М. Тероганян - Леонид Афанасьев

 

БИОГРАФИЯ

 

Леонид Викторович Афанасьев родился в старинном сибирском городе Томске 20 августа 1921 года. Дата эта—в метрике композитора, вот почему здесь нужно, словно забегая вперед,—ибо, нарушая хронологию, придется говорить о военных годах композитора,—разъяснить читателю одно обстоятельство, иначе он может в иных, даже сугубо справочного характера изданиях обнаружить, что год рождения композитора— 1920-й. Не странно ли? Всякого рода ошибки с датами чаще всего встречаются в биографиях людей, живших в очень далекие от нас времена. Но наш современник, композитор, зрелые годы жизни которого прошли не где-либо, а в Москве?

Все, однако, в данном случае объясняется очень просто. В 1944 году Леонид Афанасьев, тяжело раненный, не месяц и не два—очень долго лежал в разных госпиталях, абсолютно без движения, с парализованной речью. Когда же к нему начала возвращаться способность говорить, нахлынули корреспонденты из газет и журналов, жаждавшие узнать, кто же скрывается «под номером», поскольку ни имени и ни фамилии раненого не было известно. Вот тогда-то медленно произнесенное больным, еле внятное «двадцатое»—он еще собирался сказать «августа», имея в виду день рождения—один из нетерпеливых интервьюеров записал как год рождения, и так это и было в те давние времена где-то опубликовано. Затем пошло соответствующее «тиражирование», И уже ничем не объяснимая инерция непоколебимой веры в то, что это было напечатано со слов «самого» композитора, привела к тому, что даже в книге «Союз композиторов СССР. Справочник», вышедшей в издательстве «Советский композитор» в 1981 году, годом рождения Леонида Викторовича Афанасьева указывается. 1920-й!
Несколько слов о городе Томске—прежде всего потому, что здесь прошли первые четыре года жизни будущего композитора. Срок, разумеется, и не слишком большой, но ведь как раз в этот ранний период происходит едва ли не самое интенсивное, жадное восприятие раскрывающегося перед ребенком мира—и дома, и вне его. И те, кто был ближе всего к маленькому Лене—его мать и отец,—своей высокой общей культурой в значительной мере были обязаны городу Томску, не говоря уже о том, что в нем получили свое специальное образование—музыканта и инженера.
Именно этому городу, приближающемуся к своему 400-летию, выпало на долю стать первым университетским городом Сибири и считаться ее самым книжным городом в дореволюционной России. Здесь же, немного позже университета, был в 1900 году основан технологический институт, положивший начало техническому образованию в Сибири.
С Томском связаны имена крупных русских и советских государственных деятелей и деятелей нашей отечественной науки и литературы—А. Ульяновой, С. Кирова, В. Куйбышева, Д. Менделеева, К. Станюковича, В. Короленко, В. Обручева, Н. Бурденко, В. Шишкова, И. Курчатова, Г. Николаевой и ряда других.

Река Томь, на берегах которого стоит Томск, бескрайние сосновые, березовые и кедровые леса, его окружающие, сады и парки внутри самого города, удивительная и неповторимая деревянная архитектура, придающая городу особый колорит и привлекающая к нему внимание знатоков и ценителей этого вида искусства со всего мира—все это незаметно воспитывало в совсем еще маленьком Лене Афанасьеве и любовь к природе, и чувство прекрасного.
О тех, кто формировал его человеческий характер, Леонид Афанасьев вспоминает и рассказывает увлеченно, с необыкновенной теплотой, и нельзя не верить всему тому, что сохранила благодарная память композитора о близких ему людях, воспитавших в нем в первую очередь гражданина и патриота своей Родины,
Конкордия Евгеньевна, урожденная Генерозова, мать Леонида Афанасьева, была музыкантом-профессионалом. Окончив музыкальное училище в Томске, она в дальнейшем, в Семипалатинске, куда переехала вместе с сыном в 1930 году после скоропостижной и преждевременной смерти мужа Виктора Васильевича, работала в областном радиокомитете, где была и концертмейстером, и педагогом по роялю, и даже диктором. Одно время ей пришлось вести занятия и по вокалу. Ее любили и ценили коллеги по работе, любила молодежь, вот почему подопечные Конкордии Евгеньевны разных лет не порывали связи с ней и тогда, когда она стала жить уже в Москве, переехав к сыну в 1953 году.
Когда Афанасьев был мальчиком, матери очень хотелось, чтобы Леня не просто занимался музыкой, но пошел по ее стопам, то есть сделал бы музыку своей профессией: она безошибочно угадывала его незаурядные способности. Наверное, серьезное увлечение сына авиацией не могло не огорчать ее долгое время, но позднее ей не раз приходилось убеждаться в том, что все в жизни ее единственного сына шло естественно и правильно, ибо авиация лишь необыкновенно обогатила его как художника-музыканта. Конкордии Евгеньевне было суждено стать свидетельницей больших творческих достижений сына и того, какое общественное признание получили эти достижения. Впрочем, и в то время когда было еще слишком далеко до вполне серьезных успехов, но зато домашние музыкальные уроки сына ничего кроме огорчения Конкордии Евгеньевне не приносили, она тем не менее охотно принимала «профессиональные услуги» своего мальчика: он (и никто другой, ибо другим это не доверялось) безукоризненно. переворачивал ноты на всех ее публичных выступлениях!

