За десятилетие, прошедшее с того времени, когда он впервые приступил
к собиранию казачьих народных песен, А. М. Листопадов глубоко и критически
освоил обильный материал, накопленный русскими фольклористами. Опыт предшественников
был на редкость поучительным. Он облегчал поиск верного пути, к которому
мучительно, но упорно шел молодой собиратель. Им было записано уже 400
народных казачьих песен, и все с напевами. Анализируя собранный им материал,
он все больше приходил к убеждению, что казачья песня по природе своей
многоголосна, что многоголосие составляет наиболее существенную ее особенность.
Но твердую почву под ногами, как сообщает собиратель, он почувствовал
в 1902 году, когда включился в работу Московской музыкально-этнографической
комиссии Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии
при Московском университете. Надо сказать, что в музыкально-этнографическую
комиссию, только недавно начавшую свою деятельность, входили известные композиторы Н. А. Римский-Корсаков,
С. И. Танеев, М. М. Ипполитов-Иванов, А. К. Лядов, А. Т. Гречанинов, Д.
И. Аракишвили (Аракчиев), В. С. Калинников, видные музыканты-этнографы,
знатоки русской народной пеони В. П. Прокунин, А. Д. Кастальский,
В. В. Пасхалов, П. А. Карасев, Е. Э. Линева, А. Л. Маслов, Н. А. Янчук
и другие. Специалисты в области музыкального народного творчества систематически
собирались на заседания комиссии, где выступали с докладами и сообщениями
по народной музыке.
В хранящейся в архиве Института этнографии Академии наук СССР рукописи
В. В. Богданова «Очерк из истории русской интеллигенции и русской науки»
говорится, что это было «не только совершенной новинкой в нашем обществе,
но и вообще редким явлением в этнографической науке. Таким образом, здесь
едва ли не впервые народная музыка была введена в круг серьезного исследования
ученого общества не только в идее, но и в действительности».
Получив предложение музыкально-этнографической комиссии (выступить с сообщением
о своей собирательской работе, 4 февраля 1902 года А. М. Листопадов сделал
здесь свой первый доклад. Видные музыканты с большим интересом слушали
молодого хуторского учителя, успевшего уже так много сделать. И собранные
им песни, и его высказывания о многоголосной природе казачьей народной
песни были встречены со вниманием. Таким образам, впервые научные круги
и музыканты познакомились с неизвестными до того подлинными напевами народного
казачьего творчества, квалифицированно записанного молодым специалистом.
В протоколе заседания комиссии, опубликованном в первом томе «Трудов музыкально-этнографической
комиссии» за 1906 год, отмечается, что представленные на ее рассмотрение
записи имеют высокий уровень и сделаны «по всем правилам науки». А. М.
Листопадов был избран членом музыкально-этнографической комиссии и отныне
получил счастливую возможность сотрудничать с выдающимися деятелями русской
музыкальной культуры. С их стороны он встретил внимание, понимание и помощь
в дальнейшей деятельности. И хотя вопросам многоголосия, имеющим для русской
народной песни существеннейшее значение, не уделялось на заседаниях комиссии
серьезного внимания, А. М. Листопадов не упускал случая обсуждать их в
личных беседах, порой очень продолжительных и оживленных, с А. Д. Кастальским,
С. И. Танеевым, А. Л. Масловым, А. Т. Гречаниновым. «В результате у меня
начало складываться убеждение, — писал А. М. Листопадов, — что многоголосие
должно быть свойственно всем русским народным
песням, если не считать специфически одноголосных, исполняемых всегда
и везде одним голосом, колыбельных и причитаний (причетов)».
Получив одобрение и поддержку, А. М. Листопадов начал готовиться к новым,
более серьезным и систематическим занятиям любимым делом, важность и значительность
которого осознавалась им все больше и больше. Родилась мечта о длительной
песенной экспедиции по донским станицам и хуторам. Благоприятное стечение
обстоятельств способствовало ее скорому осуществлению.
Член Кубанского и Терского статистического комитета А. Д. Бигдай, издавший
уже 10 выпусков собранных им в этих областях казачьих песен, представил
в начале 1902 года военному министру докладную записку, в которой обосновывал
необходимость собирания во всех казачьих войсках народных песен. Он просил
выполнение этой задачи поручить ему. Предложение это было отклонено. Однако,
признавая вопрос заслуживающим 'внимания, 16 мая 1902 года министр отдал
распоряжение об организации собирания песен в каждом войске отдельно.
По указанию Главного ^правления казачьих войск на местах стали создаваться
специальные песенные комиссий.
Следует подчеркнуть, что раньше всех откликнулось на это распоряжение
Донское войско. Уже 20 июня 1902 года на общем собрании областного статистического
комитета этот вопрос подвергся всестороннему обсуждению. Участники собрания
проявили горячий интерес к необычному, но столь необходимому делу. Председателем
песенной комиссии был назначен генерал-майор В. М. Лютенсков. Но не представляя
себе ни характера, ни объема работы, члены статистического комитета решили
поручить собирание донских песен одному человеку, определив срок командировки
в полтора-два месяца. Кому-то пришла в голову счастливая мысль пригласить
для выполнения этого поручения А. М. Листопадова, в то время молодого
еще, но уже имевшего и некоторый опыт и определенные навыки собирательской
работы фольклориста. Вступить в переговоры с Листопадовым было предложено
действительному члену комитета, также вошедшему в песенную комиссию, X.
И. Попову. К слову сказать, Харитон Иванович Попав возглавлял комиссию
по устройству Донского музея, проявлял глубокую заинтересованность казачьей
стариной, в его лице Листопадов видел «лучшего знатока донской истории
и быта (казаков».
Получив письмо с предложением принять участие в первой донской песенной
экспедиции, Листопадов охотно согласился, но, зная по собственному опыту,
что одному справиться с такой задачей будет не под силу, сообщил X. И.
Попову о необходимости привлечь для непосредственной записи песен хотя
бы еще одного человека.
В течение ближайших нескольких месяцев вопрос о собирании донских песен
не раз выносился на обсуждение областного статистического комитета. Листопадову
было предложено представить записку с изложением его соображений относительно
песенной экспедиции. Такую записку он составил 30 августа 1902 года в
хуторе Насонтове, где тогда учительствовал, и Направил ее X. И. Попову.
В этой записке, в частности, он писал: «Зная по опыту, насколько трудно
одному лицу управляться с таким делом, как записывание песен с голоса,
когда необходимо одновременно следить и за напевом, и за текстом и тотчас
заносить все это на бумагу, и принимая во внимание ограниченность срока
и относительную спешность всякой вообще командировки, я обратился с приглашением
принять участие в поездке к Сергею Яковлевичу Арефину, хорошо знакомому
с условиями собирания песен, так как им в разное время и в разных местах
Донской области, главным образом в районе Всауловской станицы, записано
было 150 текстов казачьих песен, и получил от него полное согласие на
поездку».
Готовясь к песенной экспедиции, которая на Дону проводилась впервые, Листопадов
изучил отчеты о песенных экспедициях в разные районы страны, главным образом
в северные. Он внимательно 'проштудировал отчеты 1886, 1893,
1894, 1895, 1897 годов о трехмесячных экспедициях, состоявшихся на частные
средства. Эти отчеты лишний раз убедили его, как пагубно сказывается на
качестве записей отводимое для этого ограниченное время. Например, экспедиция
1886 года в Архангельскую и Олонецкую губернии за трехмесячный почти срок,
выполняя данный ей маршрут, прошла 2720 верст, останавливаясь в каждом
пункте на сутки или еще и того (Менее, записала 119 мотивов с текстом
песен, причем добрая половина времени уходила на розыски песенников. Самому
делу оставалось всего несколько часов. «Спешное перескакивание с места
на место, — писал в своей записке Листопадов,—не может дать серьезных
результатов; оно принесет только известное количество в ущерб качеству».
