Летом 1818 года небо над головой Шуберта наконец
прояснилось. По рекомендации одного из друзей он был приглашен учителем
музыки в дом богатого мецената графа Эстергази. Месячное жалованье, обещанное
ему графом, составляло почти двухгодичный оклад помощника школьного учителя.
Разумеется, соблазн был велик. К тому же Шуберта манила и перспектива
пребывания летом в графском поместье Желиз в Венгрии.
Добившись годичного отпуска на службе, Шуберт отправляется с семейством
графа в Желиз. Первое время он был необыкновенно счастлив своей относительной
свободой, о чем красноречиво говорят радостные письма друзьям: «Я чувствую
себя превосходно, живу и сочиняю музыку, как бог, словно так оно и должно
быть. «Одиночество» Майрхофера готово. Я считаю, что это лучшее мое произведение,
и именно потому, что здесь я свободен от каких бы то ни было забот. Надеюсь,
что все вы здоровы и веселы, как я».
В Желизе Шуберт в большой степени был предоставлен самому себе. Отзанимавшись
положенное время с юными графинями, он мог свободные часы посвящать творчеству
или бродить по красивейшему парку, раскинувшемуся по берегам реки. Перемена
обстановки, тишина сельской местности, красота природы чрезвычайно благотворно
действовали на композитора. Он живо интересуется окружающим миром, знакомится
с новыми людьми, их занятиями.
Рассказы о жизни в Желизе в его письмах очень оживленны, остроумны и говорят
о прекрасном расположении духа. В кратких и метких характеристиках, даваемых
окружающим, проявляется тонкая наблюдательность, соединенная с неиссякаемым
чувством юмора: «Наш дворец вовсе не из больших, но построен очень мило.
Он окружен прекрасным садом. Я живу в инспекторате. Здесь довольно тихо,
если не считать сорока гусей, которые часто так гогочут, что не слышно
собственных слов. Окружающие добры в высшей степени. Господин инспектор
— словак по национальности, добрый малый — очень много воображает о своих
былых музыкальных талантах. Он еще и теперь виртуозно играет на лютне
два немецких танца на 4
Его сын — студент, изучающий философию — приехал на каникулы, и я очень
хотел бы подружиться с ним. Жена его ничем не отличается от всех других
женщин, желающих именоваться почтенными дамами.
Граф довольно груб, графиня горда, но более чувствительна, молодые графини
— милые дети. От жаркого я до сих пор был избавлен.»
Последняя фраза обращает на себя внимание. В ней проглядывает характерное
отношение графской семьи к Шуберту. Музыкант в доме был не более чем слугой,
человеком на жалованье, для которого необязательно и жаркое к обеду. О
каком-либо человеческом равенстве здесь и речи не было!
И если первое время полуслужебное положение не тяготило Шуберта (жизнь
в Желизе все же казалась раем по сравнению с прежней), то уже в августе
в его письмах появляются новые нотки: «Как бы мне хорошо ни было, как
бы я здоров ни был, какие бы хорошие люди меня здесь ни окружали, все
же я буду бесконечно рад тому моменту, когда скажут: «В Вену! В Вену!»
Да, любимая Вена, в твоих тесных рамках заключено все самое дорогое, самое
любимое, и только свидание может усмирить эту страстную тоску». Чем дальше,
тем сильнее охватывает душу тоска по друзьям и любимой. Чувство одиночества
было мучительным для Шуберта. «В Желизе я все делаю сам: сам сочиняю,
сам редактирую, сам слушаю и бог весть что еще. О подлинном искусстве
никто здесь понятия не имеет, разве что порою сама графиня, если я не
ошибаюсь. Таким образом, я один с моей возлюбленной и вынужден вечно прятать
ее в своей комнате, в своем фортепиано, в своей груди. Хотя это часто
настраивает меня на печальный лад, но в то же время и возвышает.
Итак, не бойтесь, что я останусь здесь дольше, чем это вызывается крайней
необходимостью».
Период пребывания в Желизе не богат творческой продукцией. Быть может,
он был слишком краток и напряженная нервная система композитора едва успела
отдохнуть. Несколько песен и четырехручные вариации на тему французской
песни (впоследствии посвященные и преподнесенные Бетховену) — вот, собственно,
и весь музыкальный багаж этого лета. Но пребывание в Желизе обогатило
композитора в другом отношении.
