Б. Асафьев - О симфонической и камерной музыке

Вебер

1826, 1827, 1828 — годы кончины великих немецких музыкантов: Вебера, Бетховена, Шуберта. В то время как могучее творчество Бетховена, насыщенное динамикой, господствует до сих пор, а накопленная в нем жизненная энергия, уже пройдя ряд метаморфоз в творчестве композиторов, испытавших на себе власть бетховенского гения, обещает и в будущем проявить себя с новой силой, в то время как творчество Шуберта, благодаря своей свежести и теплоте, благодаря обаянию непосредственного охвата жизни, опять привлекает к себе многих людей — музыка Вебера почти вся отцвела и манит разве лишь как цветок засохший, но все еще милый в силу пробуждаемых им воспоминаний. Вебер живет среди нас главным образом в своих увертюрах, не потерявших ни капли обаятельности и силы воздействия. На возрождение же его опер или камерных произведений трудно рассчитывать. Нельзя не любить «Волшебного стрелка», но трудно воспринять его как сценическое действо до конца. Его наивность — наивность театральная, а не наивное, вечно юное, светлое и чуткое восприятие жизни, как у Шуберта. Это большая разница. Кроме того, Вебер не сильный мастер формы. Его конструкции простоваты и расплывчаты, а схемы старообразны и мертвы. Веберовские симфонии безжизненны, а сонаты — изысканны, «бриллиянтны» и вкусны, но салонно-виртуозны. Увы, эта виртуозность давно преодолена, и их пафос уже не ослепляет и не волнует. Великое значение Вебера лежит больше чем на половину в плане национально-германском, а то, о чем я только что говорил, относится к его значению для нас, для нашей современности.

Однако эта количественно малая доля значимости веберовского творчества для нас оказывается при ближайшем рассмотрении довольно сильной в качественном отношении. В романтизме Вебера, вернее, в его романтическом мироощущении важны три момента: поэтизация уютного немецкого быта, чувство природы (острое, тонкое и богатое оттенками) и проникновение в тайники жизни, в бессознательное и в рационально необъяснимое (веберовская фантастика). Поэтизация старого немецкого быта — сфера приятная и не в большой дозе привлекательная: очаровательная пьеса Вебера «Приглашение к танцам» еще долго не умрет. В ней еще бьется жизненный пульс, сильнее даже; чем в бытовых сценах «Фрейшютца». Фантастика Вебера —там, где она не звучит театрально-фальшиво (некоторые сцены «Оберона») —все еще убеждает своей мелодраматической стороной и своей старотеатральной фееричностью: демонизм «волчьей долины» не пугает, конечно, а пленяет как пленили бы: бенгальский огонь, газовое освещение или свечи в театре, жуткие провалы и полеты, запах серы и вкус дыма и т.д., и т.д. Но все-таки это было бы стилизацией, как буква «Т» — театр в «Азбуке» Александра Бенуа 32.
Остается еще одно свойство дарования Вебера — чувство природы. И вот оно-то и живо до сих пор. Оно сделало из Вебера поэта тембров, музыкального живописца, оно внушило и подсказало его воображению новые краски в оркестре, богатство колорита, бодрые и энергичные ритмы, яростные бурные нарастания и взлеты, романтически сочную звукопись леса, горных долин и ущелий —словом, чувство природы превратило музыкальные образы композитора в чуткие изобразительные интонации, ритмы и движения, аналогичные таковым в живой природе. Мало этого, Вебер, музыкальный пейзажист и жанрист, ощутил тесную связь между эмоциями страха, неожиданной радости, восторга, между состояниями мрачных предчувствий и сладостных надежд и между явлениями природы, как они нами воспринимаются: это свойство привело к тому, что звукописаиия Вебера и его колористические находки не повисли в воздухе, как красивые бессодержательные домыслы, а получили психологическое обоснование и характерные глубокие отличия от простого и наивного звукоподражания. Оттого и до сих пор так свежо и сильно действует на наше воображение веберовская инструментовка, оттого так дороги нам своей звукоживописной выразительностью увертюры к «Волшебному стрелку» и к «Оберону» (тогда как о театральной реставрации этой последней оперы Вебера и думать не приходится!), и даже к «Рюбецалю» и «Прециозе» (увертюра к «Эврианте» стоит несколько особняком). От живого чувства природы, от поэтического постижения ее жизни и ее превращений Вебер шел к музыкальному оформлению, и в такие моменты он и был и. остался великим. Как только он приближался к творчеству через литературные предпосылки и иллюзии или через заполнение сухих схем, его музыка теряла полноту жизнеощущения и превращалась в мертвый инвентарь. Но то немногое, настоящее, что еще пленяет нас в произведениях Вебера, поражает силой воображения и яркостью звукопредставлений, обусловленных всецело вчувствованием композитора в родную ему природу и в стихийные проявления ее сил. В этой способности и заключается непререкаемое значение Вебера.

Увертюра «Эврианта» 33 в противоположность чувству природы и фантастики увертюр «Волшебного стрелка» и «Оберона» раскрывает иную сферу романтизма: пафос средневековых сказаний о рыцарстве и яркий национальный энтузиазм, ищущий в мифах обоснования современным чаяниям. С первых тактов увертюры слушателя захватывает вихрь «подъемной» и влекущей музыки.
Четкие, резко очерченные ритмы и энергичный характер движения указывают на главный упор всей увертюры. Лирические отступления не составляют существа произведения.