А. Эйнштейн - Моцарт: личность, творчество

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Через девять недель после премьеры «Волшебной флейты» Моцарт скончался. Началось его посмертное воздействие на последующие поколения, воздействие, которое было столь исключительным— особенно благодаря «Волшебной флейте»,— что сразу породило протест. В 18 номере «ВегНпег Musik-Zeitung» за 1793 год прусский придворный капельмейстер Иоганн Фридрих Рейхардт опубликовал короткую статью на тему «Модные композиторы», где, между прочим, говорится следующее: «К каким только несправедливостям [очевидно, по отношению к Иоганну Фридриху Репхардту] не приводит защита музыкальной моды! Моцарт, к примеру, безусловно заслуживает уважения, это был крупный талант и порой он писал отличные произведения — смотрите его „Волшебную флейту", некоторые увертюры и квартеты. Но теперь моцартизму нет конца.» Это не помешало раздражительному и завистливому критику в своем зингшпиле «Остров привидений», в основу которого легла шекспировская «Буря», «моцартианствовать» что есть силы. Впрочем, чтобы не быть несправедливыми к Северной Германии, приведем еще мнение вюр-тембергского придворного музыканта Иоганна Баптиста Шауля, который в своих «Письмах о музыкальных вкусах» заявил о произведениях Моцарта следующее: «В них было хорошее, посредственное, скверное и очень скверное, так что они вовсе не достойны такого возвеличения, какого требуют его почитатели; а что касается арий, то Моцарту они никогда не удавались, и ария с портретом Тампно просто „уличная песня».
Правда, в XIX веке подобные суждения высказывались все реже, и композиторов, у которых хватило бы духу открыто выразить свою крайнюю неприязнь к Моцарту, как это сделал, скажем, Фредерпк Делиус, можно было встретить тоже не часто. Правда, антимоцартнанцев было все еще достаточно, но это, опять-таки, мало что говорит о Моцарте, напротив, скорее характеризует их самих.

Книга об историческом значении Моцарта, как уже говорилось, еще не написана. Поздний Гайдн — Гайдн Лондонских симфоний, обеих оратории и последних месс, находился под таким же глубоким воздействием Моцарта, как и (правда, на другой лад) молодой и даже зрелый и, наконец, поздний Бетховен, пли как молодой Шуберт. Невзирая на Бетховена, многие музыканты принадлежавшие к послемоцартовскому поколению, остались до конца жизни моцартианцами, как, например, ученик Моцарта Иоганн Непомук Гуммель или Луи Шпор. Посредником между Моцартом и ранним северонемецким романтизмом стал знаменосец романтизма Э. Т. А. Гофман; он и как композитор держался в границах моцартовского стиля — даже в таком романтичнейшем сюжете, как «Ундина», легшем в основу его оперы.
Правда, впоследствии романтизм сделал все возможное, чтобы извратить Моцарта своим толкованием, раз уж нельзя было им пренебречь. Но некоторые композиторы-романтики все-таки сумели воплотить в своем творчестве что-то от моцартовского существа: Мендельсон, который, по крайней мере, чувствовал совершенство и одухотворенность моцартовской формы; Шопен, в творчестве которого то рядом друг с другом, то слитые и сублимированные, возникают Бах, Моцарт и — Россини; Брамс, для которого непосредственность моцартовских чувств, чистота и прозрачность * его техники остаются предметом постоянных недостижимых стремлений; наконец, Бузони, который любил Моцарта и нашел прекрасные слова для характеристики его творчества. При этом надо принять во внимание, что XIX столетие лишь постепенно знакомплось с творчеством Моцарта, и что многие его произведения стали доступны только после выхода полного собрания его сочинений.

Влияние Моцарта как оперного композитора сказалось раньше, нежели влияние Моцарта-инструменталиста; мессы же и некоторые другие его церковные произведения, популярные и правильно воспринятые в католической Южной Германии, всегда оставались чуждыми Северной Германии. Не следует слишком обобщать и историческое значение опер Моцарта. Его итальянские оперы buffa не нашли продолжателей, Моцарт — с исторической точки зрения — напрасно произвел их на свет. Германия не могла заставить их плодоносить, в Италии они, несмотря на весь энтузиазм, проявленный Россини, прошли вообще незамеченными, а уж сам Россини и вовсе ничего здесь не позаимствовал. А вот «Волшебная флейта» стала исходным пунктом немецкой оперы и без нее, вероятно, не было бы ни «Оберона», ни «Вампира», ни «Ганса Гейлинга», а следовательно ни «Тангейзера», ни «Лоэнгрина», ни всего, что за ними последовало.
Влияние Моцарта внеисторично. Каждое поколение видит в его творчестве нечто свое. Быть может, это явление уяснят нам слова поэта: Эдуард Мёрпке подарил своим друзьям к свадьбе простой глиняный горшок, на котором была сделана следующая надпись:

Друзья, смейтесь сколько угодно,
Вас ждет еще много чудес,
Ибо знайте, ровно через пятьдесят лет
Я превращусь в чистое золото.

Вот в этом-то и дело. Музыка Моцарта, в которой многое его современникам казалось «глиняным», давно уже превратилась в золото, сверкающее на свету, правда, меняющимся блеском — иным для всякого нового поколения; и не будь этой музыки, каждое поколение было бы бесконечно беднее.
Ничего земного не осталось от Моцарта, разве несколько плохоньких портретов, совершенно не похожих один на другой. Символично, что и все слепки с посмертной маски, которая, действительно, соответствовала облику Моцарта, разбились вдребезги. Как будто Мировой дух решил доказать нам, что человек этот только звук, парящий в космосе за пределами земного притяжения, что он и есть преодоление земного хаоса, дух от духа вселенной.