Прогуливаясь по полям, он прислушивался к трудовым песням венгерских крестьян;
по вечерам с интересом наблюдал, как поют и танцуют молодые парни и девушки,
отдыхая от дневных трудов. В их песнях и плясках он почерпнул новые интонации
и ритмы, свойственные венгерской народной музыке, и позднее этот новый
мир звуков получил творческое воплощение в музыке Шуберта. Наиболее непосредственно
влияние венгерской музыки сказалось в «Венгерском дивертисменте» (1824
год).
В ноябре 1818 года семейство графа возвратилось в столицу. Увы, прибытие
Шуберта в милую сердцу Вену не сулило радости. Уроки музыки в доме графа
стали теперь редкими, следовательно, снова резко сократился заработок.
Подходил срок возвращения на службу: годичный отпуск истекал. Отец уже
подготавливал соответствующее прошение, рассчитывая на возобновление педагогической
деятельности Франца. Совершенно по-иному думал композитор. Он был теперь
готов на любые лишения, нужду, лишь бы быть свободным, иметь возможность
без помех сочинять. Неумолим был и отец. В результате между отцом и сыном
произошел новый разрыв. Шуберт тяжело переживал эту ссору, о чем красноречиво
говорят слова его поэтических воспоминаний:
«.Однажды снова повел меня мой отец в свой любимый сад. Он спросил меня,
нравится ли мне сад. Мне сад был противен, но я не осмелился ничего сказать.
Тогда он спросил меня, горячась, во второй раз, нравится ли мне сад. Дрожа,
я ответил отрицательно. Тогда отец мой ударил меня. И я убежал. И во второй
раз я удалился. И с сердцем, исполненным бесконечной любви к тем, которые
ею пренебрегли, я снова направился в далекие страны. Песни пел я теперь
долгие, долгие годы. Я хотел воспеть любовь— она становилась скорбью.
А когда я воспевал скорбь — она становилась любовью. Так я был раздираем
любовью и скорбью.»
Итак, с первой и последней в жизни службой было покончено. Своим решительным
поступком Шуберт, с одной стороны, обрел желанную свободу, но с другой
— освободил себя и от последнего постоянного, хоть и мизерного, источника
дохода.
Несмотря на угрозу нужды, Шуберт твердо решает не возвращаться в отцовский
дом. Он поселяется вместе с одним из своих друзей — поэтом Майрхофером
в тесной и узкой комнатке в самой Вене. Здесь они прожили вместе два года,
постоянно вызывая своим союзом недоумение друзей, настолько несовместимыми
казались жизнерадостность композитора и вечно мрачное состояние духа неврастеничного
поэта. «Мы дразнили друг друга каждый на свой лад, — вспоминал Майрхофер,
— и пользовались стихами и песнями, чтобы развлечь друг друга. Его веселый
и задушевный нрав и моя замкнутость выступали особенно ярко и давали повод
называть друг друга соответствующими именами, как будто мы играли определенные
роли.»
Мрачность Майрхофера имела глубокие корни. Он был цензором, и его деятельность
на этом посту шла вразрез с его прогрессивными взглядами. Мечтая о свободе
искусства, он собственной рукой вынужден был вычеркивать смелые мысли
из произведений других авторов. Этот душевный разлад привел в конце концов
к катастрофе: поэт покончил самоубийством.
Несмотря на противоположность натур Шуберта и Майрхофера, союз их был
крепким и художественно ценным. Майрхофер часто говорил, что прекрасные
песни Шуберта украшают его жизнь и что его собственные стихи начинают
ему нравиться лишь тогда, когда Шуберт положит их на музыку. «Каждый вечер
мы с Майрхофером восторженно обсуждали то, что Шуберт написал за день.
Он был необычайно трудолюбив, и мелодии лились у него подобно потоку»,
— писал Шпаун.
Рабочий день Шуберта начинался в 6 часов утра и заканчивался к часу дня.
Отвлечь его в эти часы от работы было совершенно невозможно. Если кто-нибудь
приходил, он рассеянно отвечал на приветствие и снова погружался в мир
звуков, тут же забывая о собеседнике. После обеда он обычно не писал,
а шел в кафе, выпивал чашку черного кофе, долго курил и читал газеты.
Так он проводил несколько часов, а вечером либо отправлялся в театр, либо
встречался с друзьями. Если погожие весенние дни не манили за город, друзья
собирались чаще всего на квартире одного из членов кружка, художника Мона,
или в комнате ресторана «Под венгерской короной».