Отец композитора, Виктор Васильевич, родом из семиречинского казачества, сперва окончил кадетское училище, а затем Томский политехнический институт. Не от него ли перешла к сыну любовь к авиации? Ведь молодость Виктора Васильевича совпала с зарождением в России воздухоплавания, и лишь неважное зрение помешало ему осуществить свою мечту — научиться летать, управлять воздушной машиной. Но старший Афанасьев, всегда чем-то увлеченный, мог передать своему сыну и другие, не менее «качественные» гены—музыкальные: он был очень привязан к музыке, недурно играл на рояле (по слуху, ибо никогда не учился)—и играл, по свидетельству близких, на удивление профессионально точно, не позволяя себе мелодических, ритмических и даже гармонических ошибок, Виктор Васильевич говорил порою, что у него «много музыки в голове». Кто знает, может быть, он сам мог стать композитором?
Назовем еще двух близких родственников Леонида Афанасьева—деда по линии матери—Евгения Дмитриевича Генерозова и тетку по линии отца—Нину Васильевну Афанасьеву. В большой любви этих людей к мальчику не было ничего, что привело к избалованности или сделало бы его белоручкой. Семью деда очень чтили в Томске. Сам дед, принадлежа к почтовому ведомству, исколесил вдоль и поперек Сибирь, которую отлично знал. Человек самых прогрессивных взглядов, он располагал огромной библиотекой, доступной для каждого. С ним всегда было много молодых людей.
Плодотворно влияние на юного Леонида Афанасьева и тетки Нины Васильевны, педагога школы фабрично-заводского обучения, а затем и Высшего военного училища пограничных войск.
Школа, школьные годы. С ними в жизни Леонида Викторовича Афанасьева связано очень много. В сущности, тот Афанасьев, которого все знают сегодня,— композитор, а в прошлом боевой летчик, командир эскадрильи штурмовиков, участник Великой Отечественной войны, общительный и жизнерадостный, к тому же не просто внешне спортивного склада человек, но и человек, весьма недурно владеющий некоторыми видами спорта,—сформировался в старших классах образцовой школы № 1 имени Н. Г. Чернышевского города Семипалатинска (закончил в 1939 году). Школа, вспоминает Леонид Викторович, была поистине великолепной— учителями, товарищами, традициями. Директор школы И. Квасов, бывший партизаном на Дальнем Востоке в годы гражданской войны, преподаватель физкультуры В, Рябов и многие их коллеги, не ограничиваясь своими прямыми служебными обязанностями, поощряли ценные начинания своих питомцев, отдавая им все свои душевные силы. Кажется удивительным не только то, откуда бралось время на многочисленные увлечения ребят, но и сам круг их интересов, затрагивавших разные виды искусства и, конечно же, спорт. Участие во всех спортивных школьных соревнованиях неизменно приносило Лене Афанасьеву и его друзьям призовые места. Превосходный пловец, летом Леонид дежурил на посту ОСВОДа на мощном Иртыше, готовый в любую минуту придти на помощь утопающему. Какая прекрасная школа мужества и выносливости, так пригодившаяся в годы войны летчику Афанасьеву!

