде
всего заниматься проблемами культуры. На самом же деле слишком долго пришлось
говорить только о строительстве. Причем я, дилетант в мире чиновников,
поначалу принял все за чистую монету: думал, строим новое. Ничего подобного!
Тогда я стал настойчиво выяснять, как долго мы вопросы культуры будем
рассматривать только через призму строительства?! К тому же — ото совсем
не наша работа. Если я говорю о низком уровне культуры, то должен прежде
всего думать о том, как поднять его, а не как раздобыть стройматериалы.
«По наследству» мне достался и проект комплексной программы «Культура-2005»,
где рассматривались долговременные перспективы развития культуры и искусства
Латвии. Бесспорно, в ней много цепного. По мне казалось, что лучше не
размахиваться на десятилетия, а выбрать ограниченное число приоритетов
на ближайшее время.
Уже к началу работы на новом месте у меня сложилась абсолютно четкая программа
по организации концертной и театральной деятельности. И во время первой
встречи с директорами и главными режиссерами театров я задавал на первый
взгляд «наивные» вопросы. Например, спросил, почему так много лишних актеров
в труппах. (Кстати, встреча транслировалась по телевидению и зрительские
отклики очень помогли в будущей практической работе.) Знаю, что с похожими
проблемами столкнулся и Олег Ефремов во МХАТе. Но другого пути не видел
и предложил: давайте откажемся от неиграющих и повысим заработки оставшимся
актерам. Зритель голосует против бездарности пустой кассой, нераспроданными
билетами. И если театр на постоянной дотации, не обязательно искать причины
в неподготовленности публики.
Задумали мы провести в столице Латвии Риге и большой рок-фестиваль, пригласить
на него не только популярнейшие отечественные, но и зарубежные команды.
Замысел возник после того, как летом 1988-го нечто подобное удалось в
Эстонии.
Я не против рока, но категорически против непрофессионализма в любой области.
К сожалению, отечественная рок-культура конца 80-х стала существовать
исключительно благодаря публицистической злободневности текстов, в которых
было много социального протеста, а собственно музыки — слишком мало. Давно
заметил, что в нашем исполнительском искусстве падает профессиональный
уровень. И в вокале, и в балете, и в драме много полусамодеятельности.
Мы стали забывать, что такое «звезды», а ведь они решают главное — и в
искусстве, и в спорте, и даже, может, в политике. А в культуре потребитель
стал требовательнее, он не желает платить за серость. Но серость рассчитывает,
что ее подкормит государство. Вот этого я старался и буду стараться не
допустить.
Однако, занявшись вопросами культуры в масштабах республики, я не мог
совсем расстаться и со своим творчеством, и с концертной игрой за роялем.
Очень редко, по все же выезжал в «камерном составе» с поэтом Янисом Петерсом
и одним—двумя певцами на концерты в сельские Дома культуры. В сельские,
потому что искренность тамошних жителей делает необыкновенно радостными
эти концертные общения. И очень глубоко трогают овации, которыми слушатели
благодарят тебя за понравившиеся им номера. Наверное, особенно остро я
почувствовал это, когда мои песни впервые запели народные хоры па Празднике
песни.
Помню, как меня спрашивали: «Какими словами, какими мелодиями поэт и композитор
могут заслужить такие овации? Какой должна быть сама творческая личность,
чтобы народ признал ее?» На самом деле — какой? По-моему, этого никто
точно не знает. Ну, можно, конечно, попытаться провести аналогию со стрельбой
по мишеням, цель которой — точно попасть в «десятку»! Сколько мне ей приходилось
слышать умных разговоров о популярной песне, никто не может характеризовать
ее в точности и предсказать ее судьбу заранее. А уж овации…
Вообще это может быть одна песня, одна правильно найденная мелодия во
всем творчестве, но такая, что всех тронет, заденет за какие-то внутренние
человеческие струны. Причем я имею в виду здесь не только композитора,
но и исполнителя тоже.
