К. Васильева - Франц Шуберт

Шуберт Ф. (ноты)



Биография, жизнь, творчествор композитора Ф. Шуберта

 

Глава VI
ЖИЗНЕННЫЕ ТРУДНОСТИ

 

 

Бесконечные неудачи, тяжелая, изнурительная болезнь, распад кружка, разлука с самыми близкими друзьями — все это сильно повлияло на душевное состояние Шуберта. Сохранившиеся страницы его дневника (1823—1824 годы) полны горьких мыслей. Это не записи о событиях, а глубокие размышления о жизни, о человеческих взаимоотношениях. «Никто не в состоянии понять радости другого. Всегда кажется, что мы идем друг к другу, а на самом деле лишь ходим друг около друга. О, какое мучение для того, кто это сознает! Мои музыкальные произведения имеют своим источником разум и страдания; те из них, которые порождены одним страданием, кажется, меньше всего радуют мир», — записал он 27 марта 1824 года.
Иногда высказывания носят характер афоризмов. Мужественный человек, Шуберт стремится стать выше житейских невзгод, философскими размышлениями уменьшить боль душевных переживаний: «Страдания обостряют ум и укрепляют душу. Напротив, радость редко помышляет о первом и расслабляет вторую, она делает человека легкомысленным».

Через несколько дней, 31 марта, Шуберт пишет Леопольду Купельвизеру полное отчаяния письмо:
Дорогой Купельвизер!
Мне уже давно хочется тебе написать, но я никак не мог решить, с чего начать. Я чувствую себя самым несчастным, самым жалким человеком на свете. Представь себе человека, здоровье которого никогда больше не поправится и который, отчаявшись, вместо того чтобы улучшать его, только ухудшает.
Представь себе человека, говорю я тебе, самые блестящие надежды которого рухнули. Любовь и дружба не приносят ему ничего, кроме мучительных страданий, ему угрожает потеря вдохновения красотой, и я задам тебе вопрос: разве это не жалкий, не несчастный человек?
«Тяжка печаль и грустен свет, ни сна, ни покоя мне, бедной, нет» — эти слова я могу напевать каждый день, ведь каждую ночь, когда я ложусь спать, я надеюсь больше не проснуться, и каждое утро возвращает мне лишь вчерашние страдания. Так провожу я дни без радости, без друзей, лишь изредка ко мне забежит Швинд, принося с собой как бы отблеск прошедших светлых дней.
Наше общество, как ты, вероятно, уже знаешь, само приговорило себя к смерти, все больше увлекаясь бессмысленным горлодерством. пивом и сосисками. Через два дня оно будет распущено. Правда, я там почти не бываю с твоего отъезда.
К распаду кружка добавилось еще одно печальное обстоятельство: 20 февраля состоялся последний концерт в доме Зоннлейтнера — Гундельхофе, в этом «рассаднике настоящей венской жизнерадостности». По неизвестной причине эти концерты прекратились навсегда. Правда, Шуберту открылись двери в дом другого мецената, Гаэтано Джьянастазио дель Рио, но там он не встречал такого теплого участия и сочувствия своему творчеству, как в доме Зоннлейтнеров.
Мрачное состояние, в котором находился Шуберт весною 1824 года, несколько рассеялось летом. Появилась возможность вновь отправиться на лето в Желиз с семейством Эстергази в прежней должности учителя музыки графских дочерей. С одной стороны, это сулило хотя бы временное освобождение от забот, от нужды, отдых на лоне природы, возможность несколько поправить пошатнувшееся здоровье. С другой стороны, это теперь — по сравнению с 1818 годом — означало потерю свободы. Все же надежды на отдых одержали верх над сомнениями. Со смешанным чувством радости и досады Шуберт вторично отправляется в Венгрию.
Все здесь уже знакомо, но многое изменилось. И сам Шуберт уже не мальчик без роду и племени, а довольно известный композитор. Это изменило и взаимоотношения с графской семьей. На этот раз композитора поселили не с прислугой, а в графском доме, и, если в первую поездку он был «освобожден от жаркого», то теперь он обедал за одним столом со всем семейством графа. Кроме того, было увеличено и жалованье.
Однако Шуберта волновали не столько материальные обстоятельства, сколько зародившееся увлечение юной Каролиной Эстергази, младшей из двух сестер. Это увлечение давало еще более остро почувствовать непрочность положения музыканта в обществе, непреодолимую грань, отделявшую человека низшего круга, пусть даже и гениального, от «высокородной» графини. Однако горечь этого сознания уравновешивалась благотворным влиянием поэтического возвышенного чувства.
Увлечение, при всей скромности Шуберта, не осталось незамеченным для окружающих. По воспоминаниям одного из близких друзей Эстергази, Шуберт «всем сердцем полюбил младшую дочь графа — Каролину. Ей он оставался верен до конца своих дней. Каролина ценила Шуберта, ценила его гений, но не отвечала на его любовь и, быть может, даже не подозревала, как сильна она была.