Леониду Афанасьеву всегда везло на чутких и преданных друзей и товарищей. (Не происходило ли это от доброй натуры самого композитора?) Так было и в школе, подарившей ему дружбу, в частности, с Абрамом Ицковичем и Аполлоном Добро-мысловым. Бессменный художник школьной стенной газеты, Ицко-вич запомнился композитору, видимо, больше всех других потому, что тот не раз вмешивался—и явно с пользой для дела—во все музыкальные мероприятия товарища. Когда же последнему после войны пришлось решать «гамлетовский вопрос»—быть или не быть профессиональным музыкантом, иначе, поступать или не поступать в консерваторию?—Ицкович, проявив завидную настойчивость, был здесь едва ли не главным «подстрекателем».
В школе был свой самодеятельный оркестр русских народных инструментов, Когда это оказалось необходимым, он превратился в «оперный»: ребята осуществили постановку «Русалки» Даргомыжского! В большую перемену шли своеобразные уроки танцев, для чего всегда назначался дежурный пианист. Роль эту выполнял и Леонид Афанасьев, но в настоящих школьных виртуозах числился тогда не он, а Аполлон Добромыслов1, с кем уже после войны композитор в том же Семипалатинске участвовал, как сказали бы сегодня, в вечерах фортепианного дуэта. Особым успехом пользовались их импровизации на музыку таких популярных в те годы фильмов, как, например, «Большой вальс», «Сто мужчин и одна девушка».
Кстати, с одной импровизацией у композитора связаны особые воспоминания. Война окончена, и часть, в которой служил капитан
Афанасьев, дислоцирована в городке близ Вены. Тогда-то советское командование, заботясь о здоровье молодого, отлично проявившего себя в боевых операциях офицера (тяжелое фронтовое ранение давало о себе знать), направило его в санаторий известного австрийского курорта. Здесь Афанасьев, увидев фильм «Девушка моей мечты», решает сделать нечто вроде попурри из понравившихся ему мелодий. В санатории есть рояль, но скромный любитель музыки, не слишком уверенный в своих композиторских силах, ищет время, когда бы можно было сесть за инструмент, не привлекая, однако, внимания ни больных, ни обслуживающего персонала. Наконец, момент найден: после ужина, в холле, где стоит рояль,—никого, больные—по палатам. Каково же было изумление Афанасьева, когда он, взяв заключительный аккорд своей фантазии, услышал громкие голоса одобрения, аплодисменты. Это собрались, привлеченные звуками рояля, многие служащие санатория, ничем не выдавшие своего присутствия увлеченному музыканту.
Итак, кроме спорта, казалось, было увлечение еще и музыкой. Но, как это часто бывает, сын преподавательницы фортепиано весьма своеобразно использовал свои большие способности. Предпочитая довериться слуху (наверное, сказывалась наследственность: невольно соблазнял опыт отца!), он вовсе не обременял себя длительными упражнениями за инструментом. Порою доходило до курьеза. Например, Конкордия Евгеньевна предлагала сыну разучить какую-то новую пьесу. Зная, что слух его всегда «вывезет», Леня пускался на хитрость. Она заключалась в том, что он просил мать тут же сыграть ему эту пьесу. Затем, во время очередного урока, он, увлекшись, забывал переворачивать страницы нот. А так как его игра, естественно, не была лишена тех или иных погрешностей, матери не составляло труда понять, что мальчик опять играет на слух и что ее опять «обманули». Разоблачение наступало быстро, и Леня получал еще один выговор. Таким образом, музыкальное образование будущего композитора двигалось не слишком быстро, скорее, наоборот, так как едва ли не все свободное от школы и школьных уроков время уходило, пожалуй, на самое серьезное увлечение—авиацию.

И все-таки был в жизни Афанасьева эпизод, который не только неожиданно нарушил течение его вполне налаженной жизни школьника, перешедшего к тому времени в выпускной класс, но и каким-то образом свидетельствовал о том, что музыка была ему далеко не безразлична. Окончив девятый класс, он вдруг заявил матери: еду в Свердловск поступать в. музыкальный техникум! Естественно, мать была не в малой степени озадачена, ибо прекрасно понимала, на что может, а точнее, не может рассчитывать ее сын. В своих домашних экзерсисах он «добрался» даже до ряда пьес Шопена и прелюдий Рахманинова, требующих по крайней мере хорошей технической оснащенности. Но от его игры на рояле веяло откровенным любительством. В сущности, благословения Конкордии Евгеньевны Леонид не получил и уехал в Свердловск, как говорится, на свой риск и страх. Что и следовало ожидать, главного экзамена—по специальности, то есть по роялю—он не выдержал. Но его отметили и даже приветили, обещая подготовить к дополнительным экзаменам. Кроме того, он успел наладить контакты с оркестрантами, желая продолжить занятия и по линии эстрадной музыки. Казалось бы, и жизнь—жизнь именно музыкальная—могла наладиться в Свердловске так, как этого желал сам Афанасьев. Но тут из Семипалатинска стали приходить письма друзей, поступивших по-своему находчиво и мудро: они словно бы и не звали его обратно, но зато с удовольствием расписывали заманчиво прекрасные планы аэроклуба на ближайшее будущее. И сердце Леонида Афанасьева, мятущееся между музыкой и авиацией, не выдержало: «беглый» семипалатинец вернулся домой, а заодно и в прежнюю школу и, наконец, к ставшей для него поистине родной авиации, которая, как это ясно теперь, одержала в ту далекую пору победу над всеми его другими привязанностями.
.Сначала все было неосознанным—просто тянуло к технике, к мотоциклам и автомобилям. Хотелось разобраться в механизмах, двигателях машин. Потом в душе подростка, в его сознании более явственно «прозвучала» тема авиации, тема неба. Настолько явственно, что в доме Афанасьевых стали появляться—разумеется, пока еще из таких материалов, как фанера и папиросная бумага— модели планеров и самолетов. И восьмиклассник Леня Афанасьев поступает в специальную планерную школу. Ее вскоре преобразовали в аэроклуб, куда был зачислен и он.

Распорядок для Леонида без преувеличения можно назвать каторжным. Его уроки школьника проходили во вторую смену, то есть с двух часов дня, занятия же в аэроклубе порою требовали быть там в три ночи, затем к пяти утра следовало перебраться через Иртыш на аэродром, чтобы участвовать в тренировочных полетах до одиннадцати дня на легендарных (вспомним войну!) ПО-2. На дорогу домой—минимум час. Попав же домой и едва сняв комбинезон, Леня моментально засыпал, и матери приходилось прибегать с работы (благо их квартира находилась близко от радиокомитета), чтобы вовремя разбудить сына, иначе он непременно опоздал бы в школу к началу уроков.
В это же время у него появляется другое сильное увлечение— мотоспорт, для чего Леонид поступает в автомотоклуб. И занятия в мотоклубе доводили его до «дерзких» поступков: когда они совпадали по времени со школьными, Леонид удирал в клуб по. водосточной трубе, ибо нормальные пути выхода из школы были для него закрыты. И все же самым главным в жизни юноши оставалась авиация. Она и положила начало той особой странице в биографии композитора, которая длилась приблизительно с 1937 по 1946 год включительно и которую, позволив себе некоторую торжественность слога, следовало бы назвать «авиационной».