Встречи эти всегда были чрезвычайно интересны: оживленные беседы, жаркие
споры о жизни, искусстве, литературные чтения, музицирование.
Уголок комнаты Шуберта в Вене
Составляли шубертовский кружок люди различных профессий. Тут были поэты,
художники, музыканты, были и чиновники, юристы. Молодых людей объединяла
глубокая любовь к искусству. Среди них никто, пожалуй, не обладал талантом
шубертовского масштаба, но все это были интересные, незаурядные личности,
общение с которыми было для Шуберта благотворно. Он был душою, кумиром
кружка, к нему льнули, как мотыльки к свету. Но взамен друзья создавали
ту высокохудожественную атмосферу, без которой был бы невозможен расцвет
шубертовского таланта.
Некоторые вечера посвящались чтению произведений мировой классической
литературы, новинок поэзии и прозы. Прослушивались и сочинения членов
кружка.
Здесь не терпели посредственности. Недаром о каждом новом госте Шуберт
спрашивал «Kanner was?» (Может ли он что-нибудь?). От этого вопроса и
произошло любопытно-загадочное название — «Канервас-вечера».
Особый характер носили «шубертиады» — вечера музицирования, в основном
посвященные творчеству Шуберта.
Исполнителями на шубертиадах были члены кружка и прежде всего сам композитор,
незаурядный пианист, хотя и не отличавшийся особыми виртуозными данными
(впрочем, он к этому и не стремился).
Шуберт очень любил аккомпанировать. Зачастую весь вечер просиживал он
за инструментом, то импровизируя вальсы и другие танцы, то аккомпанируя
певцу. Его нисколько не огорчало, если успех доставался лишь на долю певца:
беспредельная скромность заставляла его совершенно забывать о себе. За
эту-то скромность подлинного таланта, за обаятельность личности, сочетающей
пытливый ум, неиссякаемую творческую энергию, жизнерадостность и любовь
к людям, его горячо любили. «Благодаря Шуберту все мы стали братьями и
товарищами», — говорил Шпаун. И сам композитор чувствовал себя счастливым
в этом чудесном окружении. Позднее, в момент разлуки, он писал Шоберу:
«Если бы мы были вместе, все неудачи были бы пустяками, но мы разлучены,
каждый в своем углу, и в этом, собственно, мое несчастье. Мне бы хотелось
воскликнуть вместе с Гёте: «Кто вернет мне хоть один час того чудесного
времени?» Того времени, когда мы уютно сидели вместе и с материнской радостью
показывали друг другу детей своего искусства, не без тревоги ожидая приговора,
диктуемого любовью и правдой; времени, когда один воодушевлял другого,
а совместное стремление к прекрасному объединяло всех.»
Среди друзей Шуберта наиболее яркими дарованиями отличались художники
Мориц фон Швинд, кисть которого запечатлела многие эпизоды жизни композитора,
Леопольд Купельвизер и поэт Франц Грильпарцер.
Состав кружка, конечно, постепенно менялся, но содержание встреч в основном
сохранялось. Известно, что политические взгляды членов кружка отличались
демократической направленностью. Недаром его собрания вызывали интерес
и у полиции, зорко следившей за подобными собраниями молодежи.
Однажды, когда друзья-шубертианцы собрались у Иоганна Зенна, в его квартиру
ворвалась полиция. Были перерыты все бумаги, книги, рукописи, письма.
Зенн резко заявил комиссару, что он посылает к черту всю полицию и что
«правительство слишком глупо, чтобы проникнуть в его тайны». Шуберт и
остальные присутствовавшие друзья, весьма взволнованные, поддержали его.
Их «дерзкое поведение» было отмечено в рапорте главного комиссара полиции.
Зенна арестовали и увезли. Арест был произведен за принадлежность к нелегальному
студенческому обществу. После мучительно долгого пребывания в тюрьме он
был выслан в Тироль, где ему пришлось влачить жалкое существование.
Франц Шуберт
С рис. Л. Купельвизера. 1821 г.
Такое событие, чрезвычайное для шубертовского кружка, не было в то время
случайным. Период зрелого творчества Шуберта совпадает с самыми мрачными
страницами истории Австрии. Это были годы жестокой реакции, наступившей
во всей Европе после поражения Наполеона и знаменитого Венского конгресса
1815 года. Важный голос в этом монархическом хоре исполняла именно Австрия
во главе с ее фактическим правителем канцлером Меттернихом.
