Б. Дунаевский - Брат песни

СЛУШАТЬ, ЧТОБЫ СЛЫШАТЬ

Виктор обещал написать мне о своих впечатлениях от романсов, которые он услышит на,
первом концерте. И вот через некоторое время после того, как я уехал из Москвы, я получил от него обещанное письмо.

Он рассказывал: в программе концерта были произведения Глинки для оркестра — «Фантазия на испанские темы» и «Воспоминание о летней ночи в Мадриде». А затем романсы: «Я здесь, Инезилья», «Венецианская ночь», «Рыцарский романс», «Ночной зефир».
«.Мне и раньше нравились испанские мелодии,— писал Виктор, — они яркие, ритмичные, темпераментные. Но до сих пор мне доводилось слышать или небольшие пьесы для гитары, или испанские танцы из балетов (я видел в Большом театре «Лебединое озеро» и «Раймонду»). А еще — песенки, которые исполняли эстрадные певцы — уж не знаю, насколько они, эти песни, были «испанскими».
И вот на концерте зазвучала музыка Глинки, Чем больше я слушал, тем больше она мне нравилась. Столько было в ней красоты, столько, ну, как это сказать? — жизни и настроения. То мелодия звучала протяжно, задумчиво, то вдруг переходила в танец — веселый, вихревой!
Понравились мне и романсы. Особенно «Я здесь, Инезилъя». Так и видишь порывистого, нетерпеливого испанца, который готов проткнуть шпагой соперника. Очень уж соответствует музыка репликам идальго. Когда он поет: «Мечом уложу!» — это звучит как нешуточная угроза. И еще я заметил: когда он поет «Исполнен отвагой», то и мелодия тоже такая. решительная.
.В общем возвращался я с концерта в каком-то праздничном, приподнятом настроении. В ушах все еще звучали мелодии Глинки, и вспоминалось все, что связано с Испанией — и прочитанное, и слышанное, и фильмы, и картины. Но музыка — это, конечно, совсем иное, очень яркое и новое для меня впечатление.
И главное, я не чувствовал себя на концерте безразличным слушателем, я увлекся.»

Он увлекся! Но ведь это же замечательно! Я видел, что Виктор и в самом деле серьезно занялся музыкальным самообразованием. Наверное, он был чуток к музыке и к тому же любознателен от природы, а может быть, и самолюбив. Все это вместе взятое благотворно содействовало моему предприятию. Очень уж хотелось мне приобщить Виктора к музыке, ввести его в этот необычайный мир, который так властно захватывает человека.
Я вспомнил, как в юности (да и только ли в юности!) совершенно невероятным, колдовским образом захватывали меня первые "же аккорды бетховенской «Лунной сонаты» и властно подчиняли меня звукам, которые невозможно передать словами.
Не раз, беседуя с Виктором, первое время довольно спокойно относившимся к своей «малой музыкальной образованности», я вспоминал об этом своем ощущении, связанном с «Лунной».
И вот теперь сам он — пусть неторопливо и еще неуверенно — входит в этот прекрасный мир.

Вот что я написал Виктору в ответном письме.
.Самое важное — это не быть безучастным слушателем. Ведь главное в любом музыкальном произведении— те мысли и настроения, которые композитор хочет выразить. Создавая музыку — будь то симфония, или соната, или романс,— автор -передает в ней то, что его волнует. И в зависимости от его мыслей и чувств и музыка, рождается разная. То она грустная, печальная, то бурная, радостная, или воинственная, мужественная, приподнятая. Да мало ли самых разнообразных тем, эмоций и даже их оттенков воплощает композитор в своей музыке!
И вот эта основная окрашенность музыки, ее интонации, ее характер создают у слушателей определенное настроение. Мы словно бы переживаем все вместе с автором музыки, но при этом ассоциации у нас свои собственные, связанные с чем-то, что испытали мы сами.
Конечно, эти ассоциации во многом совпадают с настроением композитора. Вот это и есть самое важное для слушателя — суметь проникнуться настроением, навеянным музыкой, и отдаться этому настроению.
Мне хочется привести тебе такой пример. Когда слушаешь Первую симфонию Чайковского «Зимние грезы», точнее — первую ее часть, «Грезы зимней дорогой», то в воображении сразу же возникает картина: сумерки, широкое заснеженное поле. Вокруг все пустынно — ни деревца, ни строения. Только впереди, в снежных Сугробах, пролегла колея санного пути. И движется, движется по нему возок, монотонно покачиваясь в такт бегу усталых лошадей.
И навевает эта дальняя дорога на продрогшего путника грустные мысли. Вот, кажется, мелькнул впереди огонек. Но до него еще много, много верст.
Все это совершенно отчетливо видится слушателям. Я не случайно сказал «видится». Да, музыка часто рождает зрительные образы и картины. И мы еще не раз столкнемся с этой особенностью музыки (и нашего восприятия), когда будем говорить о романсах.
Кстати, вот, к примеру, романс Чайковского «Мы сидели с тобой». Я напомню тебе его слова:

Мы сидели с тобой у заснувшей реки,
С тихой песней проплыли домой рыбаки.
Солнца луч золотой за рекой догорал.

Разве не видишь ты эту тихую реку на закате (и мелодия — плавная, медленная)? Я не буду рассказывать об этом романсе подробно — это тема особая, но уже по первым трем строкам ты можешь представить себе совершенно конкретную, зримую картину и проникнуться определенным настроением,.
Так вот, Виктор, постарайся выработать в себе это драгоценное качество — воспринимать в музыке ее характер, ее эмоциональный настрой, вызывать в своем воображении те или иные картины.
Часто композиторы, создающие оперы, включают в них целые музыкальные пейзажи. Таковы «Рассвет на Москве-реке» из оперы Мусоргского «Хованщина» или «Сеча при Керженце» из оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».
В первом случае — это светлая, постепенно обогащаемая все новыми музыкальными красками, прозрачная мелодия, словно просвеченная лучами утреннего солнца.
Вторая картина — совсем в иных ритмах: напряженных, стремительных, вызывающих в воображении фигуры скачущих всадников-воинов, скрестивших мечи в жестокой схватке. В музыке так и слышатся звон мечей и конский топот.
А вот пример из музыкального произведения нашего современника, известного советского композитора Дмитрия Борисовича Кабалевского.
Он написал оперу «Мастер из Кламси» — по мотивам книги Ромена Роллана «Кола Брюньон». В этой опере есть сцена сбора винограда. Мирной картине ясного солнечного утра и мелькающих среди виноградных лоз фигур сборщиц соответствует мелодичная, изящная песня (в духе французских народных).
Все эта музыкальные картины вызывают у слушателя вполне определенные зрительные образы и соответствующее им и характеру музыки настроение.

Но восприятие музыки, ее воздействие на слушателя, конечно же, зависит прежде всего от ее выразительности, образности, насыщенности живым чувством. А это определяется степенью талантливости композитора. Музыка, созданная подлинным, вдохновенным художником, неизменно находит отклик в душе слушателя.
Все это относится и к романсному наследию, романсному творчеству.
Лучшие романсы и песни классиков и советских композиторов представляют собой живую музыку, затрагивающую чувства и мысли слушателей, музыку» написанную кровью сердца, биение которого совпадало и совпадает с биением многих сердец.
Не потому ли слепота не мешала» Жилину писать романсы-песни, которые были значительным этапом в истории становления русского романса?

Не потому ли никакие невзгоды не могли помешать Алябьеву заниматься музыкой и создавать романсы и песни?
А разве страницы творчества Глинки не отражают его жизни?.
Даргомыжский, названный «великим учителем музыкальной правды», всем своим творчеством подтвердил свое намерение «не снизводить музыку» до «забавы» и всю жизнь стремился к тому, чтобы «звук прямо выражал слово».
Мусоргский писал Стасову: «.и с поднятой головой, бодро и весело пойду. к светлой, праведной цели, к настоящему искусству, любящему человека, живущему его отрадой, его горем и страдой», А в своей автобиографической «Записке» композитор писал: «Искусство есть средство для беседы с людьми».
Чайковский за роялем искал способа излить душу. Каждый такт в творчестве этого композитора пережит и выстрадан.
Чтобы перейти к разговору о вокальном творчестве советских композиторов, мне не придется перебрасывать никаких «мостов» из прошлого в настоящее — ведь и они в своем творчестве руководствуются теми же высокими критериями.
Послушай, что пишет в статье «Ответственность художника» наш современник Г. В. Свиридов:
«Великие классики мирового музыкального искусства завещали нам необычайно высокое, я бы сказал, благоговейное отношение к задачам музыки, к ее предназначению. Вспомним замечательные слова Бетховена: «Музыка должна высекать огонь из мужественной души». Велика в связи с этим ответственность композитора. Как важно всем нам, и особенно молодежи, осознать эту ответственность — воспитать в себе отношение к искусству, как к делу в высшей степени серьезному, не побоюсь сказать, священному.
Не будем же стремиться к легкому успеху и искать легких путей: их нет в настоящем искусстве. Надо быть убежденным в правоте своего дела, в нужности того, что творишь и о чем мечтаешь,— и трудиться, дерзать, гореть в творчестве, пробиваясь к истине».
Когда ты будешь слушать лучшие произведения, романсного творчества композиторов-классиков и советских композиторов, ты убедишься: и те и другие стремились к тому, чтобы «высекать огонь» в душах слушателей. И прекрасно понимали, что добиться этого музыкой равнодушной, холодной, не согретой чувством — невозможно.