.Вопрос о времени, планируемом для экспедиции, волновал и С. Я. Арефина.
«Самым важным из условий успешности экспедиции, — писал он в своей записке
29 августа 1902 года, направленной в статистический комитет из хутора
Любимова, Есауловской станицы,—имеющим влияние на результаты всего дела,
я считаю неторопливость работы и внимательное, критическое отношение к
песне на месте во время записи ее».
2 октября 1902 года состоялось очередное собрание областного статистического
комитета, вновь рассматривавшее вопрос о Донской песенной экспедиции.
На собрание были приглашены А. М. Листопадов и С. Я. Арефин.
Член комитета X. И. Попов доложил, что он входил в переписку с собирателем
донских песен А. М. Листопадовым и что Листопадов изъявил согласие собирать
донские песни вместе с приглашенным им С. Я, Арефиным. Сообщил он также,
что Листопадов и Арефин представили записки, подробно объясняющие, как
бы они полагали выполнить упомянутое поручение. «По их плану для этого
потребуется времени до девяти месяцев, — (сказал X. И. Попов. — Вполне
понимая важность такого дела, как сохранение. старинной донской песни
во всех ее разветвлениях (исторической, бытовой, свадебной), и всецело
отдаваясь этому делу, Листопадов и Арефин решаются оставить даже свое
служебное положение и посвятить свой труд исключительно принимаемому на
себя поручению, пока оно не будет доведено до конца».
Доложил он также и о том, что после внимательного ознакомления с упомянутыми
записками нашел план собирания песен, намеченный фольклористами, вполне
целесообразным. Члены комитета с одобрением встретили сообщение о том,
что независимо от главного дела — записывания песен Листопадов и Арефин
изъявили согласие попутно, по мере возможности, записать и народные обычаи,
поверья, предания и этнографические особенности населения (типы, постройки
и пр.), для чего им необходим фотографический аппарат.
Далее был затронут вопрос о средствах, необходимых для проведения песенной
экспедиции. По самому скромному подсчету, сделанному X. И. Поповым, выходило,
что на собирание донских народных песен потребуется три тысячи четыреста
рублей. Эта сумма складывалась из следующего:
1. Для путевой экипировки командируемых—250 руб.
2. На суточные расходы (продовольствие и пр.) — по 1 руб. 50 коп. каждому
в сутки, а всего двум по числу 270 дней—810 руб.
3. На расходы по вознаграждению и угощению певцов по числу намеченных
приблизительно 100 пунктов, из расчета по 8 руб. на пункт — 800 руб.
4. На личное вознаграждение командированным Листопадову и Арефину за их
труд по 50 руб. каждому в месяц — 900 руб.
5. На приобретение фотографического аппарата — 150 руб.
6. На непредвиденные расходы — 490 руб.
Для характеристики деятельности Листопадава на поприще собирания донских
песен X. И. Попов прочитал вначале письмо этнографического отдела Общества
любителей естествознания, антропологии и этнографии от 8 марта 1902 года,
в котором, в частности, сообщалось, что 5 февраля 1902 года на заседании
музыкальной комиссии этнографического отдела были рассмотрены народные
песни, собранные Листопа-довым в I Донском округе, и было поручено секретарю
комиссии А. Л. Маслову на одном из следующих заседаний сделать специальное
сообщение.
Б упомянутом письме председателя музыкально-этнографического комитета
Н. А. Янчука говорилось о том, что записанные Листопадовым песни составляют
большую ценность и по количеству старинных образцов превышают существующие
сборники, а также отмечалось, что песенное собрание Листопадова является
«образцовым, отвечающим всем требованиям науки».
Затем X. И. Попов познакомил собравшихся с отзывом секретаря музыкально-этнографической
комиссии А. Л. Маслова, сделанным им на заседании комиссии 1 марта 1902
года. В этом отзыве приводится подробный разбор записанных Листопадовым
народных песен со стороны их мелодического строения, дается высокая оценка
проделанной собирателем работе.
«В то время, как народная песня на Западе почти отошла в область археологии,
— говорилось в отзыве, — у нас еще она свято хранится и живет в народе,
и творчество его не иссякло. В последнее время как учеными учреждениями,
так и отдельными лицами. принимаются меры к сохранению и собиранию образцов
народного музыкального творчества, и в этой области труды их увенчались
успехом. К таковым нужно отнести и.материал, собранный А. М. Листопадовым
аз I Донском округе».
Далее сообщается, что рассмотренный на комиссии собранный Листопадовым
материал состоит из 177 свадебных песен с напевами, обнимающими собою
весь круг этого обряда, начиная с песен на рукобитье и кончая песнями,
поющимися непосредственно после свадьбы (на послесвадебных гуляньях) и
вечеринках, и 17 других внесвадебных — былин, исторических и протяжных
песен.
«Нечего и говорить,—пишет А. Л. Маслов,— какую ценность приобретает собранный
материал, если представить себе те скудные и неточные данные, которыми
пользовались наши первые исследователи русской песни в связи с напевами
— А. Н. Серов, Ф. Одоевский, П. Сокальский и другие». И далее автор отзыва
говорит о том, «какую роль сыграли бы песни, собранные теперь А. М. Листопадочым,
для упомянутых исследователей».
Анализируя Песенное собрание Листопадова, Маслов подчеркивает характерные
особенности донских песен, которые, по его мнению, состоят в исключительном
многоголосий, имеющем в своих сочетаниях очень много Диссонирующих ходов,
а Ё следовании подголосков встречаются ходы квартами, параллельными квинтами
й даже параллельными трезвучиями. Он отмечает также, что ритмика русской
песни как нельзя более ясно здесь является в своей свободе и в уложении
Листопадовым в ноты осталась незатемненной.
«В заключение нужно сказать, — говорится в отзыве, — что материал Листопадова,
заключающий в себе такую массу песен в древнеприродных строях, в этом
случае превышает почтенный труд г. Пальчикова».
Такая высокая оценка Деятельности Молодого фольклориста известными деятелями
русской музыкальной культуры была восторженно встречена членами областного
статистического комитета. Но еще большей симпатией и уважением к А. М.
Листопадову прониклись присутствующие, когда председатель предоставил
ему слово и с трибуны прозвучал насыщенный интересными мыслями доклад
о предстоящей песенной экспедиций.
За 12 минут А. М. Листопадов успел осветить историю вопроса и дать четкую
и вразумительную характеристику особенностям донской казачьей песни, обосновать
й доказать необходимость ряда мер для плодотворной работы экспедиций,
а также поставить организационные вопросы. Выслушанный с большим вниманием
и интересом, Листопадов убедил членов комитета, во-первых, в том, что
они не ошиблись в выборе непосредственного руководителя песенной экспедиции,
и, во-вторых, в том, что затеваемое ими дело имеет немаловажное общественное
значение.
