Четыре слова про Андрея Петрова

Наталия Петрова
Из ненаписанного дневника

Ноты

Биография



Ноты для фортепиано, книги, литература

 

Вместо предисловия

 

 

Мы знакомы 50 лет! Женаты - 46! Это очень много, но это факт. Что нас объединяет? Наверное, общность интересов, желание быть нужными и полезными друг другу.
Пятьдесят лет вместили столько событий. Радость встреч и общения с выдающимися людьми, преодоление жизненных и бытовых сложностей, непередаваемое ощущение душевного праздника филармонических и театральных премьер, любимые наши путешествия по миру. К сожалению, и потери друзей.
И конечно же, самое важное и великое: рождение дочери, рождение внуков, становление их судеб — это, пожалуй, самая большая награда и гордость нашей совместной жизни.
Мои короткие воспоминания не претендуют на биографический очерк или анализ творчества Андрея Петрова — это скорее странички из ненаписанного дневника — наиболее яркие, дорогие сердцу и смешные эпизоды нашей жизни, свидетельницей которых могла быть только я.

Сейчас мне действительно немного грустно от того, что в свое время я не вела дневник. Многое из памяти улетучилось. И тем не менее.

 

Комсомольское задание

 

 

Сентябрь 1949 года, Я студентка I курса теоретико-композиторского факультета Ленинградской консерватории. Среди первокурсников много взрослых ребят, некоторые даже с фронтовым прошлым.
Знакомимся с сокурсниками на общих лекциях по марксизму-ленинизму. Однажды на одной их таких лекций я получаю записку от композитора Аркадия Аверченко: «Наташа! Из девочек нашего курса ты больше всех нравишься Андрюше Петрову».
Это имя было на слуху. По Консерватории ходила сплетня, что девушка Андрея, с которой у него был роман в музыкальном училище, влюбилась в какого-то чеха! (Тогда еще они приезжали к нам за знаниями, а не мы уезжали к ним).
Конечно, я не была бы настоящей дочерью Евы, если бы, получив такую записку, осталась равнодушной. Захотелось поближе познакомиться с юношей, которому я понравилась. И вскоре, совершенно неожиданно, случай представился.

Я была активисткой, комсогруппоргом курса. Как-то меня вызвала к себе секретарь партбюро факультета и дала первое важное комсомольское поручение: «Андрюша Петров переживает личную драму, и мы все должны ему помочь в это трудное время».
Мне вменялось в обязанность проявлять о нем заботу, любыми средствами отвлекать от грустных мыслей, не оставлять одного, ходить с ним в театры, в кино, следить за тем, что он читает, — не дай Бог, какую-нибудь упадническую литературу, — быть оптимисткой и вовлекать его в свою комсомольскую веру. Видит Бог, я как могла старалась. И судя по конечному результату, это было, пожалуй, одно из самых успешных заданий, выполненных мною в жизни,
Честно говоря, до сих пор не понимаю, почему из всего курса, где было много гораздо более интересных, лучше меня одетых девушек, Андрей выбрал такую Золушку, как я. Родители Андрея жили в это время в Германии, где его папа остался после войны работать хирургом в госпитале. Они присылали ему красивую одежду, обувь. Он был одним из самых элегантных юношей курса.
Мы же с мамой, вернувшись из эвакуации и получив комнату в общежитии Военно-Медицинской академии, где мама работала в клубе, жили более чем скромно. На все случаи жизни у меня было одно платье и юбка с кофтой. Но, оказалось, не в этом счастье. Наверное, это судьба.
Вскоре мы стали довольно часто общаться и вне стен Консерватории. Было что-то очень детское и трогательное в этом сильно заикающемся пареньке. Я с удовольствием погрузилась в круг романтических интересов Андрея, При всей своей внешней замкнутости и сдержанности он в действительности был большим фантазером, очень начитанным и увлекающимся молодым человеком.
Первый курс Андрей закончил Сталинским стипендиатом. Это событие было решено отметить в «Астории». Для меня, большой общественницы и активной комсомолки, в этом шаге было что-то запретное. Я впервые шла в некое «злачное» место и чувствовала себя несколько неуверенно. Озираясь вокруг, видя «взрослых завсегдатаев», я от волнения и смущения активно потягивала какие-то ликеры
и к концу вечера была хороша! Ноги и руки плохо мне подчинялись.
Но ощущение «повзрослевшести» радостно кружило голову.
Кто кого перевоспитал — остается загадкой по сей день.

 

Концерт Вилли Ферерро

 

 

Май 1951 года запомнился концертами прославленного итальянского дирижера Вилли Ферерро. В те годы это было событием чрезвычайным и, естественно, оно не могло пройти мимо нас.
Заняв с вечера очередь в кассу Филармонии, мы рассчитывали утром купить билеты. Ночь пролетела незаметно. Вместе с нами стояли такие же «чокнутые» любители музыки, как и мы. Рассказывали байки о музыкантах, дирижерах, говорили о предстоящих концертах. Бегали по очереди в знаменитый магазин концентратов, который находился на месте нынешнего магазина «Самоцветы», где можно было съесть вкусную гречневую кашу и выпить чашку кофе.

Наступило утро. Открылась касса, и первые «счастливчики» с билетами в руках свысока поглядывали на длиннющую очередь, огибавшую филармонию. По мере приближения к кассе поползли панические слухи, что часть билетов отложена для обкома, горкома, Ленсовета, а также для тех, у кого есть право на «бронь», и шансов на получение билетов очень мало.
Обида на чинуш, которые не могут отличить «Лебединое озеро» от Первого концерта для фортепиано с оркестром Чайковского, но будут дефилировать по фойе Филармонии для собственного самоутверждения, в то время как мы, которым этот концерт действительно нужен, будем лишены возможности услышать настоящего мастера, прибавила сил и твердой уверенности, что попадать надо любой ценой,
Когда мы подошли к окошку кассы, билетов, естественно, уже не было. Мы с тоской вышли из очереди, и вдруг в глазах Андрея мелькнула озорная искра, Если билетов не достали, то, значит, их надо. подделать! К удивлению не расходившихся друзей по несчастью, мы взяли билеты на следующий день — на хор Свешникова. Очередь недоумевала.

Жильцы коммуналки на Васильевском, где жил Андрей, к нашей затее отнеслись сочувственно и с творческим энтузиазмом принялись за дело. В квартире жили несколько художников, и каждому нашлась работа: армянский художник Саркис вытравил краску и перекрасил билет в нужный цвет, мама Андрея из старательной резинки аккуратно вырезала штамп с нужным числом, тетя аккуратно его пропечатала. Все! Билеты были готовы!
И вот — долгожданный день концерта.
Перед Филармонией творится нечто невообразимое. Людской поток вперемешку с милицейскими чинами устремлен к дверям (как всегда, открытым наполовину). Толпа вносит нас в вестибюль и припирает к загородке, у которой обычно стоят контролеры, На сей раз они подкреплены сотрудниками дирекции и администрации зала. И вот мы остаемся один на один с «грозой» Филармонии, мудрейшим и добрейшим Григорием Юльевичем Берловичем — директором зала. Он берет наши билеты, и я чувствую, как сердце начинает биться где-то под коленками: сейчас может произойти нечто ужасное! Но в ажиотажной атмосфере, царившей в этот момент, наш подлог остается незамеченным. Мы — в зале! И, стоя как обычно на хорах, «балдеем» от совершенно новой трактовки маэстро Четвертой симфонии Чайковского.
Прошли годы. Андрей стал достаточно известным композитором, и его музыка нередко исполнялась в прославленном зале Филармонии. В этих случаях мы всегда проходили через б-й подъезд — подъезд для почетных гостей. Иногда нас встречал сам Григорий Юльевич Берлович. И вот однажды мы не выдержали и рассказали ему историю нашего попадания на концерт Ферерро. Берлович, прищурив глаза, с хитринкой посмотрел на Андрея и сказал: «От такого интеллигентного и талантливого человека я этого не ожидал», — и расхохотался.

 

Медовый месяц

 

 

В ЗАГС мы отправились 23 февраля 1954 года, не подозревая, что каждый год в этот день в нашу честь и в честь нашей доблестной армии все города-герои будут салютовать многочисленными залпами артиллерийских орудий и расцвечивать небосвод красочными фейерверками.
Это был пятый курс Консерватории. Предстояли государственные экзамены и защита дипломов, посему медовый месяц пришлось отодвинуть на более поздний срок. Но как оказалось, на это была Воля Свыше. Мы его провели, сдав экзамены, в Пушкинских Горах. При нас было рекомендательное письмо тетушки Андрея, работавшей в Эрмитаже, к своему давнему другу Семену Степановичу Гейченко — директору Пушкинского заповедника.