После окончания школы в 1939 году, а заодно и семипалатинского аэроклуба Афанасьев сразу, без каких-либо колебаний сделал выбор дальнейшего пути: авиация, лётное дело. Именно потому, что это соответствовало его стремлению, он и получил, пройдя жесткий отбор, направление в Первое Чкаловское, ныне Оренбургское высшее военно-авиационное училище имени И. Полбина. Здесь требовались, кроме специальной технической подготовки, отменное здоровье и крепкая физическая выносливость, однако тем и другим природа наградила Афанасьева не скупясь. И всё, что требовалось усвоить молодому курсанту такого училища в теории и на практике, он усвоил. Надо полагать, что курс боевых наук он прошел настолько хорошо, что, сдав государственные экзамены, был оставлен в училище в качестве инструктора. А свидетельство об окончании летного училища Леонид Афанасьев получил—такое уж совпадение!—21 июня 1941 года, то есть в день, открывший собою историческую летопись Великой Отечественной войны. Занимаясь с курсантами, готовя их к боевым операциям, Афанасьев не оставлял мысли о фронте, твердо уверенный, что его подлинное место во время войны—в действующей армии. Но на фронт он попал лишь в 1943 году. Тогда его родным домом стал 948-й штурмовой авиационный полк 308-й дивизии Третьего штурмового авиационного корпуса Ставки Верховного Главнокомандования. Родным этот полк и остался для Афанасьева до Дня Победы, таким он вспоминается композитору и много лет спустя, после окончания войны.

 

 

Трудно объяснить, почему в нашей художественной и публицистической литературе иные, подлинно героические военные биографии предстают как самые обыкновенные, ничем не примечательные. Не потому ли, что человек, совершающий подвиг, менее всего думает об этом? Действительно, сам Леонид Афанасьев был бы очень удивлен (да и почувствовал себя крайне неловко), если бы услышал, что его именуют героем. А ведь то, что совершил он—во всяком случае, во второй части своей военной биографии—иначе как героизмом не назовешь. «Вторая часть биографии»—это то, что относится к возвращению Леонида Викторовича в строй после ранения. Ему очень помогли боевые товарищи, соорудившие из ремней специальное приспособление для больной ноги летчика. В сущности, и до и после тяжелой контузии капитан Афанасьев3 занимался одной и той же «работой»: поднимал в воздух и вел к цели нагруженные бомбами штурмовики. Но в случае «до» штурвал боевого воздушного корабля находился в руках здорового человека, а в случае «после»—в руках инвалида, буквально вернувшегося с того света4, словом, человека, приговоренного врачами не к одному году мучительного выздоровления, ибо у него было тяжелейшее ранение позвоночника.
В ночь с 4-го на 5 июля 1944 года вражеская авиация совершила внезапный налет на одну из деревень близ Минска, где временно дислоцировалось подразделение командира эскадрильи штурмовиков капитана Афанасьева. Падающие со зловещим воем бомбы, горящие избы, освещающие все вокруг как днем, обезумевшие от ужаса женщины, старики и дети,—казалось, наступил кромешный ад. В доли секунды Афанасьев принимает решение: любой ценой постараться спасти самолеты. Он стремглав бежит к ним, но вдруг видит мечущуюся в страхе девочку, которая не в состоянии сообразить, где можно укрыться от смертельных разрывов. Крики летчика до нее не долетали, а когда он попытался добежать до девочки и уберечь ее от гибели, осколки еще одной бомбы, разорвавшейся невдалеке, тяжело ранили его самого. Леонида нашли рано утром—без сознания, парализованного5.
Последующие события могли бы составить сюжет приключенческого фильма. Госпитали, долгое возвращение способности ходить, двигаться. Так уже случилось, но пробуждающийся к жизни Афанасьев оказался без каких-либо документов и так и значился в ряде госпиталей «под номером», пока к нему не вернулась речь. Врачи считали, что окончательное излечение наступит не ранее чем через два года, а он, немного окрепнув, добился выписки. менее чем через полгода! Афанасьев мог ехать домой (да и что другое оставалось ему в его положении?), но, покинув свой последний госпиталь, с больной ногой, «вооруженный» костылями, он отправился. на поиски собственной части. Не сразу, но все-таки нашел ее—в деревне Колпин под городом Броды Львовской области. И здесь, принятый всеми с радостью и огромной теплотой (ведь его считали погибшим!), Афанасьев начал тайные, для командования, тренировки—тренировки до изнеможения. Им владела одна мечта: вновь повести в бой свой самолет. И он добился этой цели: вернулся в строй! Общее число его боевых вылетов приближается к 90. Из них 40 (всего!) Афанасьев совершил после ранения. О том, ценой какого самообладания и выдержки дались ему эти самые 40 вылетов, можно только догадываться, ибо, став студентом консерватории, бывший летчик вновь и вновь оказывался на больничной койке. И. только после Великой Отечественной войны Афанасьев—теперь уже безоговорочно—подчинился «приговору» врачей: с авиацией должно быть покончено навсегда6. Со Дня Победы пройдет почти тридцать лет, Леонид Афанасьев напишет на слова поэта С. Гребенникова одну из лучших своих песен—«Ты к небу не ревнуй меня». Там есть строки, которые композитор, отбросив ложную скромность, мог бы приписать себе:
Как птица,
Я пленник высоты и скоростей.
И если б трижды мне пришлось родиться,
Дорога в небо трижды стала бы моей!