В своем докладе А.М. Листопадов, в частности, подчеркнул:
«Занимаясь уже давно собиранием донской казачьей песни, я, главным образом,
имел в виду дать ,в окончательном виде такой материал, который с музыкальной
точки зрения мог бы убедить, что всякая чисто народная песня, т. е. собственно
музыка песни, носит в себе зародыши своеобразной, выходящей из самой сути
мелодии, гармонизации, характерными чертами своими отличающейся от гармонизации
всякой другой мелодии, основанной на законах западноевропейской музыки.
По мысли Лароша, известного музыкального критика, всякая гармонизация
народной песни есть кабинетная выдумка, во всяком случае разрушающая ее
смысл и склад внесением чуждых ей элементов, й если гармонизовать народную
песню, то надо стараться сколь возможно менее изменить ее склад и характер.
Здесь, впрочем, не место распространяться о тонкостях музыкальной Науки
и едва ли даже возможно было бы в настоящее время разрешить вопрос о Гармонизации
народной песни при тех скупых и неточных данных, которыми располагает
Наука По этому предмету. Я должен был затронуть этот вопрос для того,
Чтобы Показать, что экспедиции, необходим более или менее продолжительный
срок для успешного выполнения предприятия и для получения таких результатов,
каких не может дать спешная кратковременная поездка».
Остановившись на печальном опыте экспедиции, снаряженной в Архангельскую
и Олонецкую губернии, записавшей 119 мотивов с текстом песен, и отметив,
что прекрасно изданный материал этот представлял собою собрание голых
мелодий без всякого намека на способы народной гармонизации, А. М. Листопадов
продолжал:
«Нашу же, казачью, песню очень редко услышишь в одиночном исполнении,
да и то тогда певец при каждом новом стихе так разнообразит мелодию, так
варьирует ее, что из последовательных записей всех его вариаций получается
стройная, оригинальная гармония с характерными интервалами, которые, будучи
просты и естественны сами по себе, трудны для воспроизведения с нотных
записей музыканту, воспитавшему свой слух на произведениях западноевропейской
музыкальной литературы. Конечно, чем более певец употребляет вариации,
тем труднее становится для записывателя его задача, тем труднее, что певец,
обладающий иногда легким и свободным голосом, как будто любуется красивыми
переливами своего голоса и изобретает неожиданно такие замысловатые музыкальные
фигуры, которыми и сам невольно залюбуешься и заслушаешься, позабыв свой
карандаш, и которые между тем по своей красоте и непосредственности требуют
непременного занесения на бумагу.
Внимание записывателя еще более усиливается, когда имеешь дело с несколькими
песенниками, одновременно исполняющими случайным хором какую-нибудь песню.
Такой хор совсем не похож на правильно организованный хор с дирижером
во главе, где каждый голос знает только свою партию. Здесь дирижер тот,
кто заводит песню; если он не твердо знает какую-нибудь песню, заводит
другой песенник, и в этом случае за ним уже ведут песню остальные товарищи
его, причем каждый ведет ее по-своему, варьируя мелодию в пределах своеобразной,
строгой народной гармонии. Появляется подголосник— эта душа песни, без
которого песня не имеет той шири и свободного размаха, свойственных настоящей
исконной казачьей песне и обусловленных историческим складом жизни донских
казаков.
Нужно ли говорить, что труд записывающего при подобных обстоятельствах
удваивается и утраивается, является надобность прослушать такую песню
не один раз, два-три раза, чтобы не упустить из виду ни одного штриха
народной гармонизации. Это необходимо в виду того назначения, которое
должен иметь изданный сборник. Наша цель дать не голую мелодию, а материал,
гармонизованный самим народом, создавшим одновременно с мелодией и гармонизацию
ее, гармонизацию строгую, построенную на древнегреческих ладах, хотя в
некоторых случаях и трудную и даже неудобную для исполнения правильным
хором. Это будет все-таки сырой материал, как и все почти сборники русских
народных песен.
Работа при таких условиях и в таком направлении сама собою заставит нас
останавливаться насколько возможно долее в том или другом из песенных
пунктов, чтобы иметь возможность путем более или менее продолжительного
ознакомления с казачьей средою извлекать из нее то, что заслуживает вообще
внимания собирателя, и притом исподволь, стараясь не делать из этого пения
по заказу.
Это лучший способ по признанию всех прежних собирателей, и я, на основании
собственного опыта, должен только подтвердить это, небольшой сам по себе
хутор Насонтов, состоящий всего из 140 дворов, один дал мне более 300
песен за несколько лет моей песенной деятельности».
Сказав о том, что Донская область в песенном отношении—непочатый и богатейший
музыкальный источник, что при наплыве массы песенного материала, составляющего
репертуар каждого песенника, придется только писать и писать без критического
отношения к делу и главное без проверки, Листопадов выразил надежду, что
статистический комитет при составлении плана песенной экспедиции не будет
стеснять ее точным выполнением маршрута в указанный срок. «Конечно, в
интересах дела было бы лучше и результаты были бы осязательнее и полнее,
— говорил Листопадов в своем докладе, —если бы комитет нашел возможным
увеличить срок поездки на более долгое время, например до девяти с половиной
месяцев, т. е. почти на целый год, исключая летние месяцы, в которые рабочему
земледельцу-казаку не до песен».
В докладе были также затронуты вопросы чисто практического характера —
об ассигновании средств, обеспечении дорожными картами, об оказании местными
органами власти помощи в работе экспедиции, о выдаче особо отличившимся
песенникам именных благодарственных свидетельств и др.
После Листопадова с докладом выступил
С. Я. Арефин. Он поделился своими соображениями о проведении песенной
экспедиции, обнаружив хорошее знание быта казачьей среды и особенностей
тех или иных групп песенников.
Отметив, что старинная казачья песня до сих пор еще сохранилась на Дону
во всей своей чистоте и что намерение статистического комитета организовать
экспедицию для записи старинных казачьих песен является как нельзя более
своевременным, а поездка по области с этой целью должна принести богатые
результаты, он заострил вопрос на ряде условий, соблюдение которых будет
способствовать успешному выполнению намеченной задачи.
«Донскую, как и вообще народную, песню, за исключением, пожалуй, исторической
военной, по моему мнению, вместе с записыванием надо изучать з связи с
соответствующей обстановкой, — заявил Арефин. — Свадебные, обрядовые,
игровые, карагодные песни обставлены известным ритуалом, который дополняет
и часто объясняет их. При кратковременном сроке поездки нам нельзя будет
успеть записать с желательной полнотой этот ритуал песни, так как придется
спешить, нельзя будет, самое главное, самим видеть его. От этого, мне
думается, много потеряет качественная сторона дела: запись песни без ритуала
будет неполна, недостаточна, запись ритуала со слов певцов или певиц будет
и неполна, и неверна. А между тем по преимуществу в обрядовой песне мы
должны искать следы седой старины. Кроме того, есть много песен, исполнение
которых приурочивается к известному времени года, какому-нибудь празднику
и т. д. Таковы, например, весенние, карагодные песни, песни при завивании
венков.
Кратковременная поездка осенью не даст нам возможности слышать эти песни.
Можно будет, конечно, расспрашивать, просить сыграть, но это будет носить
искусственный, принудительный характер, чего всеми силами надо избегать
при изучении народной песни.
Песню надо слушать и записывать при известной обстановке и в известный
момент исполнения, когда песня сама собою просится наружу и льется свободно
широкой волной, а не поется по заказу после усиленных и настойчивых просьб.
Я из своей песенной практики вынес такое наблюдение над исторической казачьей
песней: лучше всего историческую песню записывать на ярмарке, в корчме
или на проводах «малолеток» на службу, или на «майское». И вот почему».