Он очень любезно нас встретил и поселил в единственную в то время маленькую гостиницу, прилегавшую прямо к Святогорскому монастырю. Мы были очарованы этим местом. Первым делом отправились к могиле Пушкина и положили букет полевых цветов. С этой минуты мы зажили как бы в ином измерении.
Из гостиницы нас вскоре попросили, так как ждали приезда каких-то именитых гостей. Семен Семенович предложил нам перебраться в монастырскую келью. Такого романтического оборота мы не ожидали. В одной из келий нам поставили две узкие железные кровати, дали матрацы, одеяла, пару стульев и все — живите дети и радуйтесь.

И мы действительно были счастливы. Мы фантазировали: мысленно переносились в те далекие времена, когда во дворик монастыря приходили крестьяне, цыгане, где частенько проводились ярмарочные гуляния, свидетелем которых, как говорят, бывал и Пушкин. По особому читались и слышались его стихи, И погрузившись в этот поэтичный далекий мир, не хотелось никакой прозаической реальности.
Но, прожив три-четыре дня в сырой келье, мы все же перебрались в Михайловское. Сняли комнату в избе одной старушки и с удовольствием отогревались, лежа на русской печи.
Михайловское, Тригорское, Петровское — все было хожено-перехожено. Еще не придумали в то время «праздничные Пушкинские дни», не было толп любопытствующих туристов и помпезных торжеств. Деревни жили естественной, трудной, полуголодной жизнью (я помню, как с 5 утра выстраивалась очередь за хлебом), но все селяне чувствовали свою сопричастность к великому земляку.
Я иногда думаю: а ведь все могло сложиться иначе, мы могли поехать на юг, к морю. Наверное, само провидение отправило нас в этот благословенный край в пору нашей юности, влюбленности, когда все воспринимается острее и возвышеннее. Насыщение «пушкинским духом» вошло в нашу жизнь само собой.
Андрей как бы получил своеобразное «святогорское» благословение — ведь не случайны же его балет «Станционный смотритель», музыка к драматическому спектаклю «Болдинская осень», кинофильм «Последняя дорога» и, как откровенное признание в вечной любви и поклонении поэту, — музыкальные откровения балета «Пушкин»,
И кто знает, может быть, все сложилось бы в творчестве Андрея по-другому, не будь у нас такого счастливого пушкинского медового месяца.

 

Ольгино

 

 

Какой веселой, безденежной, беззаботной была пора осени, зимы, весны 1955—1956 годов.
Год как мы женаты. Живем в поселке Ольгино, в 18 километрах от Ленинграда, в доме, который купила тетя Андрея. У нас своя 10-метровая комната с пианино. Тетя, готовясь к зиме, закупила пару мешков картошки, заквасила бочку капусты, но вскоре, получив комнату в городе, уехала, оставив нам в наследство все свои припасы.
Мы живем в радости, почти без денег и проблем. Из бычков в томате готовится замечательный суп. Пакеты концентратной гречневой каши и клюквенного киселя без особых хлопот позволяют сделать весьма приемлемый обед.
Андрей работает редактором в издательстве «Музыка», я преподаю сольфеджио в музыкальной школе Выборгского района. Приезжая домой, я затапливаю печь, разжигаю плиту, готовлю немудреную еду. Вскоре приезжает Андрей. Обмениваемся новостями, событиями дня. Чувство самостоятельности, независимости и свободы буквально пьянит.

Довольно часто, где-то в первом часу ночи, раздается стук в окно. Мы знаем: это на последней электричке приехал Шурка Броневицкий — с девушкой и бутылкой водки, Встаем, снова разжигаем плиту, варим картошку, лезем в подпол за капустой. Накрывается стол, и начинается «ночная жизнь». Шура садится за пианино, играет свои новые песни, импровизирует, талантливо пародирует знакомых композиторов. Хохмим, веселимся. Потом вдруг можем встать на лыжи, часик побегать — глядишь, уже 8 утра. Снова в город на работу. Хорошо!

 

Своя квартира

 

 

После рождения дочки мы жили в большой коммуналке на 4-й линии Васильевского острова в одной комнате с родителями и сестрой Андрея. Нас было шестеро — не самые подходящие условия для творчества.
Андрею приходилось оставаться в издательстве и ждать, пока уйдут все сотрудники, чтобы пытаться сочинять.
Это было неудобно, непродуктивно, но другого места не было.
Встал вопрос — как дальше жить и работать? Денег, чтобы снять комнату, у нас не было. И как-то один из друзей посоветовал
Андрею обратиться к руководству Союза композиторов с просьбой помочь в решении его жилищной проблемы. А так как Петров считался перспективным членом Союза, его вполне могли поддержать.
Письма, ходатайства о предоставлении молодому талантливому композитору отдельной квартиры были отправлены в горисполком, горком, горжилотдел и другие важные городские инстанции. А что такое отдельная квартира в послевоенном Ленинграде — это сказка, это счастье, это почти несбыточная мечта!
Честно говоря, мы мало верили в эту затею. Больше года длилась эпопея с получением ордера. И, наконец, о Боже — он в наших руках! Мы обладатели двухкомнатной квартиры в 24 метра!
Трудно описать наше тогдашнее состояние. Предстояли приятные хлопоты по освоению новых апартаментов, Первым делом было взято напрокат пианино. Одолжив деньги, мы купили и необходимый минимум мебели. Итак: у нас есть инструмент для работы, есть на чем спать и на чем есть. Что нужно еще для счастья, когда тебе нет тридцати?
Мы прожили в этой квартире более десяти лет. Андрей был уже председателем правления Союза композиторов. Наступило время хрущевской «оттепели», и «железный занавес» слегка приподнялся. В Ленинград начали приезжать зарубежные музыканты, композиторы. Андрею приходилось со многими из них тесно общаться.

Наши идеологические боссы, не знавшие наших квартирных условий, иногда намекали, что неплохо было бы принять гостей у себя дома. Но мы под любыми предлогами уходили от подобных встреч, и тогда иностранцев отправляли к композиторам, имевшим более приличные квартиры,
Мне же нередко приходилось у нас дома дополнительно заниматься с учениками, которые готовились к экзаменам в музыкальные училища. В одной комнате няня укладывала дочку спать, в другой — мы сольфеджировали. Когда Андрей приходил с работы и мечтал немного отдохнуть — возникали проблемы. И вот однажды, уставший и отчаянно мечтавший немного отдохнуть, мой находчивый муж собрал имеющиеся дома одеяла, подушки, побросал их в ванну и блаженно там уснул.
Спустя много лет, встречаясь со своими бывшими ученицами, мы частенько вспоминали, как ныне прославленный композитор мирно спал в ванной и при этом не жаловался на свою судьбу.

 

Шостакович

 

 

Нам невероятно повезло, ибо довелось быть не только современниками великого Шостаковича, но и довольно часто общаться с ним в неформальной обстановке.
Дмитрий Дмитриевич любил приезжать в Дом творчества композиторов «Репино». Ему нравилась тамошняя природа, покой, отсутствие назойливых коллег. Надо сказать, что и ленинградские композиторы, боготворившие его, относились к «Д. Д.» с особым «сберегательным» вниманием.
С приездом Шостаковича в Репино устанавливалась какая-то необыкновенная — и творческая, и человеческая — аура.
Он был чрезвычайно пунктуален и появлялся в столовой ровно в 9, Н и 19 часов — время завтрака, обеда и ужина. Мы сидели с ним за одним столом, и всех нас это тоже по-особому организовывало — лишний раз пообщаться с ним было и радостно,
и почетно. Удивительно, но мы забывали, что сидим рядом с гением, настолько он не подавлял нас своей личностью. Д. Д. интересовался местными делами, творческими работами коллег, в частности Андрея, умилялся лепету нашей 2-летней дочки, которая в его присутствии напевала тему «нашествия» из Седьмой («Ленинградской») симфонии.
Иногда по вечерам у нас в коттедже собирались друзья, которые могли быть приятны и интересны Дмитрию Дмитриевичу. Мы приглашали его, и он с удовольствием приходил. Со вкусом опрокидывал фужер водки, заедал чем-то, и больше в течение вечера уже не пил. Позже, когда он начал приезжать в Репино с женой Ириной Антоновной, он позволял себе подобные «хулиганские выходки» только изредка, и так, чтобы Ирина Антоновна об этом не узнала.
То, что Шостакович был страстным футбольным болельщиком, известно многим. Но я была свидетельницей одной из незабываемых сцен.