Австрийское правительство смертельно боялось влияния французской буржуазной
революции 1789 года, всколыхнувшей сердца и умы миллионов людей. Недаром
во время нашествия Наполеона австрийский император поспешил сдать Вену
без боя, потому что народного ополчения он опасался больше, чем иноземного
врага. Теперь же, когда война закончилась, в стране был установлен жестокий
полицейский режим. Кругом царил дух инквизиции; католическая церковь,
этот верный страж монархии, раскинула свою паутину по всем уголкам страны.
Все внимание правительства и церкви направлялось на удушение передовой,
прогрессивной мысли. Произведения литературы подвергались строжайшему
контролю цензоров, а деятелей искусства неотступно преследовал тайный
полицейский контроль.
О развитии национально-демократического искусства правительство не думало
заботиться. «Мне гении не нужны, мне нужны верноподданные, рьяно выполняющие
свой долг», — выразился однажды император, и слова эти как нельзя более
красноречиво говорят об отношении к деятелям искусства в императорской
Вене.
Шуберт, не обладавший ни богатством, ни знатным происхождением, был очень
далек от придворных кругов, а музыка его, подлинно народная, близкая простым
людям, не могла рассчитывать на высочайшее покровительство. «Я родился
на свет для того, чтобы быть композитором, чтобы я мог сочинять свободно
и без хлопот», — говорил он, но об этом можно было только мечтать.
Композитор по-прежнему очень нуждался. Творчество все еще «не хотело его
кормить». Правда, отдельные произведения наконец начали исполняться, но
денег это не приносило. Да и добиться исполнения было чрезвычайно трудно.
Вот что писал в 1816 году по поводу кантаты Шуберта «Прометей» один из
его друзей и покровителей Зоннлейтнер: «Это произведение, полное выдумки
и экспрессии, осталось неизвестным публике. Я неоднократно предлагал его
для исполнения на концертах музыкального общества и т. п., но никто не
хотел рискнуть исполнить произведение молодого, еще непризнанного композитора.
Отвергнутая кантата отомстила за себя — она пропала».
С тех пор прошло два года, возникло множество новых произведений, но положение
с их публичным исполнением и изданием почти не изменилось. Лишь отдельные
песни Шуберта, включенные в репертуар Фоглем, иногда звучали на концертах.
В начале 1821 года в придворном Кернтнертортеатре Фогль исполнил «Лесного
царя». По словам Шпауна, «многочисленная публика слушала с напряженным
вниманием и наградила композитора и певца бурными аплодисментами. Исполнив
эту трудную песню, Фогль должен был повторить ее. Такой же успех имела
и впервые исполнявшаяся «Деревушка», написанная для четырех голосов».
Однажды «повезло» и оркестровому произведению— увертюре в итальянском
стиле, которая была исполнена 1 марта 1818 года. В печати появился благосклонный
отзыв: «Второе отделение началось очаровательной увертюрой молодого композитора
Франца Шуберта. Этот ученик достославного Сальери уже теперь умеет тронуть
и потрясать "все сердца. Хотя тема была удивительно проста, из нее
развилось обилие самых поразительных и приятных мыслей, разработанных
с энергией и умением».
Но как несоизмеримы эти отдельные случаи публичного исполнения шубертовских
произведений со всем богатством созданного уже в эти годы! Друзья Шуберта
стремились сделать все возможное, чтобы его музыка находила дорогу к слушателям.
Пропагандистами его творчества были некоторые исполнители (среди них самая
почетная роль принадлежит Михаэлю Фоглю), а также меценаты, в домах которых
регулярно устраивались музыкальные вечера. Познакомившись с музыкой Шуберта
и полюбив ее, они с искренним энтузиазмом пропагандировали произведения
молодого композитора в своем кругу, стараясь почаще включать их в программу
домашних концертов. Прежде всего нужно назвать дом братьев Зоннлейтнеров
— Гундельхоф, где на музыкальных вечерах бывало до 120 гостей. Здесь,
в Гундельхофе, Шуберт встретил еще одного чуткого исполнителя своих песен
— молодого чиновника Августа Гимниха, большого любителя музыки, обладавшего
красивым тенором.
Такие домашние концерты устраивались и в домах других энтузиастов-шубертианцев:
сестер Фрелих, чрезвычайно одаренных музыкально; ученого Ваттерота, в
честь которого была создана кантата «Прометей»; поэта Генриха Коллина.