И далее докладчик сообщает, что на проводы «малолеток» собирается весь
хутор; тут сами собой подбираются песенники сыгравшиеся, спевшиеся уже,
хорошо знающие характерные особенности и манеру играть друг с другом,
и песня льется свободно, без принуждения. Певцы соответственно настроены,
играют не по заказу, не стесняются, не робеют. «Тут вы можете услышать,
— говорил Арефин, — неожиданные вариации подголоска, новый вариант завода,
когда песня, вид толпы, служивых разогреют какого-нибудь старика, и он
вдруг покажет, как у них в Грузии игрывали».
Доказывая необходимость соблюдения этого условия, докладчик, основываясь
на собственном опыте и опыте своих предшественников, подчеркивает, что
привычка песенников друг к другу много значит для полноты записи песни.
Редко можно встретить, напоминает он, чтобы песенники двух разных станиц,
даже двух разных хуторов одной и той же станицы сыграли как следует всю
песню до конца. Она обыкновенно, замечает Арефин, не идет у них дальше
2—3-го стиха. Да это и понятно, необходимость следить друг за другом,
приноровляться, охлаждает увлечение песней.
С. Я. Арефин заметил также, что для успешного проведения песенной экспедиции
нужны неторопливость и вдумчивое, критическое отношение к песне, поэтому
для работы необходим более продолжительный срок.
«Распределить изучение песен можно было бы таким образом: октябрь — свадебные
в I Донском и Донецком округах, исторические — на ярмарках; ноябрь и декабрь
— посиделочные, гулебные (бабьи), исторические в тех же округах; январь
и февраль — свадебные во II Донском округе и исторические на проводах
казаков в полки; апрель, май, июнь — игровые, карагодные (девичьи), свадебные
в Усть-Медведицком и Хоперском округах и исторические — на ярмарках и
на проводах казаков на «майское». При этом март. можно было бы посвятить.
на приведение в порядок собранного материала.
Такая распланировка работы принесла бы, мне думается, более ценные результаты
(в смысле полноты и обширности материала), чем спешный, торопливый объезд
нескольких округов в полтора-два месяца».
Как видно из сделанных Листопадовым и Арефиным докладов, очень удачно
дополнивших друг друга, участники первой Донской песенной экспедиции очень
четко представляли себе поставленную перед ними задачу, приступали к ее
выполнению со знанием дела и большим желанием.
С доводами, приведенными ими, трудно было не согласиться, и члены областного
статистического комитета удовлетворили их просьбы,
В протоколе статистического комитета от 2 октября 1902 года записано:
«Комитет, по всестороннем обсуждения данного вопроса и руководствуясь
отношением главного управления казачьих войск от 16 мая 1902 года за №
1207, постановил:
1) отчислить из депозитов комитета двести рублей и выдать их на собирание
донских песен Листопадову и Арефину;
2) такую же сумму отчислить из депозитов комитета в их распоряжение в
1903 году;
3) ходатайствовать перед военным министром об ассигновании трех тысяч
рублей из войсковых сумм на тот же предмет.
4) просить о выдаче Листопадову и Арефину бесплатного билета для взимания
земских лошадей по Области войска Донского;
5) предложить окружным атаманам оказывать содействие Листопадову и Арефину
в деле исполнения возложенного на них поручения, а также выдать им открытое
предписание;
6) предложить Листопадову и Арефину делать сообщение комитету о ходе их
работы, а по окончании командировки весь материал, приведенный в порядок,
передать в собственность комитета».
Заканчивается протокол следующей записью:.«На вопрос председателя (генерал-лейтенанта
К. К. Максимовича. — И. Г.), к какому сроку Листопадов и Арефин могут
представить комитету часть своей работы, они заявили, что представят ее
к 25 декабря 1902 года».
Создав первую донскую песенную экспедицию, областной статистический комитет
принимал все меры к тому, чтобы она проходила нормально, чтобы собиратели
не испытывали неудобств в своей работе. Уже 4 октября 1902 года статистический
комитет направил в областной распорядительный комитет по земским делам
письмо с просьбой выдать командированным Листопадову и Арефину бесплатный
билет на взимание земских лошадей сроком на девять месяцев. 9 октября
статистический комитет уведомляет канцелярию войскового наказного атамана,
что полученные 7 октября триста рублей выданы того же числа командированным
для собирания донских песен А. М. Листопадову и С. Я. Арефину.
13 октября было направлено письмо в областное правление с просьбой сообщить,
нет ли возражений против отнесения расходов на командировку за счет войсковых
сумм. И уже 25 октября пришел ответ, в котором сообщалось, что «областное
правление не встречает со своей стороны препятствий к принятию на счет
общего войскового капитала расходы в три тысячи рублей, недостающих на
командирование Листопадова и Арефина».
Всем окружным атаманам было разослано предписание, в котором предлагалось
«сделать надлежащие распоряжения по вверенному Вам округу об оказании
Листопадову и Арефину со стороны чинов окружной полиции, станичных и волостных
правлений законного содействия при исполнении ими возложенных на них статистическим
комитетом поручений».
16 октября были составлены открытые предписания на имя собирателей, и
19 октября они были высланы окружному атаману I Донского округа с просьбой
вручить их Листопадову и Арефину. Предписание за № 1556 гласит: «Предъявитель
сего, окончивший курс Донской духовной семинарии Александр Михайлович
Листопадов, командирован по постановлению Области войска Донского статистического
комитета, состоявшемуся 2 октября 1902 года, по Области войска Донского
для собирания донских песен, а потому предписывается чинам окружной полиции,
станичным атаманам и волостным старшинам оказывать ему, Листопадову, законное
содействие при исполнении возложенного на него поручения».
26 октября был отправлен военному министру рапорт с подробным изложением
стоящих перед песенной экспедицией задач и ходатайством о скорейшем ассигновании
из войсковых сумм трех тысяч рублей.
Пока шла эта переписка, а она, к слову сказать, не прекращалась на протяжении
всего срока командировки, у членов песенной экспедиции Листопадова и Арефина
было немало хлопот и забот.
Обязанности между ними распределились так: С. Я. Арефину было поручено
вести записи текстов песен, а А. М. Листопадову — запись напевов. Кроме
того, экспедиции было предложено попутно записать: «исторические сказания
и рассказы о геройских подвигах казаков, о которых живут воспоминания
в различных местностях и которые составляют славу и гордость казачества».
Но это попутно. Главной целью экспедиции было собирание старинных казачьих
песен.
Приступили к составлению маршрута. Надо было учесть, кроме исторического
прошлого того или иного пункта, и то обстоятельство, чтобы путь экспедиции
проходил преимущественно по станицам, имеющим многолетнюю давность, коренное
казачье население, так как именно здесь можно было получить наиболее ценный
материал. «Перед нами, — писал А. М. Листопадов, —I были те естественные
пути, которыми шло заселение Дона сверху и снизу одновременно— река Дон
и его более крупные притоки: Донец, Медведица, Хопер с Бузулуком, — и
мы решили положить эти пути в основу маршрута».
Надо было продумать все детали предстоящей работы. Старались ничего не
упустить. А. М. Листопадов еще раз проверил звукозаписывающий аппарат
— фонограф. Это было тогда новинкой, и мало кто знал о его существовании,
особенно в тех (местах, «уда направлялась экспедиция.
