Б. Асафьев (книги)
Литература о композиторах, музыке, ноты
Берлиоз —старший современник Листа, Вагнера, Шумана, Шопена и Глинки, заражавший всех их своим огненным темпераментом и бурно-романтическим жизнеощущением, ярчайший симфонист-революционер французской музыки, преемник выдвинутых великой революцией идей, страстный поклонник Бетховена и оригинальнейший мыслитель о музыке. Жизнь Берлиоза — великая трагедия художника, «надоевшего» эпохе своим беспокойным нравом, и вместе с тем в ней есть черты «авантюрного романа», в котором воочию смешались образы Гарольда 37, Вильгельма Мейстера 38, Мельмота 39, Ромео и Бенвенуто Челлини (героя его оперы). Берлиоз в юности создал сцены, из «Фауста» и послал их Гёте, до страсти увлекался Шекспиром, а кончил мечтой о ренессансе в музыке римского эпоса Виргилия 40, увидя здесь якорь спасения для романского духа от надвигавшейся лавины вагнеризма. «Героику» Бетховена он понимал, но в героические замыслы Вагнера не хотел поверить: немудрено, ибо в нем, как в истом французе, таились и Рабле и Монтень. Остроумный, пылкий, страстный, колкий, дерзкий и лукавый, шаловливый и едкий Берлиоз-писатель был подлиннейшим журналистом своей эпохи. Он знал цену выдумке, иронии, фантастике, причудам и раскатистому смеху, блестящим остротам и злой саркастической улыбке. Его характер насыщен странностями, граничащими с безумством, резкими контрастами и нервными вспышками, порывами страстей и вдруг приступами отчаяния и тоски. Только скепсис и чувство меры могли додержать эту буйную натуру на грани крайне неустойчивого равновесия до 66-летнего возраста. Впрочем, последние годы его жизни — годы творческой агонии и постепенного угасания пламени среди пустоты вокруг: ни родных, ни друзей, ни веры в искусство, ни энергии.
Берлиоз-композитор явление исключительно интересное и все-таки странное.
Революция звала музыку на площадь и на улицу, учила ее обращаться к массе,
к народу. Берлиоз создал эту музыку, но тогда, когда отзвучала сама революция.
Жизнь жаждала покоя, напряженные нервы искали равновесия, слух утешался
виртуозной игрой, а Берлиоз бредил фантастическими бредовыми идеями, рожденными
эпохой террора; любовь стала салонным развлечением, а Берлиоз жертвовал
из-за нее' жизнью; Париж его презирал, больше доверяя Мейерберу, а Берлиоз
мог дышать только воздухом Парижа; заповедь благоразумия стала управлять
французами, а Берлиоз всю жизнь был неблагоразумным и нерасчетливым, расточая
себя на все стороны.
Удивительно, что среди нервно-напряженной жизни Берлиоз, при всем этом,
успел создать ряд капитальных произведений, как Фантастическая симфония
(1829), Реквием (1837), «Гарольд в Италии» (1834)—чисто романтический
вид симфонии-путешествия, или «авантюрной симфонии» с чередованием пейзажа
и жанровых картин; затем «Ромео и Джульетта»— театрально-лирическая симфония
(1839), грандиознейший «Те Deum» 4I, драматическая легенда «Гибель Фауста»,
«Траурно-триумфальная» симфония (1840), оперы: «Бенвенуто Челлини» (1838),
«Беатриче и Бенедикт», «Завоевание Трои» и «Троянцы в Карфагене»; пасторально
красивая и умиротворенная оратория «Детство Христа» и несколько, ярких
увертюр. Он писал музыку, как сильный декоратор: мощными мазками. Но он
же мог работать, как искуснейший ювелир. Микеланджеловские черты уживались
в нем рядом с челлиниевскими.
Мастер оркестра, знавший как никто в его время игру тембров и ценность
инструментальной краски, Берлиоз первый из симфонистов пользовался тембром
и красочными комплексами как конструктивными элементами, как организующими
форму факторами. Вне понимания этой особенности творчества Берлиоза нельзя
уяснить себе ни его концепций, ни их структуры. У Берлиоза засверкала,
засияла и загорелась инструментальная ткань во всей обаятельности и яркости.
Его голосоведение — своеобразная полифония, вытекающая не из абстрактно
архитектонических, а из конкретно-тембровых предпосылок. Зато все инструменты
в музыке Берлиоза используются соответственно их природе и характеру.
Они — живые действующие лица симфонии, они-—выразители чувств и мыслей,
но они же декораторы и пиротехники, ибо блеск оркестра Берлиоза не уступает
силе эмоционального напряжения, а разнообразие образов и видений, вызвавших
эту музыку и ею в свою очередь вызываемых, не уступает чисто романскому
чувству формы, пластичной и рационально конструированной. Как бы ни казался
экстравагантным Берлиоз, он мыслит об эффекте и знает (как опытный режиссер),
каким образом можно с наибольшей экономией средств показать материал с
наивыгоднейшей стороны. Берлиоз превратил театральное действо в симфонию,
не отказавшись, однако, от театральности.
Берлиоз-лирик трогает и волнует, несмотря на свой несколько чуждый нам пафос. Ирония Берлиоза (Мефистофель в «Гибели Фауста») дразнит и задевает. Блеск его мыслей и яркость фантазии увлекают и очаровывают. Повествования его, и романтические и эпические, ведут за собой, как ведет умно скомпановаиный роман. Берлиоз — Шекспир и Байрон французской музыки, но он же ее Гюго и Делакруа —там, где он игрой своего оркестра открывает перед нашим воображением новые красочные пятна, новые тембры, а значит и новые миры.
В симфонии «Ромео и Джульетта» все это проявляется особенно сочно и
особенно ярко. Любовная лирика Берлиоза от скромных признаний до страстного
экстаза звучит здесь с особенной проникновенностью и теплотой. Фантастика
(знаменитое скерцо «Фея Маб») до сих пор не потеряла своей заманчивости
и эффектности. Берлиоз в «Ромео» одинаково чарует и выдумкой, и силой
чувства, мужественного и острого, и своей способностью делать пластичными
самые нежные и интимные переживания, и своей душевной проницательностью:
он всегда умеет овладеть чувственностью и сдержать ее; впечатлительный
и увлекающийся, он, тем не менее, никогда не превращает музыку в субъективнейшую
страстную исповедь: музыка его — всегда поэмна, всегда подчинена инстинкту
меры, культу разума и поэтической идее при -всей своей видимой романтической
раскиданности! Недаром же Берлиоз был таким горячим и пылким поклонником
Виргилия и кованого латинского стиха. Он искал там спасения от начинавших
бушевать вокруг него все неистовее и неистовее волн вагнеровской музыки.