По телевидению должен был транслироваться очень важный международный матч, В гостиной рядом со столовой стоял маленький черно-белый телевизор с линзой. За полчаса до начала трансляции Д.Д. уже сидел в первом ряду поближе к экрану и с волнением ждал начала игры.
Постепенно гостиная начала заполняться болельщиками. В конце концов их набралось столько, что некоторым пришлось стоять. Началась игра, и Д.Д., как обычно, начал нервно почесывать голову. Он это делал практически всегда, когда его что-то нервировало, и все мы хорошо знали этот характерный жест. Его рука то поднималась, то опускалась, и, очевидно, в какой-то момент закрывала экран для стоявших сзади. И вдруг раздался зычный бас нашего дворника: «Эй, ты, там, впереди, кончай руками размахивать, мешаешь!».
В гостиной повисла гробовая тишина. Кто-то из болельщиков, повернувшись к дворнику, тихо сказал: «Это ведь Шостакович! Он очень нервничает, болеет». А в ответ: «Ну и что, что Шостакович. По мне, хоть сам Соловьев-Седой сидел бы — пусть руками не машет, не видно».
Нужно было видеть в этот момент растерянного, смущенного Шостаковича. Он начал извиняться, как-то осел, сцепил перед собой руки.
Прошли минуты. И вот — снова гол! Наши забили мяч в сетку англичан! И вновь руки Д.Д. взмыли вверх с возгласами восторга.

 

В роли папы и деда

 

 

Наша дочь Ольга появилась на свет 16 октября 1956 года. Нельзя сказать, что Андрей сразу же повзрослел и возмужал, почувствовав себя отцом. Он мило улыбался дочке, «гугукал», любил будить ее громкими разговорами после того, как я в течение часа мучительно пыталась ее усыпить.
Правда, надо отдать ему должное: довольно часто Андрей гладил пеленки, помогал купать дочку, иногда гулял с ней. Но, вместе с тем, на даче, увлекшись работой, мог не заметить, как она, выпав из коляски, уползала под какой-нибудь куст и там засыпала.
Сказать, что со временем в нем проснулось отцовское чувство, я не могу. Честно говоря, с появлением Оли я поняла, что теперь у меня стало двое детей.
Когда Олюха пошла в школу, Андрей часто спрашивал меня: «А в каком Оля классе?». А когда строгий дядя Саша Утешев просил Олю показать дневник, наш папа с удивлением узнавал, что дочке в школе ставят какие-то отметки.

По-серьезному он сумел воспринять дочь только тогда, когда она начала сочинять музыку. Он словно не заметил, как из ребенка, который вертелся под ногами и частенько мешал работать, дочка превратилась в личность — со своими интересами и богатым внутренним миром.
И лишь когда Ольга поступила в Консерваторию и начала проявлять определенный творческий дар, ее удачи и успехи Андрей стал воспринимать едва ли не острее и радостнее, чем свои.
Сегодня уже Оля достжочно самобытный композитор — со своим видением мира, своим творческим лицом. И Андрей-папа с настоящим уважением относится к работе дочери, частенько советуется с ней, а в последние годы и совместно с ней работает. Это и музыка к сериалу «Петербургские тайны», и мюзикл «Капитанская дочка», написанный по предложению американского центра Юджина О'Нила. Хотя это не мешает ему иногда вновь спросить у меня: «А сколько нашей Оле лет?»
Зато дед он удивительно трогательный. И в этой связи я не могу не вспомнить весну 1981 года, когда Андрея нежданно-негаданно пригласили принять участие в работе жюри знаменитого Каннского кинофестиваля.
Обычно на фестивали такого ранга члены жюри приглашаются с женами. Я — в восторге, несмотря на извечные женские терзания: какие туалеты взять, чтобы соответствовать уровню светских дам?
Однако, за всей этой предфестивальной суетой я как-то умудрилась упустить из виду, что примерно в те же сроки, то есть как раз в дни проведения Каннского фестиваля, моя дочь Ольга собирается сделать меня бабушкой. И после некоторых сомнений, несмотря на уговоры родственников и друзей, утверждавших, что природа и без меня распорядится так, как надо, независимо от того, где я буду находиться—в Ленинграде или в Каннах, я поняла, что в данный момент я нужна Оле больше, чем Андрею.
10 мая Андрей вылетел во Францию, а 11-го родился наш внук Петя. И, честное слово, я ни на минуту не пожалела о том, что не полетела в Канны. Волнения, тревоги, радость, которые мы вместе с зятем испытали за эти сутки, не могли сравниться ни с проходом по знаменитой каннской лестнице, ни с шикарным номером в прославленном отеле «Карлтон».

А тем временем Андрей продолжал заседать в жюри фестиваля. И не только заседать. В один из свободных вечеров друзья пригласили его в Монте-Карло — испытать судьбу на рулетке. Подарили несколько фишек — и игра пошла. Как когда-то, сев в первый раз за руль автомобиля, он с легкостью его повел, так и здесь, впервые вступив в игру, он вскоре выиграл около восьмисот франков!
Что должен был бы сделать на эти шальные деньги молодой композитор, находясь без жены в Каннах? Казалось бы, понятно. Но. ничего подобного не произошло. На все выигранные деньги новоиспеченный дедушка купил шикарную коляску для внука, Это ли не мужской поступок!?
Человек внешне сдержанный, Андрей не проявляет своих чувств открыто. Но достаточно посмотреть на него, когда он говорит по телефону с Петей или Манапой. Как теплеют его глаза, как расплывается в доброй улыбке рот! И сразу становится понятно, что для него они самые дорогие и любимые существа на свете. Однако это не мешает ему иногда спросить: «А сколько лет Пете? А на каком курсе учится Манана?».

 

Общественная работа

 

 

В 1964 году Андрей сменил Василия Павловича Соловьева-Седого на посту председателя правления Союза композиторов Ленинграда.
Это произошло по инициативе Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, который, будучи секретарем Союза композиторов РСФСР, считал необходимым омолодить руководство ленинградской организации. К этому времени в Союзе появилась группа талантливых молодых композиторов — Тищенко, Слонимский, Гаврилин, Баневич, Банщиков, — исканиям которых действительно более подходила творческая индивидуальность Андрея, нежели Соловьева-Седого.
Шостакович не раз обращался в партийные и советские органы Ленинграда с просьбой поддержать кандидатуру нового молодого председателя. И вряд ли руководство города пошло бы на такой рискованный шаг, если бы не настойчивость мэтра.
Самого же Андрея одолевали сомнения — сможет ли он осилить столь ответственную работу, не скажется ли все это на его собственном творчестве, времени для которого будет оставаться значительно меньше? Но авторитет Дмитрия Дмитриевича был настолько высок и непререкаем, что не согласиться с его мнением Андрей не мог.
Сейчас, 36 лет спустя, мне кажется, уже можно прямо говорить о том, что Шостакович не ошибся в своем выборе. За время работы на этом посту Андрей приобрел немалый опыт, выработал определенный стиль руководства, научился разумно распределять обязанности среди своих заместителей, а главное — вычленять первостепенное и не зацикливаться на второстепенных вопросах.
А начинать было очень трудно. Нужно было, с одной стороны, овладевать элементарными навыками особых отношений людьми, а с другой — искать новые формы творческой жизни Союза. Хотелось, чтобы музыка коллег активнее входила в культурную жизнь города, чтобы удачи становились достоянием большего круга любителей музыки.
Тогда и родилась идея фестиваля «Ленинградская музыкальная весна». Горячо поддержал эту идею и очень помог в ее реализации тогдашний ответственный секретарь Союза композиторов Михаил Израильевич Баскин.
Это был первый в Советском Союзе фестиваль современной музыки. Многие, ленинградские композиторы получили небывалую возможность услышать исполнение своих сочинений в лучших концертных залах нашего города.
Со временем фестиваль получил статус международного, и в его рамках не раз звучала музыка выдающихся современных композиторов: Люгославского, Пендерецкого, Бриттена и многих других. Трудно поверить, но в этом — 2000 году концерты фестиваля «Музыкальная весна в Санкт-Петербурге» прошли уже в 36-й раз!
Вскоре общественной работы прибавилось: Андрей был избран депутатом Верховного Совета РСФСР по Октябрьскому избирательному округу.
Два раза в месяц он принимал избирателей. Приходили люди с разными проблемами, в основном с горестями и бедами.

Нужно было научиться слышать, сострадать, вникать в чужие заботы. Иногда после депутатского приема Андрей возвращался домой мрачным. Он сталкивался с человеческой болью, несправедливостью, бедностью, и все это, естественно, оставляло свои зарубки на его сердце. Хотелось всем помочь, но возможности депутата в ту пору были весьма ограниченными. И тем не менее, когда удавалось переселить многодетную семью из комнаты в коммуналке — в отдельную квартиру или помочь старушке восстановить пенсию, он понимал, что занимается этим не зря.
Андрей никогда не жалел о времени, потраченном на общественную работу, о ненаписанных, быть может, из-за этого каких-то сочинениях. Мне кажется, что он и не смог бы полноценно творить, не будучи столь активно вовлеченным в повседневную жизнь.