Любопытно заметить, что впервые для записи русских народных многоголосных
песен фонограф применила известная собирательница устно-поэтического творчества
Е. Э. Линева, многолетняя соратница А. М. Листопадова, или, как он называл
ее, коллега по музыкально-этнографической комиссии, с которой он состоял
в дружеской переписке вплоть до ее кончины в 1919 году. Выступая страстным
пропагандистом русского хорового пения, Е. Э, Линева, гастролируя в Америке,
давала концерты — дирижировала организованным ею русским
народным хором, являясь одновременно и его запевалой. Как раз в это
время Эдисон сконструировал фонограф. Линева познакомилась с Эдисоном.
Изобретатель продемонстрировал ей свою новинку. Но первые модели фонографа
были еще несовершенны, не годились для записи русского народного многоголосия.
Муж собирательницы, даровитый инженер и конструктор Александр Линев, усовершенствовал
фонограф Эдисона, приспособив его для записи многоголосного пения. Так
с лепкой руки Линевой эта, как она называла, «говорящая записная книжка»
стала применяться для фольклорных записей. Фонограф сильно выручал А.
М. Листопадова во время песенных экспедиций. Сослужил он хорошую службу
и в первой песенной экспедиции 1902—1903 годов.
Свои исследования экспедиция начала 18 октября 1902 года с хутора Исаева,
Ермаковокой станицы. Правда, этот хутор не входил в тщательно продуманный
намеченный маршрут, и экспедиция попала в него случайно. Но жалеть об
этом не пришлось, так как проведенные здесь дни оказались очень продуктивными.
Так 'случилось, что, собираясь в дорогу, А. М. Листопадов вместе с С.
Я. Арефиным заехали в хутор Насонтов, где тогда жил Александр Михайлович.
Сборы заняли дней пять. Но по округе уже успела распространиться молва,
что командированные областным статистическим комитетом люди едут «поднимать
старину». Эта весть особенно взволновала стариков. Как-то вечером заглянул
к А. М. Листопадову старше Михайлыч, который и прежде не раз бывал у него
и слыл «своим человеком». Служил он сторожем в Насонтове, а родом был
из соседнего хутора Исаева.
«— К нам бы на Исаев вам заехать, Александр Михайлович,—(набравшись смелости,
начал он неуверенно. — У нас во какие песенники— мало где найдешь таких.
Не хвалясь скажу, поискать таких-то. Зять у меня дюжа хорошо играет.»
В своих уговорах Михаилыч был настойчив, упрям и неотступен. Пришлось
уступить ему и заехать в хутор Исаев.
Для глухого, затерянного в степи хуторка появление двух образованных людей
с диковинной машиной стало событием.
«Песенников экзаменуют», — говорили казаки.
Михайлыч, радостно взволнованный, затащил собирателей к себе:
«— Чайку попьете покель. а я зятя кликну.
К куреню собрались хуторяне. Толпа все увеличивалась.
В комнату вошел зять Михайлыча Антон Гончаров, поздоровался, прислонился
к печи, теребя в руках фуражку. Это был рослый, сутуловатый казак. На
нем 'был поношенный, узкий в плечах форменный казачий мундир старого образца.
Было видно, что Антон Гончаров смущен, им овладела робость. Он не знал,
куда девать свои большие, крепкие, загорелые руки, и, когда присел за
стол, все прятал их, неловко сгибаясь на стуле.
(Вскоре пришел еще старик-песенник Ники-фор Васильевич Приходкин. Началась
работа. На столе появилась бумага, карандаши. Вместе с казаками были намечены
песни, которые они будут играть.
Александр Михайлович приготовил фонограф.
— Ну, можно начинать, — сказал А. М. Листопадов Гончарову.
Казак побледнел, закашлялся и забился в темный угол. Зрители притихли
и настороженно ждали.
Антон начал потихоньку, без слов, провел одно колено песни и неожиданно
остановился: —| А подголашивать кто ж будя? — обратился он к Михайлычу.—Одному
неспособно.
— Ив самом деле.—засуетился Михайлыч. Приходкин не годился ему в партнеры,
так
как они были из разных станиц и играли песни по-разному.
— Лисава, разя? — напомнил Гончаров.
— Во-во! — обрадовался Михайлыч: — Лисава подголосит.
И Михайлыч выхватил из толпы зрителей высокую, красивую, молодую еще казачку
и ввел за руку в горницу. Лисава, жена Гончарова, стала рядом с Антонам:
—! Ну-к што ж. Заводи.
Ой, да я служил ба, толичка служи-ил да раздобрай я молодец. —
красивым, несколько дрожащим от волнения баритоном начал Гончаров песню.
Служил бы я ровно трем чей. —
подхватила Лисава.
Голоса красиво переплелись, и своеобразная певучая мелодия полилась без
перерыва», — вспоминает С. Я. Арефин в своем очерке «Среди песенников-казаков»
(«Вестник Европы», 1912 г.).
«Гончаров преобразился. Он уже не стеснялся, не горбился, а, наклонив
немного набок голову и скрестив руки на груди, весь, отдался песне. Со
второй строфы голос у него окреп, появились варьирующие, украшающие мелодию
нотки. Лисава («подголашивала» высоким контральто. Без слов, каким-то
средним между «е» и «а» звуком она вплетала в мелодию целый букет мелких,
высоких, извивающихся, сверкающих ноток, и через них песня получила художественную
законченность, ширь и размах. Иногда Лисава останавливалась на минуту,
пережидала, пока муж один проведет колено песни, и, присоединившись, сильнее
оттеняла характерную красоту мелодии. А песня жаловалась.»
После Антона Евстигаеевича и Елизаветы Андреевны Гончаровых играли песни
старики Никифор Васильевич Приходкин и Михайлыч — Андрей Михайлович Бударин.
«— Песня брошенная, — сказал Приходкин.
И в самом деле, ни Гончаров, ни Лисава не знали ее, ни разу даже не слыхали.
Тихие старческие голоса выводили:
Не светила вот красная солнушка ровна девять лет. На десятый солнушка
просяила.»
С. Я. Арефин вспоминает: «По контрасту с блестящей, отчетливой игрой Гончаровых
тихий, отрывистый старческий речитатив производил какое-то милое, задушевное
впечатление».
Поздно вечером пришел еще один песенник, которого все время с нетерпением
ждал Гончаров — Андрей Иванович Захаров.
«— Ну, брат, садись,—«пригласил его Гончаров. — Мы братами с ним со службы
зовемся, — пояснил он, обращаясь к С. Я. Арефину, — крестами менялись.
Чезо так поздно? А я тут без тебе попотел.
Теперь играли Захаров и Гончаров. Заводил и вел мелодию песни Захаров,
а Гончаров подголашивал высоким тенором, переходившим временами в фальцет.»
Осмелев, зрители наполнили горницу и оплошной стеной стояли за лавкой,
на.которой, как почетные гости, сидели песенники. Окна снаружи также были
облеплены слушателями.
«Поздно ночью окончили мы работу, — вспоминает С. Я. Арефин. — Усталые
от непрерывного нервного напряжения, шли мы на взъезжую квартиру. Гончаров
и Михайлыч пошли провожать нас. Стояла тихая, звездная, чуть-чуть морозная
ночь, похожая на весеннюю. Хуторок еще не спал. В хатах виднелись огоньки,
кое-где на улице слышны были голоса.
Первый пункт порадовал нас. Мы не ожидали такого блестящего начала. Михайлыч
не обманул».
