Я называю классиком всякого великого музыканта, который верит только
в диатонический мажор и только в диатонический минор, исключая всякую
другую гамму; который в гармонической
последовательности разрешает аккорды, считающиеся диссонирующими, согласно
мнимым правилам, являющимся чистой условностью; того, кто замыкается в
режиме родственных тональностей; кто подчиняет свои чувства императивным
формулам. Конечно, у классиков есть различия в стиле, связанные с различием
натур; но есть также общая, сближающая их основа.
Сказать про Шумана, что он — романтик, это — ничего не объяснить; то же
самое и в отношении Берлиоза или Листа. Они «строят» по-своему, притом
на основе старого материала. Они более свободно выражают свои эмоции,
чем мастера сонаты и симфонии с двумя темами, и они «выставляют напоказ»
свою личность; если это называется романтизмом, я ничего не имею против.
Но что касается меня, я всегда слышу ту же самую музыку.
Так называемые романтики, они еще классики;
и Вагнер еще больше, чем они. Жесткости его языка? Я их не замечаю. Альтерации?
Но разве он их изобрел? Хроматизм? Он не пользуется даже теми возможностями,
которые предоставляет двенадцатиполутоновая гамма клавиатуры и которая
еще остается неиспользованной. Он находится в порабощении у диатонических
мажора и минора. Он из них не выходит.
Я все больше и больше убеждаюсь в том, что музыка по своей сущности не
может быть втиснута в строгую и традиционную форму. Музыка — это краски
в биении ритмов.
Остальное, это вранье, выдуманное равнодушными дураками, которые взваливали
ответственность на великих мастеров и которые почти всегда писали только
музыку своей эпохи!
Лишь один Бах предугадал истину.
Во всяком случае музыка очень молодое искусство как в отношении средств,
так и в отношении «знания».
Вот я с моим старым другом, Морем; оно всегда бесконечно и прекрасно.
Это творение природы действительно способно наилучшим образом привести
ваши чувства в порядок. Только люди недостаточно уважают море. Не нужно
было бы разрешать туда погружаться этим телам, деформированным будничной
жизнью; но, право же, все эти руки, эти ноги» которые двигаются в нелепых
ритмах, :— это может рыб довести до слез. В море должны быть только сирены
— и как же вы хотите, чтобы эти уважаемые особы согласились вернуться
в столь подозрительную воду?
Разве нет народов, которые не имеют консерваторий и которые постигают
свою музыку почти так же свободно, как они дышат? Их консерватория — это
неизменный ритм моря, ветер в листве и тысячи шерохов, которые они внимательно
слушают, не читая никаких трактатов по композиции. Их традиции — это старинные
народные песни и танцы, создававшиеся на протяжении веков.