 

Пять новелл о «Сотворении»

 

 

Начало весны 1971 года. На сцене Кировского театра готовится новая балетная постановка. Молодые московские балетмейстеры Наталья Касаткина и Владимир Василев заканчивают работу над балетом Андрея «Сотворение мира» по мотивам широко популярных в то время рисунков известного французского художника-карикатуриста Жака Эффеля.
Молва опережает появление спектакля: «В Кировском готовится балетная бомба: все необычно — хореография, костюмы, заняты ведущие солисты, чудная музыка».
Премьера намечена на 23 марта. Приехать на премьеру и посмотреть работу своих ленинградских друзей собирается группа танцоров Большого театра.
Утро 23-го выдалось ярким, солнечным. Настроение у всех авторов взволнованно-приподнятое — как пройдет спектакль, как примет зритель? Дома от волнения не сидится. Хочется скорее попасть в театр — там спокойнее. Выезжаем из дома заранее.
Но что-то неладное начинает твориться с погодой. Чем меньше времени остается до спектакля, тем мрачнее становится небо. Вместо солнечных лучей над городом нависает пугающая темнота. Нагнетается ощущение тревоги и какого-то протеста природы, быть может, и еще каких-то высших сил.
Ясно лишь одно: стихия негодует. Как бы не желая принимать танцующего Бога, небеса в считанные минуты обрушивают на город тонны снега. Он идет не переставая, занося дороги и трамвайные линии. Машины движутся со скоростью не более 1 км в час. Буквально ползком мы добираемся до театра.
Тем не менее, спектакль, хоть и с опозданием, но начался. Уже с первых тактов музыки, с первых трогательных мизансцен зал замер в ожидании праздника. И он состоялся!
Как великолепен был Михаил Барышников в роли Адама, какой удивительно трогательной Евой оказалась Ирина Колпакова, а каким был парящий Бог-хлопотун в исполнении Юрия Соловьева!
Спектакль принимался восторженно. Овации длились около получаса.
По окончании спектакля, утопая в снежных сугробах, все его участники, включая оркестр, отправились на «премьерный» банкет в Дом композиторов.
Пока мы пировали, стихия несколько угомонилась, но город по-прежнему был покрыт полуметровым слоем снега. И тут всем стало ясно, что отправление поездов в Москву отложат (если совсем не отменят), и танцовщики Большого никак не смогут попасть на утреннюю репетицию. Зная, что эти бедолаги сидят голодные на Московском вокзале, мы решили поддержать их физически — быстро собрали корзины с провизией, и несколько отчаянных смельчаков на машинах вызвались отвезти их «голодающим танцорам».
Когда наши «спасатели» объявились на вокзале, их, очевидно, приняли за служащих армии спасения, и взбудораженный народ никак не мог взять в толк, почему помощь оказывается выборочно. Пришлось долго объясняться.
А тем временем в Доме композиторов продолжалось праздничное премьерное застолье. Снег все еще шел, но уже не так сильно. Видно, небеса, в конце концов, тоже приняли спектакль,

2

«Сотворение мира» стало поистине сенсационным событием в культурной жизни Ленинграда. Я с ужасом ждала каждый следующий спектакль, так как меня атаковали друзья, знакомые, знакомые знакомых — все просили достать билеты. В те годы два билета на «Сотворение» были лучшим подарком.
Один за другим театры начали ставить этот балет и у нас, и за рубежом. Балетмейстеры и критики резко разделились на фанатичных поклонников и столь же суровых оппонентов. Некоторые «доброжелатели» забрасывали идеологические отделы горкома, обкома, министерства культуры письмами, в которых писали, что на
сцене прославленной «целомудренной» Мариинки идет непристойный балет, и непонятно, почему партийные органы не принимают никаких мер,
И вот однажды по театру пронесся слух: сегодня «Сотворение мира» будет смотреть сама Екатерина Алексеевна Фурцева — министр культуры СССР. Спектакль, как обычно, аншлаговый. Мы приезжаем в театр заранее. В царской ложе появляется Екатерина Алексеевна, директор театра Максим Эдуардович Крастин и еще какой-то весьма импозантный господин в форме иностранного офицера. Спектакль, как обычно, идет по нарастающей, и к финалу зал стоя аплодирует исполнителям, постановщикам, автору. Овации не смолкают.
В это время в кабинете директора возмущенная министр культуры распекает Максима Эдуардовича за непростительное легкомыслие, позволившее появлению такого порнографического спектакля, за полное отсутствие соцреализма на сцене.
А за кулисами — восторженные возгласы: «Браво! Браво!» — это сосед Фурцевой по ложе, министр авиации Франции, благодарит участников спектакля и предлагает свои услуги и большой самолет, чтобы отвезти всю труппу в Париж и показать парижанам «Сотворение мира».
Это ли не парадоксы истории?

3

Небольшой болгарский город Старо-Загора. В нем проживают всего лишь восемьдесят тысяч человек. Однако новому городскому театру мог бы позавидовать любой крупный европейский центр, хотя бы потому, что там ежегодно пел Николай Гяуров,
Молва о «Сотворении» долетела и сюда, и молодой балетмейстер Маргарита Арнаудова решает ставить этот спектакль.
В труппе 20 человек. Адам — Христо Панчев — служит в армии и на каждую репетицию нужно получать увольнительную у начальника гарнизона. Маргарита — очень эффектная женщина — пускает в ход все свои чары, чтобы Христо отпустили на две генеральные и на премьеру.
Премьера же намечена на 26 декабря. Меня не покидает мысль о том, что в эти рождественские предновогодние дни в таком маленьком городке нас ждет провал — народ не придет.
Но, видимо, «Сотворение мира» обречено на успех. Полный зал. Длительные овации. И после окончания спектакля — церемония, сразившая меня наповал.
При аплодирующем стоя зале, попеременно из правой и левой кулисы на авансцену выносят огромные корзины гвоздик, сопровождая это радостными возгласами: «Поздравления от балета Софии, поздравления от балета Варны, поздравления от балета Пловдива, поздравления от балета Тырново».
Уже в самолете, летящем домой, в Ленинград, сидя в кресле с большущим букетом гвоздик я мечтала: когда-нибудь и у нас на балетных премьерах будут цветы от балета Большого, от балета Перми, от балета Новосибирска. Но вряд ли это может стать реальностью. А жаль!

4

Прага. Театр имени Сметаны. В кабинете главного хореографа театра Вацлава Куры, кроме нас с Андреем, невысокий человек с добрым лицом и нервными руками. Это знаменитый французский
художник-карикатурист Жак Эффель, по мотивам рисунков которого и создавалось «Сотворение мира».
На столе 3-литровая бутылка виски, кабинет в клубах дыма. Эффель, нервно поглядывая на часы, периодически произносит: «До трагедии осталось 4 часа». Затем берет очередную сигарету, делает несколько затяжек и меняет ее на новую. Что-то нервно рисует, наливает себе виски и снова смотрит на часы: «До трагедии осталось 3 часа». Затем 2 часа. И так вплоть до самого начала спектакля.
И вот, наконец, взлетает занавес, и спектакль начинается. Мы сидим рядом с Эффелем и с волнением наблюдаем за художником. Вначале он нервно напряжен, затем на лице появляется улыбка, затем он просто хохочет.
После окончания спектакля и многочисленных поклонов, довольный и счастливый Эффель наконец-то объясняет причину своих давешних треволнений — он очень любит своих рисованных героев и до спектакля совершенно не представлял их в танце, но спектакль его абсолютно покорил и убедил.