Композитор
Леопольд Купельвизер С рис. И. Хемпля


О чувстве Шуберта Каролина узнала из его собственных слов. Однажды в шутку она упрекнула его, что он не посвятил ей ни одного из своих музыкальных произведений, а он ответил: „К чему же? Ведь и так все посвящается вам"».
Кстати, Шенштейн — автор этих воспоминаний и страстный поклонник итальянского театра — искренне увлекался музыкой Шуберта. Обладая красивым, благородно звучавшим баритоном, он часто исполнял его произведения в доме графа, а впоследствии стал таким же страстным пропагандистом его творчества, как и Фогль. Их совместные с композитором выступления в Вене неизменно пользовались успехом. Шуберт посвятил Шенштейну свой цикл «Прекрасная мельничиха», и посвящение это было выражением искренней признательности автора вдохновенному и чуткому исполнителю его песен.
Здоровье Шуберта за лето улучшилось, о чем он с радостью сообщает друзьям, неизмено добавляя слова о горечи разлуки с ними. Но все же его душевное состояние было близко к мрачному периоду весны 1824 года, отраженному в его дневнике.



Ум и сердце Шуберта и теперь терзали тяжелые мысли о явном упадке, который переживало современное общество. В сентябре он посылает Шоберу стихотворение, в котором пишет об этом.
«Несмотря на то, что я уже пять месяцев совершенно здоров, — писал Шуберт, — мою радость омрачает отсутствие Купельвизера и твое, и иногда мне бывает очень тяжело. В один из таких мрачных часов, когда я особенно болезненно ощущал ничтожность жизни в бездействии, столь характерном для нашего времени, из-под моего пера вырвалось стихотворение. Я посылаю его тебе только потому, что даже мои недостатки ты будешь порицать с любовью и щадя меня».

ЖАЛОБА К НАРОДУ
Ты, молодость, погибла в наши дни.
Давно народ свои растратил силы.
Все так однообразно, так уныло.
В ходу теперь ничтожества одни.
Мне только боль великая дана,
И с каждым часом силы убывают.
О, разве и меня не убивают
Бессмысленные эти времена?
Подобно старцу хилому, народ
К постыднейшему тянется покою
И, угрожая ветхою клюкою,
Прочь гонит юность от своих ворот.
И лишь, искусство, ты таишь в себе
Огонь эпохи действия и силы.
Ты нашу боль незримо утолило
И не сдалось безжалостной судьбе.

Смелые мысли, заключенные в этом стихотворении, говорят о том, что Шуберт тяжело переживал угнетающую обстановку в стране, бесправное положение народа. Мысль задушена, силы рассеяны. Ту же мысль высказал он однажды другими словами: «Отчаяние является уделом почти каждого мыслящего человека на этом ужасном свете».

Девушка Шуберта
Каролин Эстергази


Но Шуберт верит в действенность искусства. Оно способно пробудить сознание и мужество, оно должно хранить в себе «огонь эпохи действия и силы». Путь художника — не прочь от жизни, а наоборот, — к жизни. Нужно пробуждать от спячки, воспевать красоту и силу человека!
Своим творчеством Шуберт отвечал на этот призыв.
В Вену Шуберт возвратился только в ноябре. Первое время он жил с родными, но потом снял крохотную комнатку в центре Вены.
В этом году он особенно сближается с художником Швиндом, заменившим ему отсутствующих Шобера и Ку-пельвизера. Вскоре к ним присоединяется Бауэрнфельд, поэт и сатирик, впоследствии принимавший активное участие в революции 1848 года. Бауэрнфельд оставил интересные воспоминания, где в непринужденной форме рассказывает об этом периоде жизни Шуберта:
«С возрастом люди становятся болтливыми, но только в юности нам, собственно, есть что сказать друг другу и никогда не удается высказать все. Так было и с нами. Как часто мы трое (Шуберт, Швинд и Бауэрнфельд) шатались по городу до утра, провожая друг друга домой. Но из-за того, что мы никак не могли расстаться, мы в конце концов все вместе у кого-нибудь одного оставались ночевать. С комфортом мы не считались. Друг Мориц часто ложился прямо на пол, укрывшись лишь одним кожаным плащом. Шляпы, сапоги, галстуки, а также сюртуки и прочие принадлежности туалета, если только их можно было надеть, были общими. Вследствие многократного употребления кто-нибудь привыкал к одной вещи, и тогда она естественно становилась его бесспорной собственностью. У кого были деньги, тот платил за другого или за всех. Но иногда бывали случаи, что у двоих денег не было, а у третьего — хоть шаром покати. В подобных случаях мы и на брудершафт пили сахарную водичку».
Великое дело — молодость и дружба! Они помогали с улыбкой переносить лишения и невзгоды. А их по-прежнему было немало. Шуберт прекрасно выразился однажды о печальной судьбе художника и его творений в современном обществе: «Мудрое и благотворное государственное устройство позаботилось о том, чтобы художник всегда оставался рабом всякого жалкого торгаша».
Наступил 1825 год. Радостным событием его для Шуберта была предпринятая в третий раз поездка по Верхней Австрии вместе с Михаэлем Фоглем, поездка, полная творческих радостей, любования природой, ознакомления с интересными местами. Незадолго до этого Шуберт вновь отсылает свои песни Гёте (это были изданные Диабелли три песни: «Вознице Кроносу», «К Миньоне» и «Ганимед»), сопровождая их почтительным и скромным письмом:
Ваше сиятельство!
Если бы мне удалось посвящением этого переложения на музыку Ваших стихов выразить мое безграничное уважение к Вашему сиятельству и, быть может, завоевать хотя бы небольшое внимание к моей незначительной личности, то я почел бы исполнение этого моего желания прекраснейшим событием в моей жизни. С самым большим уважением Ваш преданнейший слуга
Франц Шуберт