Еще немного о военном прошлом Афанасьева, о его любимой Первой эскадрилье. Тут собрались люди по-своему очень преданные музыке. Выпадала свободная минута,—и в чьих-то руках тут же оказывался баян, под который охотно, от души, пели и плясали. Афанасьев вспоминает голосистых девчат, да и иные из парней не были лишены певческого таланта.
В этом авиационном полку даже была распространена такая шутка: тому, кто разыскивает Первую эскадрилью, следует идти в направлении, откуда слышится. песня. И тогда, когда это позволяла обстановка, комэск Афанасьев становился композитором и брал на себя еще одно руководство—музыкальной самодеятельностью своих фронтовых друзей, А одним из «заводил» в их армейской самодеятельности, вспоминает композитор, был Лев Александрович Горный, сочинявший интермедии, пародии и даже целые пьесы.
О Первой эскадрилье Леонид Афанасьев позднее написал песню. Она так и называется—«Первая эскадрилья»:
Нас было двенадцать верных друзей—
Надежные руки и крылья,
Нас было двенадцать веселых парней —
Первая эскадрилья.

Любопытно, что эту песню следует считать автобиографической не только для композитора, но и для автора приведенных стихов, ибо Александр Комаровский был стрелком этой эскадрильи (см. прим. 1, содержащий отрывок из этой песни).

.Наверное, у подавляющего большинства композиторов есть некое подобие домашнего архива, где лежат ранние сочинения, те безыскусственные и порою наивные опусы, с которых все и начиналось. Вот такого архива у Леонида Афанасьева как раз и нет, ибо то, что уцелело единственно благодаря заботам Конкордии Евгеньевны, архивом не назовешь: всего лишь небольшая папка, в которой собраны разрозненные листы нотной бумаги и две-три нотные тетради небольшого формата с записанными (чаще даже карандашом) песнями, романсами или инструментальными пьесами.
Действительно, сам композитор всегда был равнодушен к подобным вещам, то есть"не собирал заботливо и тщательно когда-то (в школьные годы, позднее на фронте) сочиненную музыку, а папку эту Афанасьев обнаружил только после смерти матери, в 1979 году.

Мы вспомнили о папке с пожелтевшими и частью потрепанными листами нотных тетрадей потому, что как бы ни было случайно или даже хаотично это собрание (в нем—и следы сочинительства, и следы учения: записи диктантов по сольфеджио, задачи по гармонии), но оно может ответить на очень важный вопрос о том, почему в Алма-Атинскую консерваторию в 1946 году в качестве студента (а вовсе не вольнослушателя) приняли человека, не имеющего специального среднего образования, без которого, как известно, в музыкальный вуз не зачисляют.
Ранние опусы Афанасьева, собранные в упоминаемой тетради, свидетельствуют о том, что в 1946 году, то есть в год поступления в консерваторию, он был плохо знаком с музыкальной грамотой и допускал много разных ошибок. У него были погрешности и иного рода, например, недостаточная разборчивость в выборе поэтических текстов. Так, в одном из романсов того времени встречаются следующие вирши: «Луна выходит из-за туч, вокруг себя кидает луч». И это после его же обращения к стихам С. Щипачева и К. Симонова!.