В хутор Кременской, Усть-Быстрянской станицы, экспедиция приехала поздно
вечером. А. М. Листопадов давно уже нетерпеливо ждал этого дня. Он знал,
что в хуторе живет знаменитый песенник Федор Максимович Мартынов, глубокий
старик, от которого ранее В. А. Харламовым были записаны тексты былин.
Александр Михайлович был крайне возбужден, взволнован, все время расспрашивал
хозяев дома, где он остановился, о Федоре Максимовиче.
«— Да уж Федор Максимович — песенник, можно сказать!. Вся порода ихняя
песенники.— подливали масла в огонь хозяева.
Когда ложились спать, у Александра Михайловича вырвалось:
— Хоть бы утро скорее!»
Ранним утром, едва лишь взошло солнце, перебравшись на взъезжую квартиру,
послали за Федором Максимовичем. С трепетом ожидал Александр Михайлович
его прихода. Торопил время, а оно как назло тянулось страшно медленно.
Но вот в окружении своих родственников — зятя Ивана Гавриловича Воинова,
двух дочерей—'Марии и Екатерины — появился Федор Максимович, древний старик,
следом подошел его старший сын — Василий Федорович.
«— Ну што ж, поиграю,—спокойно согласился Федор Максимович, — отчего не
сыграть? У меня так жа вот раз Василий Акимович описывал. пишитя и Вы.
Он уселся за стол и, казалось, безучастно смотрел на набившихся в комнату
зрителей, среди которых пристроилась и его родня.
— А еще кто бы сыграл с тобою, Федор Максимович?.
Старик, видимо, не понял сразу, пришлось переспросить:
—; Подголоском кто будет?
— Подголоском-то?. Никого нету. Перемерли мои товарищи-то. с кем игрывал
я. а так в хуторе нихто не сыграя.
— Соколиху бы позвать, — предложил кто-то из зрителей.
— Кочеткову, — поддержал другой. — Самая уж товарка ево.
—| Какую Кочеткову? — заговорили в толпе.
— Марью Ивановну.
— О?! Марью Ивановну ды Соколиху — са-май как раз. Самаи подружки ево
— вместе гуливали.
Федор Максимович согласился, что эти дзе казачки лучше других знают те
песни, которые знает и он, и смогут ему помочь».
Побежали за Соколихой и Кочетковой. И вот вскоре в горницу степенно, опираясь
на палки, вошли две старухи — Авдотья Алексеевна Соколова и Мария Ивановна
Кочеткова. Но они наотрез отказались играть песни. Немало пришлось потратить
времени на уговоры. И только когда ©мешались зрители, убедившие старух
«не ломаться», они согласились.
к<Федор Максимович был серьезен, сосредоточен. И вдруг деловито заиграл:
Да во славном было городе во Киеве,
Да у славнава бы князя Володимира
Собиралась у него да пир-беседушка —
Все честна то бы, хвальна да много-радостная.
Размеренно, не торопясь, оттеняя слова, пел Федор Максимович былину, рассказывающую
о том, -как Иван Гардинович заспорил с князем Владимиром о быстроте лошадей.
Владимир-князь расхвастался на пиру:
— Как и есть-то в мене—князя—полтораста мереньев, Полтораста мереньев,
девяносто жеребцов,
Да и кто бы со мной, князем, позаспоровал скакать? Не об ста-то рублей
|и не об тысячу — Об своих-то об буйных об головушек?!
Один только Иван Гардинович принял вызов:
— Как выводит млад Ванюша свово доброго коня, Свово доброго коня — коня
бурушку.
Ванин конь заиграл, на нем шубу разорвал. Как и все-то тут князья дивовалися,
Во глаза они Ванюше засмеялися.
Кинул богатырь Иван Гардинович князьям-боярамс
— Да вы глупы, неразумны, князья-бояры! Я поболе поживу — себе шубу наживу,
А такого-то конечка мне во веки не нажить!.»
С. Я. Арефин вспоминает, как с чувством удовлетворения вырвалось у кого-то
из казаков, когда Федор Максимович закончил:
«— Отпел!. Молодчина!.
Начало былины—(несколько строф — Федор Максимович играл почти один. Соколова
и Кочеткова, восьмидесятилетние старухи, мало помогали ему.
— Голос не наломался, — заметила одна из них.
Понемногу, однако, разыгрались, «наломали голос» и старухи; в мелодию
вплелись женские голоса, и мотив былины выступил более выпукло, сделался
яснее, прозрачнее, легче, я бы сказал, воз душнее. С середины былины к
поющим старикам присоединились зять Федора Максимовича Иван Гаврилович,
молодой еще казак, страстный любитель песен, перенявший у старика чуть
ли не весь его богатый репертуар, и дочь старика Марья Федоровна.
— Утерпишь разя? — улыбнулась она в мою сторону, видя, что я заметил ее
вступление в песню.
Следующие былины играли уже все родственники Федора Максимовича. Вел песню
в основном ее мотиве Федор Максимович, а остальные потихоньку подыгрывали
ему. Голос старика звучал еще довольно твердо, хотя временами прерывался,
дрожал и заглушался кашлем. И, кашляя, Федор Максимович, очевидно, не
переставал «в уме» играть песню, так как он качал в такт песне головою
и помахивал рукою, а, откашлявшись, сейчас же вступал в хор и вел песню
дальше.
— Эк кабы мне годиков так сорок долой.— пожалел он. —IА то што ,я теперь?!
При взгляде на Федора Максимовича у меня невольно вставал в голове вопрос:
как, какими путями, в силу каких обстоятельств дошли до этого старика
былины в таком чистом, сравнительно, виде и в таком обилии?. Хотелось
заглянуть в прошлое Федора Максимовича, узнать об его молодости. Восклицание
старика о «сорока годиках» заставляло предполагать, что эти
«годики» наложили на него, как на песенника, неизгладимую печать, вытравили
из него какие-то качества, которые нельзя уже восстановить и о которых
остается только сожалеть.
А Федор Максимович сидел напротив меня через стол, спокойный, полуугасший,
и время от времени, в промежутках между двумя песнями, бросал короткие
«воспоминания:
— С родителем, покойником, мы игрывали. Любил покойник играть. Бывало,
в Калитве на ярманке заиграем — вся ярманка за нами ходя.
По одному уже штриху —«вся ярманка за нами ходя» — можно было заключить,
что Федору Максимовичу в свое время достались в наследство богатый песенный
репертуар и хорошая песенная школа, пройденная под руководством отца.
К этому присоединилось еще, вероятно, влияние, оказанное в детстве на
Федора Максимовича его дядей, старшим братом отца, ветераном двенадцатого
года, о чем Федор Максимович упомянул тоже ©скользь.
Может быть, в этих двух Мартыновых — отце и дяде—можно видеть своеобразных
собирателей и пропагандистов казачьей песни.
Работа наша шла споро. Песня следовала за песней; мы едва успевали делать
записи. «Разгорелся» Федор Максимович, «наломали голоса» старухи, освоились
с нами и обстановкой родственники Федора Максимовича—>хор получился
ровный, дружный, спевшийся.
— Давай-ка, Максимович, «Груню» им заиграем?— попросила старика Соколова.—Вы
уж дозвольте нам нашу, бабью проиграть, — обратилась она в нашу сторону,—самая
наша любимая была колысь!
— «Груню», «Груню». Обязательно надо проиграть! — оживленно, с улыбкой
подхватил Воинов, знавший, должно быть, эту песню. — Без «Груни» как можно
уходить?!