5

1986 год. «Московский классический балет» под руководством Н. Касаткиной и В. Василева открывает гастроли в Лондоне спектаклем «Сотворение мира», На партию Евы приглашена прославленная Екатерина Максимова. Интерес к гастролям огромный, все билеты давно проданы.
Около театра «Одеон», где должны проходить спектакли московской труппы, — немногочисленные группы людей. В руках у многих транспаранты: «Свободу Щаранскому», «Освободите Сахарова»,
«В России попираются права человека». Все понятно — британские правозащитники выражают свое возмущение поведением наших властей.
Мы с нескрываемым интересом разглядываем этих, вполне мирно ведущих себя демонстрантов. Для нас это все в диковинку.
Меж тем приближается время вечернего представления. Нарядная элегантная публика проходит мимо митингующих в театр, не обращая на них никакого внимания. Вот что значит привычка.
Мы с Андреем с любопытством наблюдаем съезд гостей и все, что происходит около театра, снимаем на видеокамеру.
Проходим в театр. Публика чинно рассаживается по местам, спектакль начинается. Реакция англичан на происходящее на сцене — очень тонкая и добрая. На лицах улыбки, то и дело раздаются аплодисменты.
Наступает эпизод «Рождение Евы». На сцене Екатерина Максимова. Нежная, возвышенная, трепетная и очень красивая. Тихая мелодия сопровождает ее появление. Зал затаенно следит за грациозно неуклюжими движениями Евы, и вдруг. по центральному проходу зала стремительно пробегает молодой человек, буквально перелетает через оркестровую яму, отталкивает дирижера и оказывается на авансцене, Он успевает выкрикнуть в зал несколько фраз, призывающих сорвать спектакль русских, которые держат в застенках узников совести. Но из-за кулис выскакивают секьюрити и уволакивают его со сцены. В зале шок, оцепенение, а затем выкрики: «Идиот!».
Занавес опустили. Публика терпеливо ждет. Труппа и дирижер приходят в себя. Минут через 5—8 занавес поднимается, и раздаются оглушительные аплодисменты: зал благодарит мужественных артистов.
Катя Максимова вновь начинает «Рождение Евы». Ее танец наполняется еще большим вдохновением. Публика восторженно

рукоплещет. Кажется, что эти тревожные минуты, пережитые вместе, породнили зрителей и исполнителей между собой, и финальную сцену зал смотрит и слушает стоя, отдавая дань таланту, мастерству и самоотверженности русских танцовщиков.
На следующий день перед входом в театр стояли полицейские. Они просили дам открыть сумочки, а мужчин прощупывали специальным устройством, и, кстати, автор музыки'также не избежал этой процедуры. Все последующие спектакли прошли спокойно. «Сотворение мира» выдержало еще одно испытание.

 

Глас народа

 

 

В 60—70-е годы Андрей много сотрудничал с «Мосфильмом». Обычно, знакомясь со сценарием, выслушав пожелания режиссера, он отправлялся в Ленинград и работал дома. Когда возникала потребность показать музыку, он отправлялся в столицу. Как правило, написанное Андреем устраивало режиссеров. Но иногда возникала потребность что-то дописать либо изменить, или наступало время, когда необходимы были постоянные контакты с режиссером. И тогда снова — «Красная стрела», гостиница «Москва» и номер с инструментом.
Если мне удавалось выкроить несколько дней и было на кого оставить дочку, я приезжала в Москву, чтобы походить по театрам, пообщаться с друзьями. Когда Андрей работал, старалась меньше бывать в номере, благо было чем себя занять.
Как-то днем я вернулась в гостиницу. Горничная убирала. Поинтересовалась, кто я такая, и, узнав, что жена, не удержалась от разговора: «Он у вас такой самостоятельный, все время работает, никого к себе не приводит. Хороший человек. И надо же — такой молодой, а уже писатель».
Эта крылатая фраза стала семейной и живет в нашем доме по сей день: «Такой молодой, а уже писатель».

 

Берегись автомобиля

 

 

«Вы по своей природе типичный пассажир, а не водитель. Занимайтесь свои делом — сочиняйте музыку», — таков был безоговорочный приговор инструктора ГАИ после двухмесячных усилий научить Андрея водить машину. А началось все с того, что в начале 70-х годов стало очень престижным иметь собственную машину.
У ленинградских композиторов, не отличавшихся гигантскими заработками, был весьма скромный автопарк. Машины были лишь у Владлена Чистякова, Александра Утешева (отцовская) да у Александра Колкера, уже в те годы лихо гонявшего на своей «Волге». В Москве же многие композиторы «пижонили» на своих авто разных марок.
Однажды Андрей Эшпай, подвозя нас на какой-то концерт, поинтересовался у Андрея, какой марки у него машина. Слегка смутившись, Петров ответил, что машины у нас нет. Эшпай искренне удивился и не счел нужным скрыть свое недоумение: «Как, у автора стольких фильмов и популярных песен нет своей «тачки»?!. Ведь это такое удовольствие: сесть за руль, подвезти какую-нибудь милую девушку (это был самый весомый аргумент) и. вообще. Положение обязывает. У тебя должна быть «Волга».
Мы призадумались: действительно, чем мы хуже москвичей. И тут же было принято решение начать занятия по вождению.
Первый пробный «выезд» проходил около дома. Нужно было сделать несколько кругов вокруг домика Петра I,
Меня очень быстро «отбраковали» как женщину нервную, к тому же потенциальную лихачку. Андрея к вождению допустили.

Когда он первый раз сел за руль легковой машины и выполнил все указания инструктора, тот спросил: «Как давно вы за рулем?». И когда узнал, что это первый самостоятельный выезд — пришел в восторг: «Ну, дела у нас пойдут замечательно».
Однако с каждой новой поездкой ученик проявлял все меньше уверенности, демонстрировал отсутствие реакции, путал правый и левый повороты. Возникли проблемы. И уже когда с инструктором было наезжено свыше 20 часов, наш герой чуть не врезался в ограду Кировского моста. Оказывается, родилась нужная мелодия! Инструктор быстро перехватил руль, вывернул на проезжую часть и попросил Андрея поменяться с ним местами. Он благородно подвез ученика к дому и на прощание сказал: «Каждый должен заниматься своим делом, Это — не ваше. Вы — типичный пассажир». Андрея вполне устроила такая аттестация.
Машину для «понта» мы все же купили, но возил нас на ней профессиональный водитель.
Теперь машины водят наши дети и внуки, что нас, понятное дело, вполне устраивает.

 

Кухня нашей молодости

 

 

Мы живем в одном из самых красивых мест нашего города — рядом с домиком Петра I.
Из окон нашей квартиры через кроны столетних деревьев, окружающих домик, видна Нева, Летний Сад, Троицкий и Литейный мосты, светятся купола Михайловского замка и Исаакиевского собора — дух захватывает от этой непередаваемой красоты!

В любое время года вид из окна завораживает. Особое наслаждение — белые ночи! Невозможно уйти от окон, когда по Неве проходят баржи и пароходы, доносятся отдельные слова команд, музыка, корабельные гудки — в такие минуты мы ощущаем себя персонажами романтических гриновских рассказов.
Есть еще одно любимое место в квартире (думаю, что я не оригинальна) — это наша кухня. Большая, интересно спроектированная. В ней есть очень уютный, примерно 4-5-метровый закуток, где стоит стол, за которым мы трапезничаем и принимаем наших гостей. Кто только не сиживал здесь!
Очень жалею, что наряду с регулярным дневником, не вела «гостевой» книги — выстроилась бы преинтереснейшая компания. Среди сидевших, вкушавших и выпивавших за нашим столом, бывали лучшие представители разных муз - Евгений Евтушенко и Гия Канчели, Михаил Барышников и Резо Габриадзе, Борис Гутников и Юрий Темирканов, Даниил Гранин и Олег Попов, Георгий Данелия и Эльдар Рязанов, Георгий Товстоногов и Евгений Лебедев, Тихон Хренников, Борис Эйфман и еще много хороших и добрых наших. друзей. Ведь кухни 60—70-х годов — это особая часть нашей духовной жизни. Какие там читались стихи, какие велись диспуты на литературные, музыкальные, политические темы. Кухня привлекала уютом, интимной доверительностью.

Не забыть чудный вечер с Евтушенко — после премьеры спектакля Пушкинского театра «Легенда о Тиле Уленшпигеле», музыку к которому на стихи Евтушенко писал Андрей. В спектакле было много песен и они действительно были очень яркими. Но особой эмоциональной силой, сдержанной упругостью и выразительным тематизмом отличался «Марш Гезов». Евтушенко буквально «очумел» от этой мелодии, Сидя на кухне за столом, никому не давая сказать слова, он громко и фальшиво напевал мелодию марша, руками чеканя ритм, требуя еще и еще раз поставить ему запись, буквально упиваясь ею.
Вспоминаю один из авторских концертов Родиона Щедрина. В Филармонии исполнялась его «Поэтория» на стихи Андрея Вознесенского. Концерт прошел успешно, не хотелось расставаться, и мы предложили продолжить общение у нас. Что-то в доме было, что-то по дороге докупили, и все вместе весело ввалились к нам. Среди «ввалившихся» были Майя Плисецкая, Родион Щедрин, Геннадий Рождественский, Людмила Зыкина, Андрей Вознесенский. Как сказали бы нынче, «крутая» компания.
Я что-то быстро схлопотала, стол оказался вполне приличным, и всем захотелось расслабиться, «рассупониться» и чувствовать себя как дома.