Однако, если ошибок было и предостаточно, они явно перевешивались тем значительным и важным, что определяет истинный музыкальный талант человека. В столь несовершенных пьесах, песнях и романсах прежде всего обращает на себя внимание несомненный мелодический дар Леонида Афанасьева и, что не менее ценно, его умение правильно «распорядиться» сочиненной мелодией—будь то в вокальном или инструментальном произведении. Не беда, что в иных случаях мелодическая основа пьесы, а также и фактурные ее особенности представляли некий слепок с экспромтов Шуберта или «Песен без слов» Мендельсона (например, фортепианное Andante фа-диез минор). В этих пьесах и вокальных миниатюрах уже присутствовали свойственные музыке Афанасьева искренность и простота (именно простота, но не простоватость). Можно улыбнуться, обнаружив лишь в одном романсе две такие почти одинаковые ремарки—con afflizione и dolente (то есть «печально, мрачно» и «жалобно, печально»; это—как раз в романсе «Так уходит лето» с его выходящей из-за туч луной.), но ведь есть в старой папке и второй вариант музыки романса, а это значит, что автор не был удовлетворен написанным.
Очень интересен «Вальс-экспромт», сочиненный для фортепиано и кларнета. Опять-таки не беда, что пока еще пробующему свои силы композитору, видимо, невдомек, что не худо бы обозначить «транспорт» солирующего инструмента—он in В, in А или in Es? Зато музыка «Вальса-экспромта» изящна и кокетлива, и автор дает точное указание для исполнителей: Vivace е grazioso. По-своему привлекательна «Казахская мелодия»—фортепианная пьеса, основанная на интонациях казахской народной музыки. Любопытен и такой факт: неоперившийся композитор смело берется за обработку мелодий, которые сочиняли его алма-атинские товарищи. Одну из таких мелодий он использовал в песне «Пионерский парад». Наконец, в ранних своих опусах Леонид Афанасьев идет в ногу со временем, о чем красноречиво говорят такие сочинения, как «Песня победы», «Буду пилотом», «Летчицы», «У стены кремлевской». Не чужд он и стихии танца: в папке имеется, например, «Фокстрот» (признаемся, довольно симпатичный по музыке.). И все эти ранние сочинения Афанасьева свидетельствуют еще об одном его ценном, истинно композиторском чувстве и качестве: точном ощущении формы. Ни тогда, ни позднее никто, пожалуй, не мог бы упрекнуть его в том, что он, как говорится, мыслью растекается,по древу. В те давние времена его чаще всего привлекали куплетная песня, простая и сложная двух- или трехчастная форма—в романсе или инструментальной пьесе. И всякий раз в плане собственно формы Леонид Афанасьев оказывался на высоте: хотя познание анализа музыкальных форм как науки было еще впереди, выручала природная интуиция.
Итак, послевоенная судьба привела Леонида Викторовича Афанасьева в Алма-Ату. Здесь оказались друзья школьных лет и бывшие ученики матери. Отчасти их стараниям, а также профессиональным напутствиям заведующего научно-учебной частью консерватории В. Коллара и композитора-педагога Л. Хамиди обязан Леонид Афанасьев своим поступлением в Алма-Атинскую консерваторию. Не скроем, что он был принят как бы условно, ибо его зачислили на. несуществующее подготовительное отделение. Но верно и то, что нарушение делалось ради бесспорно очень музыкально одаренного человека, к тому же участника и инвалида Великой Отечественной войны, имевшего не одну боевую награду.
.Полный консерваторский курс музыканта любой специальности не назовешь простым и легким, даже если поступивший в этот вуз предварительно и прошел хорошую музыкальную школу. Что уж говорить о Леониде Афанасьеве, у которого при избытке способностей ощущался явный недостаток специальных знаний и у которого, кроме того, были явные нелады со здоровьем. И все-таки он проявил завидную волю, упорство и кончил консерваторию в числе лучших.

Афанасьев был принят на теоретический факультет, где и начал постигать азы композиторского ремесла с Л. Хамиди. Затем перешел в класс композиции Е. Брусиловского. Позднее, уже в стенах Московской консерватории, Афанасьев будет заниматься с такими крупными композиторами, как А. Хачатурян, Ю. Шапорин, В. Шебалин, и все-таки влияние на него личности Е. Брусиловского— человеческой и педагогической—нельзя ни с чем сравнить. Е, Бру-силовский оказался для будущего композитора идеальным наставником. Он был безмерно терпеливым и по-отечески умел прощать многое, но он же все время поддерживал в своем подопечном веру в то, что музыкальное творчество—его подлинное жизненное призвание.
В целом консерваторская жизнь Леонида Афанасьева—если не считать длительных пауз в связи с периодическим обострением фронтовой контузии,—текла нормально: выполнялась учебная программа, что-то писалось и «для души». Первоначально более всего привлекала область симфонической музыки, затем была отдана дань эстраде и даже джазу, хотя примерно сорок лет назад подобное увлечение в стенах высшего музыкального учебного заведения если и не считалось крамольным, то уж во всяком случае не поощрялось. Песни? Отдельные, относительно удачные вокальные миниатюры, предназначенные для исполнения на эстраде, еще не предвещали того, что жанр этот займет в будущей жизни композитора столь заметное место: в годы обучения он был больше склонен писать романсы.
Первый раз Леонид Афанасьев услышал свои сочинения в профессиональном исполнении вскоре же после завершения второго курса консерватории. Летом 1948 года Союз композиторов Казахстана, Алма-Атинская городская филармония и Казахское отделение Муз фонда СССР организовали отчетный концерт студентов класса Е. Брусиловского. Из произведений Афанасьева тогда прозвучали несколько романсов (в частности, «Невеста» на стихи А. Твардовского) и Восемь /вариаций для фортепиано ре-бемоль мажор. Кстати, эти вариации свидетельствовали об огромном росте Афанасьева, если вспомнить его же фортепианные пьесы, написанные всего лишь за два года до консерватории. Из фортепианных сочинений студенческих лет назовем и Фортепианную сонату, посвященную городу-герою Ленинграду. Это одночастное произведение написано в форме сонатного аллегро. У него нет литературной программы, но эмоциональный строй музыки вытекает из самого посвящения.
Творчество пока еще пребывающего на «школьной скамье» композитора находило положительную оценку в критике. Так, А. Кельберг пишет о Концертном вальсе для симфонического оркестра, что он «сочетает в себе изящество формы, профессиональное мастерство и тонкий вкус». 3. Апетян, побывав, в Алма-Ате на смотре советской музыки в октябре 1950 года, отмечает, что успех смотра во многом определили молодые питомцы консерватории, и называет, в частности, Афанасьева. Далее она говорит о том «ярком впечатлении», которое произвел на слушателей Струнный квартет студента Леонида Афанасьева.