Всего лишь одна найденная мелодия! Но какая она? И какими в ней могут
быть слова? Может быть, как раз те, о которых профессиональные (так называемые
маститые) поэты скажут, что это — дилетантизм, это никому не нужно, сладенько
или сентиментально. А слушатель, основной наш слушатель — и сельский и
городской — говорит: «Нет, мне это нравится!» — и слушает, и поет, несмотря
на все «умные» разговоры вокруг песни. Так где же этот момент истины?
Сегодня все считают себя интеллигентами: образование-то получено. Но разве
этого достаточно? Да, бабушка моя очень верно мне в молодости говорила
— сердце должно быть образованным!
Трудно прожить счастливую жизнь в жанре популярной музыки. В тридцать
лет ты становишься уже мало кому нужным. Я думаю, что в серьезной музыке
художник, певец находится в более выгодной ситуации. Более того: если
ты хороший исполнитель — всегда получишь какое-то признание. А эстрадник?.
Или ты работаешь, например, в ночном баре, и здесь независимо от уровня
твоего мастерства и потенций кто угодно может тебя унизить, позволить
себе хамскую выходку. И ты ничего не можешь поделать — хоть и тошно, а
работать надо, жить на что-то надо. Или ты на сияющей сцене концертного
зала — но и здесь публика бывает очень нетактичной. Сегодня ты для нее
кумир, а завтра к тебе повернутся спиной.
Я уверен в одном — исходя из своего возраста, реальных оценок (пусть безрадостных),
ты должен вовремя переключиться, разрабатывая новые черты своей роли в
сценической жизни. Нельзя все время прыгать по сцепе и быть кумиром для
восемнадцатилетних, для так называемых тинейджеров. К собственному тридцатилетию
сам поймешь, что тебе делать и в какой области искусства работать дальше.
Понимаю, что расставаться с любимым делом нелегко, что па какое-то время
лишаешь себя всего того яркого праздничного, чем был окружен долгие годы.
Но лучше вовремя найти для себя другое, логическое продолжение своей деятельности,
чем дожидаться на сияющей сцене того момента, когда будешь уходить после
исполненного номера за кулисы не под привычный шквал аплодисментов, а
под стук собственных каблуков.
Помню, как в своем телеинтервью Урмас Отт привел фразу, сказанную однажды
Валерием Леонтьевым, что, мол, если у кого-то закружилась голова от успеха,
от популярности, тому нужно пообщаться с Паулсом.
Вообще-то, я стараюсь людей не обижать и не ввязываться в склоки. Правда,
иногда, прикрываясь иронией, позволяю себе сказать какому-то конкретному
человеку несколько слов суровой правды. Чаще всего певцы этого не понимают.
Бывало, например, спрашивает меня певец: «Как я пел?.» А я вместо ответа
— вопрос: «А вы разве пели?» Он воспринимает это как шутку. А я ведь не
шутил!.
Нам давно уже надо почаще говорить правду о том, что происходит в нашем
жанре популярной музыки, как в полупустых залах выступают за границей
наши «звезды», наши слитком среднего уровня группы, которые играть вроде
бы научились неплохо, но стоит им запеть — так хоть плачь, хоть смейся,
— и хочется выключить телевизор, особенно если в музыкально-развлекательных
программах показывают этих исполнителей вместе с западными.
Знаю, как трудно находиться в ожидании зрительской и слушательской оценки
своего творчества. Но это очень важно — дождаться ее от простого слушателя.
Для будущего вдохновения необходимо почувствовать, что созданное тобою
получило у людей какой-то отзвук, признание. Если его пет — считаю, что
отработал впустую. Ведь если я увлечен каким-то делом — готовлю музыкальный
спектакль или цикл песен для детей — то «горю» и выкладываюсь, пока не
доведу его до конца. А потом, когда закончил, как бы слышу какой-то щелчок:
«Стоп!» — и некоторое время чувствую свою душу опустошенной, до тех пор,
пока внутри не забродит что-то новое.
Сделал какую-то новую программу, отыграл два-три концерта, глотнул оваций
зала (или, не дай бог, разбился об лед неприятия), и все — вдохновение
исчерпано и снова нужно идти вперед, работать.