Андрей демонстрировал свою эрудицию в области напитков, Майя рассказывала какие-то забавные бытовые истории, Щедрин и Рождественский устроили очень остроумную словесную пикировку, в которую периодически со стихотворной строчкой вступал Андрей Вознесенский. И весь вечер меня не покидало ощущение, что все эти действительно выдающиеся люди на время спустились с котурнов.
За столом не было великих. Застольничала обычная веселая компания шестидесятников.
А некоторое время спустя мы сидели на нашей же кухне в обществе прославленного итальянского музыканта, любимого композитора великого Феллини — Нино Рота. Он был гостем Съезда советских композиторов в Москве, а затем решил побывать в Ленинграде. В Москве Рота услышал Сюиту из «Сотворения мира», и ему захотелось познакомиться с творчеством Андрея. Мы пригласили его к нам в гости.
Пытаясь говорить на очень смешном итало-английском, приближающемся к своеобразному эсперанто, мы, тем не менее, прекрасно понимали друг друга. Нино оказался очень веселым и общительным человеком. Его интересовали наши книги, живописные альбомы и, конечно же, ноты и пластинки.
Он играл много своей музыки, охотно говорил о Феллини, о работе с ним, о его любимых фильмах и героях. Очень переживал, что, встретив в вестибюле «Астории» Марчелло Мастрояни с супругой, не уговорил их прийти к нам. Он все время восклицал: «Бедный Марчелло! Из-за своей жены он должен в сотый раз смотреть «Лебединое озеро», вместо того, чтобы сидеть в этой замечательной кухне».
Когда пришло время застолья, Нино Рота с нескрываемым удивлением и подозрением посмотрел на красную икру, интересуясь, что это такое? В ответ на объяснения, что это красная икра, он совершенно искренно втолковывал нам, что икра бывает только черной, и что он ее очень любит. Нам стоило немалых усилий убедить его попробовать и этот деликатес. К своему удивлению, попробовав ее, он воскликнул: «Вене!» — хорошо, вкусно. Был несказанно рад, что открыл для себя еще одно русское блюдо и попросил преподнести ему икру в подарок.

 

Сотворение «Петра»

 

 

1974 год. Юрий Темирканов возглавил Кировский театр. Имя этого музыканта уже приобрело всемирное признание, и его приход в театр всколыхнул оперную труппу. Темирканов постепенно вводился в текущий репертуар, и спектакли обретали новую жизнь. Их музыкальный уровень неизменно возрастал, и очень скоро оперные спектакли стали в хорошем смысле неузнаваемы. Но, пожалуй, в полной мере талант дирижера-драматурга впервые проявился у Юрия Хатуевича в работе над оперой Андрея «Петр I».
Идею оперы подсказал Андрею выдающийся музыкант, бывший главный дирижер Кировского театра Константин Арсеньевич Симеонов.

Он был нашим соседом, и как-то, встретив Андрея на лестнице, остановил его и начал расспрашивать о работе и планах на будущее. И вдруг неожиданно своим раскатистым басом произнес: «А почему бы тебе не написать оперу о Петре I, а то немцы писали, французы писали, а русские композиторы не сподобились. Ты со своим хорошим мелодизмом вполне это осилишь. Это — твое. Попробуй».
Идея попала на подготовленную почву. Андрей уже давно размышлял об опере. Ему хотелось творчески подискутировать с некоторыми коллегами, утверждавшими, что опера как жанр — уже полная архаика, и ей на смену должно прийти новое синтетическое действо. Решив обратиться к эпохе Петра, Андрей задумал создать историческую народную оперу, продолжающую традиции Мусоргского, но с динамичным драматизмом, написанную современным музыкальном языком, с позиций художника XX века.
Как-то сама собой сложилась замечательная творческая команда — авторы либретто и постановщики Наталия Касаткина и Владимир Василев, музыкальный руководитель и дирижер Юрий Темирканов, художник Иосиф Сумбаташвили. Началась работа. Все ее участники с головой окунулись в петровскую эпоху.
Мы читали письма и указы Петра, историческую и мемуарную литературу, отыскивали канты начала, XVIII века, изучали голландский фольклор. У Касаткиной и Василева был уже найден каркас оперы — фрески. Андрей завершал партитуру. Темирканов начал работу с солистами и с оркестром.
Это было какое-то замечательное, незабываемое время. Мы целыми днями пропадали в театре. После репетиций обсуждали каждую мизансцену, логику поведения актеров, звучания хора, оркестра. Певцы без устали репетировали, стараясь точно выполнять указания постановщиков и дирижера.
Предлагались новые условия существования певцов и хора на сцене — авторам хотелось видеть живых, поющих и двигающихся актеров, а не привычных оперных статистов. Работа над «Петром» в теснейшем контакте с композитором и постановщиками, возможно, пробудила в Темирканове замечательный режиссерский дар, в чем мы вскоре смогли убедиться на примере его постановок «Евгения Онегина» и «Пиковой дамы».

Честно говоря, я впервые наблюдала за тем, как работа — репетиции и прогоны — превращается в праздник для актеров. Общими усилиями рождалась новая опера, и все они были подлинными соучастниками ее создания.
В этой радостной, созидательной атмосфере мы жили примерно всю весну и начало лета 1975 года. Я говорю «мы», потому, что я органично влилась в творческую группу, и была одной из участников этой «шайки» (так в шутку называли себя творцы «Петра»).
После репетиций в театре мы вместе с солистами отправлялись в общежитие на улицу Зодчего России, где жили Касаткина и Василев — просто так расстаться было невозможно. По дороге покупалась какая-то еда, выпивка, и за столом вновь начинались разговоры о «Петре». Но тут частенько роли менялись: Темирканов предлагал свои драматургические ходы и режиссерские наблюдения; я высказывала исполнителям свои пожелания по поводу фразировки или смыслового акцента того или иного эпизода; Наташа и Володя просили Андрея сделать музыкальные купюры, и он безропотно убирал страницы клавира или партитуры, если это шло во благо динамичности действия. А иногда, ради хохмы, вырезал одну восьмушку или четвертушку из вымаранного такта и тожественно передавал ее Темирканову. Засиживались далеко за полночь.
Петр I, любимый город, белые ночи, разведенные мосты — все это создавало удивительную незабываемую атмосферу творчества, в которой хотелось пребывать как можно дольше. Но день премьеры неотвратимо приближался. И 14 июня 1975 года она успешно состоялась.

 

Петров-фермер

 

 

Пока у нас не было собственной дачи, мы, как правило, летние месяцы проводили всей семьей в нашем любимом и уютном Доме творчества в Репино, в одном из домиков, разбросанных среди величественных сосен и елей в ста метрах от Финского залива. В каждом домике стоял рояль, в каждом домике жил композитор и в меру своего таланта и усидчивости творил. Андрею в Репино всегда очень хорошо работалось.

Однажды у нас в коттедже раздался телефонный звонок. Звонили с «Ленфильма». Директор киностудии Киселев спешил поделиться приятной вестью: в Госкино СССР ведутся переговоры с американцами о съемках совместного советско-американского фильма «Синяя птица» по сказке Метерлинка. Предполагается, что композитором этой картины будет Андрей.
Нашей семье эта идея очень понравилась. А когда мы узнали, кто должен быть занят в этом фильме, никаких сомнений в том, что нужно браться за эту работу, не было. Режиссер фильма — прославленный Джорж Кыокер. Его фильм «Моя прекрасная леди» с великолепной, поэтичной Одри Хебберн недавно прошел на наших экранах. А какие актеры! Элизабет Тейлор, Джейн Фонда, Эва Гарднер, наш великий клоун Олег Попов, балерина Надежда Павлова — вот такой «звездный» состав.
О «Синей птице» мы знали по прославленной МХАТов-ской постановке с известной музыкой Ильи Саца. Для композитора эта поэтичная сказка давала бездну возможностей проявления творческой фантазии. Андрей уже представлял, какую можно сделать шикарную «голливудскую» партитуру. И хотя договора еще не было, он с головой погрузился в этот материал. Был август. Мы продолжали жить в Репино.
Прошло примерно недели три, и вновь звонок с Ленфильма. Джорж Кыокер прилетел в Ленинград, уже познакомился с какой-то киномузыкой Андрея и хочет с ним встретиться, чтобы начать разговор о новом фильме. Киселев сказал, что через пару дней они нагрянут к нам в Репино — «Ждите!». Я быстро рванула в город на Кузнечный рынок и по магазинам, и вскоре к встрече гостей была готова.
На следующий день часа в три Киселев подтвердил, что к б часам они будут — человек 6—8. Как полководец, готовящийся к сражению, я стратегически рассчитала, что восемью человеками визит не обойдется, тем более, что должны были приехать «киношники». Поэтому я накрыла стол на 20 человек — и не ошиблась.

Около шести часов вечера к воротам Дома творчества подъехали две «Чайки» и три «Волги», и из них высыпалась куча народа. Дух захватило, когда среди приехавших мы увидели Элизабет Тейлор, будто сошедшую с экрана.
Джорж Кыокер симпатичный, очень элегантный седовласый старичок мило поздоровался с нами. Его сопровождала целая свита — секретарь, помощник режиссера, представители «Ленфильма».
Андрей с Кьюкером и ассистентами отправились в коттедж для разговоров, а остальные вместе с Тэйлор бродили по дорожкам Дома творчества, восхищаясь природой и красотой этого места. Я же использовала эту возможность как трибуну, с которой прославляла наш образ жизни и условия, предоставляемые государством для творчества.
Когда беседа мастеров была закончена, и они договорились о следующей встрече, я пригласила всех приехавших подняться на второй этаж, где в гостиной был накрыт стол. Непосредственные американцы очень живо отреагировали на сервировку стола, который действительно выглядел очень живописно — цветовая палитра была яркой, а еда даже на вид — вкусной.