И, наконец, Концерт для скрипки с оркестром. Присуждению Афанасьеву Государственной премии за это сочинение предшествовал ряд публикаций, отмечавших высокие художественные достоинства Концерта. Сошлемся лишь на одну из них—статью Е. Брусиловского. Он пишет в ней, что Скрипичный концерт в качестве дипломной работы Афанасьева получил у экзаменационной комиссии оценку «отлично», что на смотре творчества композиторов Казахстана в октябре 1951 года это сочинение вызвало всеобщее одобрение, что тогда же, на смотре, его рекомендовали для исполнения на V пленуме Союза композиторов СССР в Москве (это ли не честь для музыканта, только что окончившего консерваторию?).
Первый концерт для скрипки с оркестром Леонида Викторовича Афанасьева занимает в его жизни и творчестве особое место. И тому есть, по крайней мере, две причины. Одна из них связана с тем, что в год окончания Афанасьевым консерватории—а Скрипичный концерт был выбран им в качестве дипломного сочинения—он вновь начал испытывать сомнения относительно профессии, которая должна была стать в будущем для него главной в жизни. Нечто аналогичное происходило перед поступлением в консерваторию, но тогда для подобных раздумий имелись все основания: с авиацией у Афанасьева было связано слишком много, она как бы стала его плотью и кровью; музыка же была всего лишь заманчивой мечтой, ей еще предстояло сказать свое главное слово в судьбе молодого человека. Однако те сомнения были позади, решение было давно принято, а за несколько лет занятий в консерватории приобретен необходимый минимум профессиональных навыков. Сам процесс сочинительства уже не должен был, да и не мог сейчас отпугивать своей таинственностью—и все же опять колебания? Это тем более удивительно, что наставник композитора, очень опытный педагог и житейски мудрый человек, Евгений Григорьевич Брусиловский, не стал бы «доводить» своего ученика до дипломного сочинения, если бы не был уверен в его таланте. Конечно же, Брусиловский не сомневался в том, что со временем Афанасьев вырастет в настоящего профессионала, способного решать сложные творческие задачи. Так в чем же дело?
Оно заключалось в том, что, как раз постигнув азы композиторской специальности, испробовав свои силы в сочинении музыки разных жанров и форм, к тому же числясь в рядах безусловно успевающих, хороших студентов, Леонид Афанасьев решил, что все это больше похоже на то, что следовало бы назвать грамотным ремесленничеством, а не истинным творчеством, и—самое главное—что композитор в нем. не состоялся. Можно теперь представить, как в этом случае трудно сочинялся Афанасьевым Скрипичный концерт. И все же со сложной задачей он успешно справился. Завершив концерт, Афанасьев понял, почувствовал сердцем, всем своим существом, что композитор в нем все-таки. состоялся!
А теперь о второй причине. Едва расставшись с консерваторией, то есть только что вступив на самостоятельный творческий путь, Леонид Викторович Афанасьев стал лауреатом Государственной премии СССР, присужденной ему за тот же Концерт для скрипки с оркестром. Это произошло в 1952 году. Такая награда ко многому обязывала бы и зрелого художника, что же говорить о молодом музыканте, практический опыт которого так или иначе был связан только с консерваторским учебным планом?!

Надо отдать должное Афанасьеву. Неожиданно нагрянувшая радость, ореол славы—вспомним, что в ту пору в среде советских композиторов было не так уж много лауреатов Государственной премии—не вскружили ему голову, он отнесся к полученной награде трезво, расценив ее скорее всего как поощрение к дальнейшей творческой работе, как некий вексель, который следует оплатить в будущем—и оплатить полностью. Достаточно сказать, что вскоре после получения столь высокой премии Афанасьев решает продолжить занятия—на этот раз уже в стенах Московской консерватории.
Что касается полной «оплаты векселя», то вся последующая творческая деятельность Афанасьева—прямое этому доказательство. Он непрестанно трудится, сочиняя в самых различных жанрах (исключение составляют опера и балет). Наверное, в длинном списке опусов Афанасьева можно было бы назвать не одно, а несколько сочинений, которые дороги ему по разным причинам. И все же к Первому концерту для скрипки с оркестром композитор должен—и с этим нельзя не согласиться—испытывать особую сердечность и теплоту.