Письмо Шуберта пришло к Гёте в один день с посланием Мендельсона (Мендельсон прислал ему три квартета). Реакция поэта была резко контрастной. Вторично ни слова не ответив Шуберту, он письменно выразил свою благодарность Мендельсону, творчеству которого очень симпатизировал.
Шуберт в это время находился уже в Верхней Австрии. С радостью встречал ©н там старых друзей. На вечерах в их домах, а также во время чудесных загородных прогулок музыка лилась нескончаемым потоком. Неутолимая жажда слушателей и изумительная природа этих мест были вдохновляющими источниками творческой энергии композитора.
Его письма раскрывают глубокую любовь к природе, умение самозабвенно любоваться ее красотой. «Представь себе сад, — пишет он брату Фердинанду, — раскинувшийся на несколько миль. В саду бесчисленные дворцы и поместья, которые утопают в зелени. Представь себе речку, петляющую меж ними, представь себе пашни и поля, расстилающиеся подобно прекраснейшим разноцветным коврам, затем роскошнейшие луга, словно ленты, опоясывающие их, и, наконец, бесконечные аллеи громаднейших деревьев. Все это окружено необозримыми рядами высочайших гор, словно стражей, охраняющей сию небесную долину. Вообрази себе все это, и ты будешь иметь лишь слабое представление о невыразимой красоте этих мест».
А вот описание путешествия, где лирическое чувство восхищения природой переплетается с тонким шубертовским юмором: «.утро было чудеснейшим во всем и на всем свете. Унтерсберг, или, собственно, гора высочайшая, со своей свитой простой челяди гор, великолепно сверкала и сияла на солнце или, вернее, наряду с солнцем. Мы ехали по вышеописанной долине, как по Эллизию, который, однако, имел то преимущество перед раем, что мы сидели в очаровательной коляске, тогда как Адам и Ева этим удобством не пользовались. Вместо диких зверей нам попадалось навстречу много прехорошеньких девушек.
На обратном пути мы совершили подъем пешком, это чертовски высоко, но зато открывается чудесный вид на долину. Небо, дьявол!. Описывать путешествие — это нечто ужасное, я больше не могу».
Осенью Шуберт вернулся в Вену, как всегда, с пустым карманом, но с полным портфелем новых произведений и полный ярких впечатлений.
Основным творческим итогом путешествия была так называемая «гаштейнская» симфония (композитор начал сочинять ее в Гаштейне). Долгое время она считалась утраченной. Однако в новых исследованиях о творчестве Шуберта высказывается предположение, что последняя до-мажорная симфония композитора, завершенная в 1828 году, и есть «гаштейнская», работа над которой была временно прекращена.
Кроме симфонии, во время поездки он написал две замечательные фортепианные сонаты (ля минор опус 42 и ре мажор опус 53). Увлеченный поэзией Вальтера Скотта, Шуберт создает ряд вокальных произведений на его тексты.
В Вене Шуберт встречается со старыми друзьями Шобером и Купельвизером, вернувшимися на родину. Радости не было границ.
Однажды Шуберту удается получить солидную сумму за песни на тексты Вальтера Скотта. «Подобным гонораром Шуберт был весьма доволен и высказал намерение экономно расходовать его, — вспоминает Бауэрнфельд, — но, как всегда, дело ограничилось намерениями. Первое время он жил на широкую ногу, платил за других, давал в долг направо и налево, а потом приходилось вновь класть зубы на полку. Итак, очень скоро Шуберт вновь остался без гроша. Это было что-то вроде постоянного прилива и отлива». Вечная нужда заставляет его вновь добиваться постоянной музыкальной должности, на этот раз весьма почетной. После смерти Сальери его место занял второй придворный капельмейстер, должность которого стала таким образом свободной. Шуберт и претендовал на эту вакансию. Среди претендентов был еще один ученик Сальери, Ансельм Хюттенбреннер. Но ни Шуберту, ни Хюттен-бреннеру не удалось занять это место: в интересах казны оно было передано старику Вейглю во избежание выплаты ему пенсии.
Больше того, Шуберту пришлось пережить еще и унижение: когда он предложил новому придворному капельмейстеру свою мессу для исполнения, тот нагло заявил, что не слышал еще ни одного произведения Шуберта, а мессу забраковал за то, что она «написана не в том стиле, который любит император».
Неудачей окончилась и попытка получить место капельмейстера в Кернтнертортеатре. Мнения друзей о причинах этой неудачи расходятся. Одни видят основную причину отказа в укладе жизни композитора, неприспособленного к регулярной службе; другие — в театральных интригах, третьи — в гневной вспышке Шуберта во время репетиции, когда он отказался облегчить арию для молодой певицы и ушел из театра.
Как бы то ни было, но Шуберт оставался, как прежде, без постоянного заработка, в вечной кабале у венских издателей, всячески заботящихся о снижении его гонорара. Повторные попытки завязать отношения с немецкими издателями ни к чему не привели.