Застольный разговор оказался достаточно живым, интересным и конструктивным. Все мирно беседовали и с аппетитом закусывали. Вдруг Джорж Кьюкер, обращаясь ко мне, сказал, что таких вкусных томатов он не ел в своей жизни. «Откуда у вас такие помидоры?» — спросил он. И я неожиданно для самой себя ответила, что мы их сами выращиваем на нашей ферме, расположенной по соседству с коттеджем. Это вызвало восторг американцев. Андрей же только недоуменно посмотрел на меня. К счастью, Тэйлор быстро захмелела, и томаты ее совсем не заинтересовали. Застолье прошло замечательно, и гости долго не хотели уезжать. Главное — договорились о том, что съемки фильма будут проходить в Ленинграде, а запись музыки — в Лос-Анджелесе. На том и распрощались.
Прошло немногим более месяца, и неожиданно позвонили из Голливуда. Кьюкеру не хватило музыки, и Андрей должен был вылететь в Лос-Анджелес — необходимо'было сделать какие-то вставки и еще что-то досочинить.
Андрей улетел в Америку. Через несколько дней он позвонил, рассказал о своих делах, а затем, смеясь, сказал, что при встрече с ним Кьюкер спросил: «Не догадался ли мистер Петров привезти с собой томаты со своей фермы?». Андрею пришлось сказать, что второпях он оставил ящик дома, но что в следующий приезд обязательно привезет.
Больше всего в этой истории нас поразило то, как естественно американцы отнеслись к фермерским занятиям композитора. Но если вдуматься, то в этом не было ничего удивительного: на самом деле за рубежом лишь единицы композиторов зарабатывают на жизнь только творчеством. Почти каждый из них имеет какой-нибудь бизнес. Вот почему моя шутка была принята за чистую монету.

 

«Петр Первый» в Греции

 

 

Гастроли прославленного Кировского балета несли славу этого коллектива по всему миру. Наши:: балетных звезд знали во многих странах. На их спектакли приезжали балетоманы из-за рубежа. Оперная же труппа до появления в театре Юрия Темирканова тихо тлела, не будучи востребованной за рубежом.
И поэтому решение главного дирижера показать в-Греции, а затем в Германии и Швейцарии две оперы советских композиторов — «Войну и мир» Прокофьева и «Петра Первого» Петрова — показались нашим партийным чиновникам неслыханной дерзостью и без яветственностью. Уж если ехать на гастроли, то с русской классикой, которую в мире хоть понаслышке знают. По этому поводу шли длительные дебать. и в министерстве культуры, и в отделе культуры ЦК, Но Темирканов был непреклонен и сумел убедить не только наших сомневающихся, но и своего зарубежного импресарио, что успех гастролей он гарантирует. Кроме спектаклей, были намечены и симфонические концерты, в которых предполагалось исполнение Седьмой симфонии Шостаковича, а также симфоний и инструментальных концертов Чайковского. Солистами были Борис Гутников и Александр Слободяник.

И вот мы летим в Грецию. В Афинах в первый же день нам показали театр, где будут проходить гастроли. Трудно передать это захватывающее ощущение восторга, когда мы увидели под Акрополем 15-тысячный амфитеатр IV—V веков! Здесь будет звучать наша музыка! В это было трудно поверить.
На следующий день после приезда Юрий Хатуевич уже репетировал. Акустика потрясла всех. К тому же художники и монтировщики
сумели удивительно органично вписать декорации опер между древними колоннами и руинами.
Репетиции начинались в 6 утра и к 9 утра заканчивались, так как солнце нещадно палило. Днем музыканты отдыхали. Спектакли начинались в 22 часа.
Сидя на прогоне и оглядывая величественное сооружение театра, я не могла представить, что вечером 15 тысяч человек заполнят амфитеатр и зазвучит музыка. Но именно так все и произошло.
На все спектакли и концерты билеты были проданы. Публика восторженно принимала новую музыку. Рецензии отмечали замечательную слаженность актерского ансамбля, голоса певцов, оркестр и, конечно же, маэстро Темирканова.

Как было принято в те годы, любой театральный или музыкальный коллектив, выезжавший за рубеж, кроме «искусствоведов» в штатском, сопровождали еще и партийные идеологи — обычно зав. отделами культуры обкома или горкома КПСС. Одна из таких дам поехала с театром и в Грецию. Но сложившаяся ситуация ее тревожила и смущала.
В Средиземном море невдалеке от берега стояли суда 6-го флота США. И наша «дама» не исключала каких-либо провокаций с их стороны и со стороны НАТО. И вдобавок ей казались подозрительными какие-то посторонние звуки, появлявшиеся в одни и те же часы во время звучания музыки. За всем этим ей чудились чьи-то вражеские козни и виделись хорошо знакомые нашим радиослушателям «глушилки».
Было очень трудно доказать нашей «доброй фее», что местные цикады в 22.30 свиристели свои мелодии исключительно по своей воле, — они вели привычную ночную жизнь, несмотря на прекрасное звучание солистов, хора и оркестра.

 

Было и такое

 

 

1970-й год. Страна готовится торжественно отметить столетие со дня рождения Великого Ленина. К этой знаменательной дате художники, поэты, композиторы создают «шедевры», воспевающие вождя. Как правило, получается хрестоматийный, приглаженный и малоинтересный образ.
Андрей же решил отразить эту тему несколько иначе. Он пишет «Патетическую поэму» для баса, двух фортепиано и ударных на стихи Брюсова, Асеева, Пастернака, Сельвинского и Вознесенского.
Уже сам подбор поэтов был неординарен, как, впрочем, и выбранные стихи: «Он был как выпад на рапире», «Предвестьем льгот приходит гений и гнетом мстит за свой уход» (Пастернак), или «Где Ленин? Даты, юбилеи. Но где же Ленин? Ленин где?» (Мартынов). Привлекли Андрея и строчки Вознесенского: «Уберите Ленина с денег!»
Несколько исполнений «Поэмы» — в Малом зале Филармонии, в Зале Академической капеллы, в Большом концертном зале «Октябрьский» — прошли с большим успехом. Намечалось еще одно исполнение, но вместо него состоялось заседание бюро обкома партии, куда был приглашен и Андрей.
Наши партийные идеологи были возмущены тем, что композитор использовал стихотворение Вознесенского «Я не знаю, как, как это сделать», и зациклились на строчке «Дорогуша, подай за Ленина две поллитры и огурцов», углядев в этом издевательство над образом вождя. Примитивное сознание партийных лидеров не могло понять основного пафосного смысла этого стихотворения — «Ленин — не разменная монета». А ведь там были и такие строки: «Ленин самое чистое деяние.

Он не может быть затемнен. Уберите Ленина с денег. Он для сердца и для знамен».
Андрей был искренне расстроен. Ведь очень редко произведение на столь официозную тему вызывало такую взволнованную реакцию слушателей: после части «Уберите Ленина с денег!» даже такой огромный зал, как «Октябрьский» взрывался аплодисментами.
Впоследствии «Поэма» исполнялась в Минске, Риге, Москве, но уже без этой части. Чтобы сохранить произведение, Андрею пришлось заменить «крамольные» стихи Вознесенского «правильными» стихами Маяковского. Однако после нескольких исполнений в новой редакции «Поэма» больше не звучала. И подобных революционно-романтических порывов в творчестве Андрея больше уже не было.
Жить в обществе и быть свободным от его законов, практически, невозможно. Еще в далеком 1956 году Андрея начали уговаривать вступить в партию. Молодой перспективный композитор, по мнению партийного руководства города, должен был исповедовать коммунистическую идеологию.
Андрей долго колебался, но все же решил, что если в Союзе композиторов будет больше честных и порядочных членов партии, то им будет легче противостоять невежественным партийным чиновникам, грубо вмешивавшимся в творческую жизнь. Но членство в партии и определенное общественное положение создавали порой непростые ситуации, из которых было трудно выйти, не вступая в прямое столкновение с властью и в то же время, не жертвуя своими убеждениями и принципами.
После выхода в свет литературных «бестселлеров» Л. Брежнева «Малая земля», «Возрождение» и «Целина» решено было снять трехсерийный телефильм по этим книжкам. Андрею позвонили из ЦК КПСС и сообщили, что на него пал выбор в качестве автора музыки для
этого сериала. В фильме предполагалось участие лучших операторов, художников, гримеров и других специалистов кинопроизводства, не говоря уже о ведущих актерах страны. Однако Андрей стал интеллигентно отказываться, ссылаясь на страшную занятость, связанную с работой над оперой о Маяковском,
Представитель ЦК, недоумевая, сказал буквально следующее: «Вы, наверное, ненормальный человек и не представляете, сколько заработаете на этом фильме. Ведь потом лет пять сможете писать свои оперы и балеты, не думая о деньгах». Но длительные переговоры так ни к чему и не привели. Заказчикам не удалось найти общий язык с Андреем и, слава Богу, обошлось без выговора по партийной линии.
Сложнее было с делом Солженицына. Как только Александр Исаевич был исключен из Союза писателей и осужден за антисоветскую пропаганду, по стране прокатилась волна обличений писателя за его деятельность и творчество. В газетах, на радио и по телевидению шахтеры и учителя, писатели и рабочие, доярки и пенсионерки дружно осуждали «антисоветчика» Солженицына.