Поддержали и слушатели из толпы:
— «Груню» проиграть им и умирать, бабка, можно!
— Вполне!. Всю службу отслужишь.
Трое стариков проиграли «Груню», молодежь не мешала слушать. Славная такая,
задушевная бытовая песенка. Какой-то отзвук давнишнего, молодого задора
и увлечения послышался мне в голосах стариков, как будто с этой песенкой
какие-то воспоминания зашевелились у них в сердцах:
Груня-ягодка!. Просила Груняшенька Ночевать к себе дружка: Приди, приди,
разлюбезный мой, Сладких яблок принеси.
— Ну, теперя вы уж отпуститя нас, старух,— поднялась Соколова, когда песенка
была окончена, — Все вам начисто выложили. посля «Груни» ничего уж нету!.»
Еще несколько былин и одну в высшей степени характерную былинную песню,
как отметил ее А. М. Листопадов, дали усть-быстрян-ские песенники. Играли
ее два глубоких старика—'Тит Иванович Терновсков, которому было 86 лет,
и Ларион Дмитриевич Баранников — 82 лет. Песня лилась удивительно гладко
и стройно:
Да у дубика корешки булатные,
Да у дубика шкорочка жестяная,
Да у дубика отросточки хрустальные,
Да у дубика листушки бумажные,
Да у дубика желудочки позлаченные,
Да и маковка с верхушкою зямчужная.
Да на дубику гнездо все соколиная,
Да под дубом стойла лошадиная.
Позаспорил ясмен сокол сы добрым конем Не об ста та рублей и не об тысячу
— Да об своих-то об буйных об головушек: — Да бежать им до того места
урочного, До того луга зеленого, До того колодезя холодного, Да тебя,
добрый коник, по земле бежать, Да и мне лететь, соколику, под небесью.
Да и конь бежит — аж земля дрожит, Да ясмен сокол летит — колокол звенит.
Ух, и где ж ты была, забарилася?! —
вдруг, ударив в ладоши и притопнув ногою, перешел Баранников на плясовой
мотив:
На дырявом мосту провалилася!. Прибегает конечек до того места —
тянул Тит Иванович.
Ах, и черт тебя нес на дырявый мост!.
— Погоди, постой! Куда ты?!—бросился к Баранникову сидевший около него
на корточках песенник: — Доигрывай.
— Зачем?. Будя! — отмахнулся от него Баранников.—-Песню до конца не доигрывают,
жене правды не сказывают!
— Знаю. Играй, чудак!. Им вон до конца надо штобы беспременно.
— А-а, яу-ну.
До того ль было места до урочного, До того ль было луга до зеленого. До
того ль было колодца до холодного, Шелковой травы конечек наедается, Ключевой
воды конечек напивается.
Опять наладилась песня, опять в комнате воцарилась тишина, повеяло тихой,
задумчивой грустью седой старины.»
Эта зарисовка, воспроизведенная по живым следам событий участником экспедиции
С. Я. Арефиным,.как и предыдущие, более или менее подробно пересказанные
мною, дает наглядное представление о конкретной обстановке, в которой
трудилась экспедиция, воспроизводит ту атмосферу участливого, заинтересованного
отношения населения обследуемых районов к ее работе.
Рассказать обо всех песенниках и записанных от них песнях не представляется
возможным. Да в этом и нет нужды. Скажем только, что песенная экспедиция
1902—1903 годов выполнила намеченный маршрут полностью, побывала в 99
населенных пунктах и почти за девятимесячный срок (с октября 1902 г. по
июнь 1903 г.) записала 720 песен — 703 народных казачьих и 17 калмыцких.
Как видно, результат превзошел все ожидания. Если, к слову сказать, известная
собирательница русских народных песен Е. Э. Линева в 1897—1900 годах записала
170 песен, можно, подводя итоги деятельности донской экспедиции, сделать
вывод, во-первых, об ее исключительно напряженной работе и, во-вторых,
о необычайном песенном богатстве донского края.
Необходимо отметить, что песенная экспедиция не прекращала работы ни в
летний зной, ни в осеннюю распутицу, ни в крещенские морозы. Протяженность
пройденного ею пути составила 2500 верст. Обследование проходило в три
этапа.
Первый этап, в 678 верст, начался с хутора Исаева, станицы Ермаковской,
откуда через станицу Екатерининскую экспедиция спустилась по Донцу до
станицы Кочетовской, повернула вверх по Дону и, перенравившись в станице
Богоявленской на левый берег, из хутора Холодного, станицы Мариинской,
отклонилась в сторону от Дона верст на 50 в задонские степи, к калмыкам,
чтобы ознакомиться с песнями калмыцкого народа. В станице Денисовской,
Сальского округа, удалось записать 17 калмыцких песен. На обратном пути,
миновав станицы Романовскую и Каргальскую, экспедиция перебралась на правый
берег и через станицы Кумшацкую и Цимлянскую проследовала до станицы Нижне-Курмоярской,
очень удачного песенного пункта, где за три дня усиленной работы было
записано 43 песни. В скором времени экспедиция достигла станицы Нижне-Чиракой.
Затем, пройдя небольшое расстояние, сделала перерыв для приведения в порядок
собранного материала.
Второй этап, в 720 верст, начался с Донецкого округа. От станицы Усть-Белокалитвенской,
поднявшись вверх по Донцу до Митякинокой, экспедиция пересекла.крестьянские
поселения и через хутор Мешков добралась до станицы Казанской, откуда
левым берегом спустилась вниз до впадения Хопра в Дон. Наследования Хоперского
округа проходили от станицы Букановской до станицы Михайловской включительно.
Отсюда, через станицу Урюпинскую и хутор Долгов-ский, экспедиция переехала
на Бузу лук, исследовав его весь от Дурновской до Преображенской, и, перерезав
войсковые участки, проследовала на Медведицу и по ее течению достигла
станицы Усть-Медведицкой (30 апреля 1903 г.). Второй этап завершился в
станице Усть-Хоперской. Таким образом, обследованию подвергся район от
устья Хопра до устья Медведицы.
Третий этап, в 750 верст, экспедиция начала от станицы Усть-Медведицкой,
откуда она спустилась вниз по Дону до станицы Верхне-Чирскюй. На этот
раз были посещены пропущенные в ноябре 1902 года станицы Романовская и
Каргальская, а также станицы I Донского и Черкасского округов, лежащие
на пути по берегам Дона, и 8 июня 1903 года в станице Старочеркасской
завершила свою работу.
Отправляясь в экспедицию, А. М. Листопадов имел на руках уже более 400
песен, записанных им ранее, главным образом в станице Екатерининской.
Чтобы не тратить время на повторение уже известного, так как командировка
была ограничена определенным сроком, работа начиналась с опроса песенников,
какие песни они поют и какие играли их деды и отцы. Песенники, как правило,
называли песни недалекого прошлого — первой половины XIX века — и новые,
маршевые, которые певали на военной службе. Приходилось объяснять, что
экспедицию интересуют песни старые, «свои казачьи», «те, что игрались
когда-то на походах». Тогда песенники начинали вспоминать, перебирая в
памяти те песни, которые, как они выражались, «ноне уже брошены». Песенникам
охотно помогали восстанавливать «забытый репертуар» зрители, которые всегда
близко к сердцу принимали и исполнительское мастерство своих (станичников,
и умение отыскать редкую, малоизвестную песню, которую в массе своей казаки
не знали, и она была «привилегией», «достоянием» одиночек, чаще всего
глубоких стариков. А порой и сами старики отыскивали еще более древнего,
чем они сами, казака и просили его выручить, чтобы не ударить в грязь
лицом перед другими станицами.