Через эти маленькие очаги венской музыкальной жизни произведения Шуберта
проникали в широкие круги слушателей. Конечно, в более благоприятном положении
находилась камерная музыка (песни, фортепианные пьесы, ансамбли): для
нее легче было найти исполнителей. Но все это ровно ничего не давало в
материальном отношении. Бывали дни, когда композитору приходилось довольствоваться
одним черным кофе.
При всем этом Шуберт не унывал, всегда был жизнерадостен и добродушен,
жил кипучей творческой жизнью, создавая одно произведение за другим.
По-прежнему это в основном песни (из них около тридцати— на тексты Майрхофера).
Но в годы постоянных шубертиад возникает и множество фортепианных миниатюр,
особенно танцев. Шуберт отдает дань и другим музыкальным жанрам: появляются
первые фортепианные сонаты, камерные произведения (квартет ми мажор),
оркестровые сочинения (две увертюры, две симфонии).
Из песен этих лет выделяются полная безмятежной, безоблачной радости знаменитая
«Форель» и насыщенная глубоким раздумьем и печалью песня «Скиталец», затронувшая
одну из важных тем творчества Шуберта — тему странствий по свету в поисках
желанной «земли счастья». (Обе эти песни позднее были использованы автором
в произведениях других жанров).
Летом 1819 года Шуберт вместе с Михаэлем Фоглем отправился в концертную
поездку по Верхней Австрии. Это была родина Фогля, и он ежегодно приезжал
сюда на летние каникулы. Поездка принесла отдых в живописной горной местности
и была творчески очень интересна. Шуберт не подозревал, что здесь, в незнакомых
ему местах, он встретит столько поклонников своего таланта. В этом была
заслуга его друзей. Шпаун и Штадлер (они также были родом из Верхней Австрии)
частенько навещали родные для них места и знакомили местных любителей
музыки с лучшими произведениями Шуберта. Таким образом, почва к выступлениям
композитора была подготовлена.
Первым городом, который посетили Фогль и Шуберт,
был Штейр. Здесь, в доме управляющего рудниками
Сильвестра Паумгартнера и другого мецената, Иосифа фон Коллера, зачастую
устраивались музыкальные вечера. С приездом Фогля и Шуберта эти вечера
стали настоящим праздником для любителей музыки.
Паумгартнеру особенно полюбилась шубертовская «Форель», которую он без
конца просил повторить. Этой привязанности мы обязаны появлением на свет
так называемого «Форельного квинтета» Шуберта, в одной из частей которого
варьируется мелодия песни «Форель»:
Квинтет был написан по просьбе Паумгартнера и ему же посвящен. Паумгартнер
исполнял в нем партию виолончели. «Форельный квинтет» — одно из самых
светлых, безмятежных произведений Шуберта. Музыка его отличается необычайно
радужным колоритом, почти без единой «тени». Это не создает однообразия
— столько различных оттенков настроения в близких друг другу радостных
темах, так разнообразно используются тембры инструментов, ритмические,
динамические, регистровые краски. Темы свободно льются одна за другой
словно в порыве импровизации, но это не мешает музыке иметь классически
стройную форму. Темы всех частей привлекают пе-сенностью, свежестью интонаций.
И есть еще одна отличительная особенность: там и здесь мелькают своеобразные
взлеты и спады мелодии, словно подражающие всплескам воды (это свойственно
и фортепианному сопровождению самой песни «Форель»). Таким радостным «всплеском»
открывается квинтет и подобным же завершается.
Несколько необычен состав квинтета (в него входит контрабас). Необычно
и количество частей (пять вместо четырех). Но особенности музыкального
развития в каждой части — при всей новизне шубертовских мелодий и гармонии
— тесно связаны с классическими традициями камерной музыки.
Это лучезарное произведение полюбилось не только слушателям гостиной Паумгартнера.
И в наши дни «Форельный квинтет» занимает достойное место в репертуаре
исполнителей.
Из Штейра друзья направились в Линц, рассчитывая также посетить родину
Моцарта — Зальцбург, но это не удалось. Повсюду Шуберт упивался красотою
природы; в целом поездка оставила в его душе яркие, неизгладимые впечатления.
В Вену друзья возвратились в середине сентября.
В ближайшие годы внешние обстоятельства жизни Шуберта почти не изменялись.
Он пишет много музыки для театра. В этой области творчества ему не суждено
было сказать новое слово, хотя она неудержимо манила его всю жизнь. В
творческом пути Шуберта театральная музыка занимала большое место, доставляя,
к сожалению, огорчения и разочарования.