Но для того чтобы слушающий музыку мог наиболее полно воспринять музыкальное произведение, очень важно донести это произведение до слушателя, как можно точнее раскрыв индивидуальность композитора и характер самого произведения. И здесь велика роль исполнителя.
Помимо таланта и мастерства, он должен еще обладать совершенно особым даром — способностью перенестись в ту эпоху, когда творил композитор, почувствовать стиль, присущий музыке того времени и данному композитору. Исполняя, например, произведения Моцарта, который жил в XVIII веке, или Скрябина, чье творчество относится к началу XX века, или нашего современника Прокофьева музыкант должен почувствовать особенности творческого почерка каждого из них.
Но каждый музыкант обладает еще и. своей собственной манерой исполнения, своим характером. Один более темпераментен, эмоционален, другой склонен к
созерцательности, третий по складу своему — романтик и т. д. и т. п. Поэтому и восприятие и трактовка одного и того же произведения у них будут различные.
Ты только пойми меня правильно, Виктор: то, о чем я говорю сейчас, ни в коей мере не значит, что музыкант вправе что-то изменить в исполняемой пьесе. Я имею в виду лишь окрашенность музыки, особенности ее интерпретации.
Эти различия в исполнении дают возможность нам ощутить музыку наиболее полно.
То же случается и в театре. Когда разные актеры играют одну и ту же роль, они привносят в нее свое понимание образа и тем самым обогащают традиционное представление о нем, дают возможность увидеть новые стороны сценического характера.
Ведь, скажем, сколько различных Гамлетов было в истории русского театра! Начиная от Каратыгина и Мочалова, а затем, ближе к нашим дням,— Гамлет Михаила Чехова, Качалова, а затем интересные дебюты Михаила Казакова и Марцевича. И уж совсем недавнее впечатление — от удивительно современного и человечного Гамлета-философа в исполнении Смоктуновского.
И разве различие сценических воплощений образа Гамлета мешает нам понять существо этого классического персонажа? Напротив, мы только лучше и полнее постигаем его сущность.
Вот так и в музыке. Каждый новый исполнитель открывает нам даже в знакомой пьесе новые оттенки, новые краски. Я советую тебе, Виктор, пользоваться любой возможностью слушать и сравнивать разных исполнителей, особенно если в их программах повторяется то, что ты любишь.
Слушание музыки должно вести нас к эстетическим приобретениям, к духовному обогащению.
«Я не люблю,— говорит Д. Д. Шостакович,— прослушав какое-либо произведение, остаться таким же, каким был до него; оно должно на меня подействовать, открыть что-то новое в мире и во мне.»

Из того, что я тебе рассказал в этом письме, Виктор, можно сделать вывод: мало слушать музыку—нужно учиться слышать ее. Для этого нужен труд.
Культура слушателей, воспитание вкуса заботит и композиторов. Сошлюсь снова на Шостаковича.
«Чтобы полюбить музыку, — писал он, — надо прежде всего ее слушать. Надо ходить на концерты. Надо воспитывать свой вкус на лучших образцах музыкальной классики, на лучших произведениях современных композиторов, постепенно переходя от наиболее доступного к сложному.»
Это добрый совет для тех, кто хочет, как говорит Шостакович, знать и любить музыку.
А если случится, что, слушая элегический или лирико-драматический романс, или романтическую балладу, ты почувствуешь, что к горлу приближается комок, не стыдись своих слез.
Знай, что Глинка заливался слезами, сидя у рояля, что Чайковский с детских лет и до конца жизни не мог без слез слушать «Соловья» Алябьева, что Лев
Толстой плакал, слушая музыку Чайковского, что Алексей Максимович Горький не сдерживал слез, когда исполнялись русские протяжные песни.
Воздействию на нас чудесного мира музыки не надо сопротивляться.