«В таких случаях ему, много лет уже не слезавшему с печи, говорилось:
— Они, вишь, весь Дон проехали, отобрали песни у стариков да тады к нам
завернули.
Бее наши песни им переиграны. Ищи ты, Афанасьич. Самую какую ни на есть
дедовскую выворачивай. мамайских времен штоб.
— Да я и не знаю уж, — принимал близко к сердцу огорчение одностаничников
Афанасьич.— Вот ету. «рядутачку» говорили?
— Говорили.
— «Рядутачку» с самого с исиерва говорили. есть!
— «По морю было Верейскому»?
— Есть.
— Про Садка есть?
— Есть и про Садка. Кундрючане перехватили.
— А «Как Москва загоралась»?
— Есть.
—> «От трех генералушкав»? — уже с недоверием называл песенник.
Чтобы рассеять его сомнения, приходилось цитировать ему текст песни.
— А про Илюнюшку есть? — спрашивал Афанасьич. — «Как стучит-гремит ключами
Илю-нюшка, (крестьянский сын»?
— Нету, дедушка, такой. не играли еще нигде.
— Во!—радовались песенники. Ишо одна!. Думай, Афанасьич, думай, шарь!
Накидывай по дедам—!какой какуя любил.
— Да я и то уж по покойникам перебираю,— задумывался опять Афанасьич.
Так при помощи Афанасьича, Лифантьевны, других стариков удавалось найти
редкие песни, запись которых была основным делом экспедиции».
Наметив песни, которые следовало записать, начиналась, собственно, работа.
Вначале песня записывалась в исполнении трех-четырех лучших песенников,
а затем ее вновь проигрывали в полном составе хора. Это давало возможность,
во-первых, проверить записи, а во-вторых, занести в них новые подголоски
и вариации напева, которых не слышно было в первом исполнении. Кроме текста
и напева, записывалось также назначение песни, иногда объяснение песенника
к ней, брались на заметку исполнители, запеваи ла. и попутно заносились
на бумагу своеобразные песенные термины, отмечающие характер песни.
«Прекрасным пособием, а в некоторых случаях даже единственно возможным
для нас средством музыкальной записи, — вспоминал А. М. Листопадов, —
служил фонограф. Не будь под руками фонографа, много очень хороших песен
было бы потеряно для нас».
При записи песен строго соблюдалось необходимое условие, заключающееся
в том, чтобы избежать какой-либо официальности. В подавляющем большинстве
случаев удавалось создать обстановку чисто частного «гулянья» «компании»,
«беседы», а песенники чувствовали себя гостями собирателей, между ними
устанавливались дружеские отношения доверия, сотрудничества. Песенники
проявляли заинтересованность результатами работы, прилагали немало усилий,
чтобы дело было сделано «по всей форме уж». Поэтому они внимательно и
вдумчиво относились не только к выбору репертуара, но и к его исполнению,
стараясь изо всех сил показать свое умение и мастерство, чтобы песня,
записанная от них, была представлена в лучшем виде.
«— Погоди не пиши, — просил иной раз песенник после первого '«завода»
песни, — я ее че-вой-то будто не так зачал.
— Да я не пишу еще, — отозвался Александр Михайлович.
— То-то. Погоди наведу. та да скажу, когда писать.
Случалось и так, что уже в середине песни кто-либо из песенников или слушателей
оста»-навливал ее плавное течение замечанием:
— Чевой-та вы, старики, ету колена будта из другой песни приставили?.
— Какуя?
— Да вот ету, третью. Как-тось не похожа она. как будто из «Службицы».
—1 И то ведь!.—соглашались песенники.
Начинался подробный разбор, споры. В результате песня восстанавливалась
в ее первоначальном виде.
— Я слухаю, слухаю, — говорил тот, кто подметил ошибку,—не так будта.
Ету песню мене дедушка-покойник выучил, я ее тверда знаю. Непохожа будта.
— Да песня редкая. чево мудренова ошибиться?»
В ходе экспедиции А. М. Листопадовым было сделано очень много крайне ценных
наблюдений, которые в дальнейшем немало способствовали более плодотворной
его работе. Вновь подтвердилось подмеченное им еще ранее явление: лучшие
песни в смысле полноты, строгого следования мелодии, оригинальности подголосков-были
записаны от песенников сыгравшихся — родственников, соседей, однополчан,
друзей, гулявших в одних и тех же компаниях, людей,. хорошЬ знавших друг
друга, привыкших друг к другу и накопивших немалый опыт совместного исполнения.
В качестве примера такой сыгранности можно привести братьев Каклюгиных—-Михаила
Дмитриевича и (Петра Дмитриевича из станицы Нижне-Кундрюченской, с которыми
собиратели проработали целый день. Играя песни,
они держали друг друга за руки. Они, имея небольшую разницу в летах, вместе
учились песням от старших, вместе бегали «на улицу», на посиделки, на
вечеринки, служили в одном полку, а после «в кампаниях вместе гуливали».
Вполне понятно, что у них выработалось такое взаимное понимание намерений,
что они по еле уловимому жесту, незначительному повороту головы, на лету
схватывали желание придать песне тот или иной оттенок.
Подмечено также было, что песенники, независимо от обширности своего репертуара,
имеют песни любимые, к которым более всего душа лежит. В исполнение этих
песен они вкладывают все свое умение, старание, искусство, стремятся ее
отделать так, чтобы брало за живое.
Немало песенников прямо заявляли:
— Моя любимая самая!
И еще лишний раз убедился А. М. Листопадов, что подлинными хранителями,
знатоками и любителями казачьих песен являются люди старшего поколения,
старики, перенявшие их от «своих дедов и прадедов. Не пренебрегая хорошими
песенниками из числа молодежи, экспедиция имела дело главным образом с
людьми пожилыми, обладающими лучшим песенным репертуаром. Правда, молодежи
нельзя отказать в сочувствии и внимании к старинным песням, как замечал
А. М. Листопадов, но она с интересом слушает их от стариков, а сама поет
сравнительно мало.
«В долгие зимние и осенние вечера, — вспоминал А. М. Листопадов, — свободная
от тяжелых полевых работ, сходится в курень, по окончании разных хозяйственных
хлопот, на зов деда вся семья, и тут открывается своеобразная песенная
школа, где учитель — седой как лунь старик—после рассказов о своих былых
военных походах и подвигах затягивает «старинушку» и ведет, ведет ее долгим,
за душу хватающим мотивом. Внимательно вслушивается молодежь в дедовскую
песню, схватывает быстро родной напев нераздельно со словами и начинает
подтягивать. И дед еще более увлекается, видя, что молодое поколение с
сочувствием слушает его старческое пение о былых, далеких временах: о
князе Володимире, Добрынюшке, о любимых героях — Ермаке Тимофеевиче, молодом
охотнике Красношекове, опальном атама-нушке С. Д. Ефремове, о славных
схватках с «турчином или злым черкесином». Заплачет дед, ясак! будто сам
он был там, где «бились-рубились день до вечера» предки его; кончит песню,
и начинается повествование, уясняющее подробности, непонятные внукам».
Один из седобородых песенников сокрушался, что старые протяжные песни
поют все меньше. А другой такой же древний старик вторил ему: «Нонче-то
ведь все мелочью забавляются. Не песня, а ветер!»