В Россию «Марсельеза» пришла в конце XVIII века: впервые ее спели в Петербурге как новую французскую песню, не придавая сочинению революционного значения.
В Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии хранится пожелтевший рукописный альбом, которому не меньше ста шестидесяти лет: кем-то из русских любителей музыки была записана в этот альбом и «Марсельеза», но без слов.
В исторических материалах о декабристах есть достоверные свидетельства того, что декабристы пели «Марсельезу» как освободительный гимн на тайных собраниях.
Простые люди — крестьяне, ремесленники, рабочие — «Марсельезу» тогда не знали. Она распространялась в кругах оппозиционного царскому строю дворянства, интеллигенции, пелась на французском языке, являвшемся в этих кругах разговорным языком: в переводах необходимости не было. Этим объясняется тот факт, что русские переводы стали появляться только во второй половине XIX века: первый из них, напечатанный в легальном сборнике сподвижника и друга А. И. Герцена поэта Н. П. Огарева «Свободные русские песни», датируется. 1863 годом.
Попытки переводов не были удачными: переводные тексты не сочетались с музыкой. В 1875 году революционер, участник Парижской Коммуны Петр Лаврович Лавров написал русский текст, создал свободный русский вариант — «Рабочую Марсельезу». Лавров не был профессиональным поэтом. Как и текст де Лиля, «Рабочая Марсельеза» Лаврова вылилась из души, отразив чаяния, настроения, требования угнетенных, обездоленных, мужество борцов за освобождение России, веривших в грядущую революцию. Мелодия песни Лаврова упростилась, приобрела более энергичный и светлый характер. Она несколько отличалась от первоисточника — песни де Лиля.
Памятник Руже де Лилю в Шуази-ле-Руа
«Рабочая Марсельеза» создавалась для нелегальных кружков, собраний, демонстраций.
О распространении «Рабочей Марсельезы» рассказывает в повести «Мать» Максим Горький. Писатель передает впечатления матери, слушающей песню, которую в домике на рабочей окраине во время тайной сходки поют вполголоса ее сын с друзьями:
«Особенно одна из новых песен тревожила и волновала женщину. В этой песне не слышно было печального раздумья души, обиженной и одиноко блуждающей по темным тропам горестных недоумений, стонов души, забитой нуждой, запуганной страхом, безличной и бесцветной. И не звучали в ней тоскливые вздохи силы, смутно жаждущей простора, вызывающие крики задорной удали, безразлично готовой сокрушить и злое и доброе. В ней не было слепого чувства мести и обиды, которое способно все разрушить, бессильное что-нибудь создать, — в этой песне не слышно было ничего от старого, рабьего мира.
памятник «Марсельезе» в Страсбурге,
где она была создана
Резкие слова и суровый напев ее не нравились матери, но за словами и напевом было нечто большее, оно заглушало звук и слово своею силой и будило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто она видела на лицах, в глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясь силе песни, не умещавшейся в словах и звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием, с тревогой более глубокой, чем все другие песни.