И вот однажды вновь раздался звонок из ЦК. Андрея просили подписать письмо группы представителей творческой интеллигенции, осуждающей «клеветника». Растерявшись от неожиданности, Андрей не сумел, а, возможно, и побоялся сразу сказать категорическое «нет», и начал объяснять, что, кроме двух опубликованных рассказов — «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», ничего солженицынского не читал. А в этих произведениях он никакой крамолы не видит. И если кто-то может подписывать письма, не читая произведений писателя, то он, как музыкант и читающий человек, не может дать оценку литературным произведениям, которые даже не держал в руках.
После некоторого замешательства на том конце провода Андрею пообещали, что свяжутся с Ленинградским обкомом и предоставят возможность познакомиться с этой «порочащей наш строй» литературой.
Чтобы избежать дальнейших разговоров на эту тему, Андрей в тот же день уехал в Москву и остановился у друзей, чтобы не засвечиваться в гостинице. Назавтра звонок из ЦК повторился, но я сказала, что Андрей Павлович в командировке. Больше нам не звонили. Очевидно, необходимое количество «осуждающих» было набрано, и еще один голос уже ничего не решал. Имени же Андрея в этом хоре «обличителей», разумеется, не оказалось

 

Почему бы не отметить?

 

 

Восьмидесятые годы. Андрей уже признанный мастер. В репертуаре Кировского театра четыре его спектакля — пожалуй, рекордная цифра для современного композитора.
Балет «Сотворение мира», уже более десяти лет шедший при аншлагах; опера «Петр I» и балет «Пушкин» — почти перед каждым представлением можно было видеть театралов, жаждущих купить «лишний билетик»; и опера-феерия «Маяковский начинается». Это был новаторский спектакль. В нем постановщики и композитор попытались уйти от многих традиций этого жанра. О спектакле спорили, но с любопытством ходили.
В январе 1986 года в Большом зале Филармонии с огромным успехом прошла премьера симфонии-фантазии «Мастер и Маргарита». Это сочинение становится репертуарным и исполняется во многих городах страны и за рубежом.
К этому времени Андрей — народный артист СССР, дважды лауреат Государственных премий СССР — за песни и за оперу «Петр I». И ему для «полного счастья» не хватает Ленинской премии.
Соответствующие организации выдвигают Андрея на соискание Ленинской премии за два произведения — симфонию-фантазию «Мастер и Маргарита» и оперу «Маяковский начинается». Мало кто мог предположить тогда, что эта премия 1990 года станет последней в истории нашей страны.
Претендентов было гораздо больше, чем премий. Шла активная конкурентная борьба, в результате которой Андрей премии не получил и философски-спокойно отнесся к этому факту.
А в это время в Москве, в Союзе композиторов СССР и РСФСР началось брожение умов. Многих композиторов не устраивала позиция руководства Союзов. Наступало время поиска новых лидеров. И в Ленинграде появились слухи, что Петрова уговаривают переехать в Москву.
Эта информация вызвала некую смутную тревогу среди ряда ленинградских композиторов. Союз жил довольно стабильной творческой и концертной жизнью, и перемены в руководстве сулили некую неопределенность.

Во время этих событий Андрей находился в Москве, и когда по возвращении в Ленинград он затеял банкет в «Европейской», многие решили, что Андрей Павлович поддался соблазну переезда в столицу и устраивает отвальную.
Гостей было немного. Среди приглашенных — несколько исполнителей, друзей, журналистов, сотрудников Дома композиторов. В ресторане, пока собирались гости, меня начали допытывать, какова
причина этой встречи? Правда ли, что. Я многозначительно уходила от ответа, тем самым вызывая еще большее волнение.
Когда все были в сборе, и мы уселись за красивый банкетный стол, Андрей произнес примерно следующее: «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить., (небольшая пауза) следующую новость — Ленинскую премию я не получил, а посему первый тост — за неполучение Ленинской премии!». Далее тоже по Гоголю — немая сцена, а затем вздох облегчения и восторженный смех, заглушивший перезвон бокалов.
Отныне было решено обязательно отмечать и неполучение чего-нибудь

 

Советы «садоводам»

 

 

Канун нового 1991 года. Не так давно вышло постановление «великого трезвенника» Лигачева о борьбе с алкоголизмом, В винных магазинах несчастные советские труженики выстаивали длиннющие очереди, чтобы отоварить свой талон на водку. Шампанское, которое до недавнего времени батареями стояло на прилавках, стало практически предметом дефицита.
29 декабря к нам приехала съемочная группа Ленинградского телевидения, чтобы взять интервью у Андрея. Ведущая извинилась, что в этот предновогодний день они явились к нам без шампанского, но у них просто не было возможности раздобыть этот «божественный напиток».
Идет интервью. Андрей рассказывает о том, что им было сделано в году уходящем, говорит о творческих планах на будущее, поздравляет всех с наступающим Новым годом. Тут его лицо становится хитровато-озорным и, обращаясь к съемочной группе и телезрителям, он говорит примерно следующее: «А у нас было.», — и с этими словами достает из-под стола бутылку самогона, квашеную капусту и рюмки. Разливает всем присутствующим и продолжает на голубом глазу свой монолог, обращенный к телезрителям: «Дорогие ленинградцы! Если вы являетесь обладателями шести соток, и у вас на участке растет черноплодная рябина — вы в порядке, потому что из этой дивной ягоды получается замечательное вино и отменный самогон, Очень вам рекомендую, Вот мой зять научился гнать самогон, делать вино, и мы с большим удовольствием потребляем эти напитки. Хорошего вам Нового года, здоровья, счастья, и пейте напитки из черноплодки!»
Через несколько дней передача была в эфире. А еще спустя какое-то время нашу дачу обворовали. Когда мы приехали туда, то первое, что ощутили, — приятно-терпкий алкогольный запах. И глянув за дверь, где стояла бутыль с драгоценным зельем, обнаружили пустоту.
Реклама — страшная сила!

 

«Мои слушатели здесь»

 

 

Как-то в середине 80-х на прямой вопрос одного из журналистов: «Почему Вы не уезжаете из России?», Андрей не задумываясь ответил: «Потому, что мои слушатели здесь, в России»,
Тогда многие музыканты — исполнители, дирижеры, композиторы — начали покидать Родину и обустраивать свою жизнь в Европе и Америке, Исполнителям было проще: всемирная слава русской
фортепианной, скрипичной да и дирижерской школы открывала двери лучших концертных залов мира. Многие выдающиеся музыканты, особенно дирижеры, заключали долговременные контракты и зачастую совмещали работу на Западе с работой в России.
Гораздо труднее складывались судьбы уехавших композиторов. Очень немногие из них сумели вписаться в зарубежную среду, не потеряв своего лица. И Андрей всегда искренне сочувствовал своим собратьям-композиторам, решившим порвать связи с Родиной.

И кроме того, каждый раз при обсуждении этого болезненного вопроса он вспоминал о судьбе своего дяди — композитора Александра Петровича Ваулина. Он был достаточно известен в предреволюционном и послереволюционном Петрограде. Писал модную в то время авангардную музыку, дружил с Артуром Лурье, Борисом Асафьевым (в 70-е годы в журнале «Советская музыка» была опубликована их переписка), общался с Луначарским. Потом эмигрировал — сначала в Югославию, а затем в Швейцарию, где познакомился со своей будущей женой — внучкой Л.Н. Толстого и двоюродной сестрой Галы Дали. Он нашел свою любовь, но потерял профессию. Занимался, в основном, преподаванием и переводами. Сочинял мало, и еще меньше исполнялся. Уверена, что в России его судьба сложилась бы иначе.
А у Андрея действительно все слушатели здесь, в России, несмотря на то, что и за рубежом его музыка достаточно хорошо известна.