Последующая после окончания консерватории в Алма-Ате и аспирантуры в Московской консерватории жизнь Леонида Викторовича Афанасьева связана уже целиком с Москвой, она до предела насыщена творчеством и общественной работой. Видимо, исходя из огромного жизненного опыта, Афанасьев позволил себе в одном из интервью последних лет нечто подобное сентенции, сказав, что «композитор—должность общественная»1й. В самом деле, еще будучи аспирантом А. Хачатуряна, он становится членом Союза композиторов СССР и по рекомендации Т. Хренникова зачисляется в аппарат секретариата этой творческой организации. Здесь Афанасьев трудится семь лет. По роду своей работы он бывает в командировках—в разных точках страны, по разного рода организационно-творческим вопросам. Так, в 1953 году он встречается с композиторами Таджикистана и Узбекистана, в 1956 году в преддверии II Всесоюзного съезда советских композиторов едет в Махачкалу и принимает участие в смотре музыки дагестанских композиторов, а в 1958 году оказывается в Новосибирске в связи со Всесоюзным праздником молодежи. Иные из этих командировок нашли отражение в статьях, в которых, когда этого требовали интересы дела. Леонид Афанасьев становился строгим и нелицеприятным судьей.

Действительно, композитор—должность общественная. Ибо если бы Леонид Афанасьев стал перечислять в какой-либо анкете все те общественные посты, на которые был избран после того как перестал работать в аппарате Союза композиторов, то получился бы весьма внушительный список. Назовем их, опустив хронологию и вопрос о том, какие из них он занимал раньше и какие занимает в настоящее время. Итак, Леонид Викторович Афанасьев избирался и назначался членом правления Союза композиторов РСФСР и СССР, членом правления кинематографистов СССР и председателем секции киномузыки того же творческого союза, секретарем партийной организации Союза композиторов СССР, членом правления и президиума Московской композиторской организации и членом ее партийного бюро.
Перечень не совсем полный, ибо не названы хотя бы два таких «поста»: член редсовета издательства «Музыка» и член художественного совета Всесоюзного радио. Но даже и в этом виде масштаб общественной деятельности Афанасьева не может не вызвать удивления и, главное, уважения. Соответственно те три вышеназванные командировки, которые открывали «послужной список» композитора на его общественном поприще, выглядят, образно говоря, каплей в море. Кажется, он успел побывать на всех самых крупных стройках страны — например, в Тюмени, на Атоммаше, в Тольятти, на Байкало-Амурской магистрали. Он частый гость колхозников и советских воинов, его принимали у себя шахтеры Донбасса и Кузбасса. Авторские концерты Афанасьева состоялись в Москве и многих других городах страны, он участвовал в выездных пленумах творческих союзов, наконец, неоднократно бывал за рубежом—в частности в Румынии (член жюри фестиваля легкой музыки в Бращове), на Кубе, в Болгарии, в Мексике.

Приведем лишь одну «иллюстрацию» к только что сказанному—одну из многих, близких к ней своим содержанием: Леонид Афанасьев был приглашен на встречу летчиков и курсантов Оренбургского высшего военно-авиационного училища имени И, Полбина с выпускниками 1941 года (напомним, в этом училище занимался первый космонавт земли Юрий Гагарин). «Каждая такая встреча,—вспоминает композитор,—это урок мужества». Юному поколению военных пилотов Афанасьев посвятил песню «А завтра—властелины высоты» (слова С. Чеботарева). Приведем и такой «сюжет», но его особенность заключается в том, что сам Афанасьев непосредственного участия в нем не принимает: это радиопередача, посвященная 60-летию композитора21, в которой выступили летчик-испытатель Марина Попович, диктор Ю. Левитан и исполнители эстрадных песен. Е. Шаврина, О. Анофриев, В. Вуячич, А. Горохов и В. Трошин, едва ли не каждому из которых Л. Афанасьев хотя бы раз доверил премьеру своей песни.
И, наконец, письма, которые получает Леонид Афанасьев. Они приходили и раньше, но после выхода в свет многосерийных телевизионных фильмов «Тени исчезают в полдень», а затем «Вечный зов» (хорошо известно, что зрительские письма—один из признаков популярности художника) почта композитора приобрела солидный вид. Вне сомнения, и это—общественная работа, хотя она и носит сугубо личный характер. Общественная потому, что писем множество (они приходят отовсюду, от людей незнакомых, чуть ли не ежедневно), в них разного рода вопросы и проблемы—о музыке, о поэзии, просто о жизни. И тут требуется много времени для ответов, а его всегда мало, ибо круговерть московского бытия безжалостна, и даже для собственного творчества подчас надо из чего-то выкраивать свободное время.
Несколько слов о частной жизни композитора. Вместе с ним на фронте, в том же авиационном полку служила Зоя Сергеевна Мишина, отвечавшая за радиооборудование боевых лётных машин. Она и стала его первой супругой. Их дочь Евгения увлекалась живописью, училась в музыкальной школе и закончила её. Но по стопам отца дочь не пошла: музыке она предпочла живопись, и теперь профессия Евгении Леонидовны—художник.
Первый брак Афанасьева распался, но к чести супругов следует сказать, что, расставшись, они сохранили и по сей день добрые отношения, а Зоя Сергеевна и после развода осталась близким человеком Конкордии Евгеньевне, матери композитора.
Во втором браке Афанасьев соединил свою судьбу с Валерией Петровной Ширшовой, переводчицей и журналисткой, много лет проработавшей в ТАСС. Она родилась в семье видного советского учёного и общественного деятеля—Петра Петровича Ширшова, которого миллионы людей земного шара помнят как члена легендарной папанинской «четверки», дрейфовавшей в 1937—1938 годах на полярной станции «Северный полюс-1».