Общество любителей музыки, которому Шуберт обещал посвятить свою «гаштейнскую» симфонию, согласилось включить произведения композитора в программу одного из концертов. Концерт состоялся 30 апреля 1826 года. Симфония, которую также предполагалось исполнить, в программе не указана. Очевидно, композитор не успел ее закончить. Общество избрало Шуберта своим членом и выдало ему гонорар в сумме 100 гульденов «за его заслуги перед обществом и в виде поощрения на будущее».
Лето 1826 года Шуберт провел вместе с Шобером и Швиндом в предместье Вены Веринге. Здесь за десятидневный срок он создает замечательный квартет соль мажор, пишет вокальные произведения. С возвращением в Вену Бауэрнфельда Шуберт с увлечением начинает работать над оперой «Граф фон Глейхен», но цензура запретила пьесу.
В этом же году осенью написаны и фортепианная соната до мажор, посвященная Шпауну, рондо си минор для скрипки и фортепиано и полное мужественной силы и радости фортепианное трио си-бемоль мажор.
За год Шуберту удалось продать издателям 21 произведение, но они по-прежему очень скудно оплачивались.

Швинд
Мориц фон Швинд Автопортрет. 1822 г.

Венская публика все больше интересовалась им, но ведь композитор давно «продал себя» издателям. Всю жизнь ему мешало неумение вести свои дела. Бауэрнфельд так рассказывает об этом:
«Те друзья и товарищи, среди которых Шуберт охотнее всего проводил время, редко были в состоянии помочь ему, а чтобы пробиться в высшие круги, найти себе благодетеля, который помог бы ему подняться, для этого у Шуберта не было ни склонности, ни умения. Неудивительно, что он не сумел ни устроиться на службу, ни добиться постановки своих опер. Так он всю свою жизнь прожил, находясь в крайне стесненных обстоятельствах, и едиственным источником дохода и прибежищем оставались для него торговцы музыкальными изданиями, которые, как только могли, угнетали и эксплуатировали его. Порою перед лицом столь мрачных перспектив он терял всякое мужество и надежду».
Не раз композитор с горечью восклицал: «Что будет со мною, бедным музыкантом? Придется мне на старости лет, как гётевскому арфисту, обивать чужие пороги, выпрашивая кусок хлеба!»
Встречи друзей возобновились, но стали носить иной, более спокойный характер. Дни первой молодости прошли, все несколько остепенились. Многие обзавелись семьями. Каждая помолвка отмечалась особо торжественными «шубертиадами», на которых Фогль пел под аккомпанемент Шуберта, а затем композитор играл в 4 руки с пианистом Гахи.
«Это были лучшие часы моей жизни, — писал позднее пианист, — и я не могу без глубочайшего волнения вспоминать об этом времени. Я не только узнавал много нового в эти минуты. Чистая и беглая игра моего маленького партнера, его свободная интерпретация и то нежное, то пламенное и энергичное исполнение доставляли мне большую радость, которая еще более усиливалась благодаря тому, что в этих случаях свойственная Шуберту общительность раскрывалась во всем своем блеске и он сопровождал игру то забавными, то саркастическими, но всегда очень меткими замечаниями».