Д. Кабалевский - Дорогие мои друзья

Письмо к А. Андрашюнене
г. Вильнюс

Милая Аудра,
получил Ваше письмо. Конечно, в любой беседе все стало бы проще и яснее, чем в письме, — я согласен с Вами. Но сам вопрос, который волнует Вас, проще и ясней не стал бы и в личной беседе. На вопрос о том, как увлечь музыкой старшеклассников, ответить очень трудно. Я, во всяком случае, не рискую давать какой-либо определенный ответ.
В разных местах, разными людьми накапливается интересный опыт. Мы знаем удачи, знаем явные промахи. Я сам пытаюсь что-то искать и чувствую, что иногда удается кое-что найти, иногда прихожу в отчаяние от того, как это трудно.

Главными условиями удачи я считаю вот что: во-первых, разговор со старшими школьниками должен вестись очень серьезно (они же взрослые люди!), не как навязывание своих мыслей и взглядов, а как помощь в выработке ими своих собственных воззрений, с опорой на их собственный жизненный опыт. Во-вторых, разговор этот ничем не должен напоминать обычные школьные уроки. Он должен быть свободным по форме, эмоционально-увлекательным по тону и по материалу.
Я понимаю, что сказать все это очень легко, а добиться этого ужасно трудно. Но, может быть, самое важное — всегда иметь перед собой главную цель — эмоционально увлечь музыкой, а уж потом на основе этой эмоциональной увлеченности, заинтересованности учить чему-то, давать познавательный материал.
По моим наблюдениям, все радиопередачи и живые беседы, хоть как-то похожие на уроки, на лекции, не вызывают живого отклика, не увлекают юных слушателей и, естественно, не вызывают в них любви и интереса к музыке. А когда нет увлеченности, любви, эмоционального интереса к искусству, оно, разумеется, не может оказывать какого-либо благотворного влияния на сознание, на душу детей, подростков, молодежи.

Я понимаю, что все это «общие слова», но ничего другого я сказать не могу. Разве еще добавлю, что очень важно вызвать активность ребят: пусть отвечают на вопросы, подтверждают что-то или отрицают, пусть смеются, где смешно, пусть, где надо, становятся печальными.
По своему опыту (по очень большому количеству писем) знаю, что в моих «Беседах о музыке» по радио ребят увлекает, между прочим, то, что они слышат реакцию аудитории, где я провожу беседу, и вместе с теми ребятами сами начинают отвечать на мои вопросы.
Придуманный Вами цикл передач для младших ребят — «Незнайка», — по-моему, очень остроумен, и я не сомневаюсь, что он должен пользоваться большим и устойчивым успехом у ребятишек.
Вот в таком роде что-нибудь придумайте и для взрослых. Уверен, что и это Вам удастся.
18 апреля 1968 г.

Из письма к 3. Лейбман
г. Одесса

.Ваши сомнения мне не очень понятны. Мне кажется, что поэзия с тех пор, как она существует, всегда пыталась выражать впечатления от других искусств — живописи, архитектуры и, быть может, особенно — музыки. Так что в Вашем желании (и даже во внутренней потребности) в стихах выразить чувства и мысли, которые вызывает в Вас музыка, я не вижу ничего странного. А когда идет речь о том, чтобы стихами помочь ребятам слушать и понимать музыку, тем более это себя оправдывает. Конечно, здесь всегда встает опасность известного «упрощения» музыки, слишком субъективного подхода к ней, но трудно — не значит невозможно.
22 февраля 1965 г.

Директору Дворца культуры города П. Уважаемый тов. Г.

.Не могу не заметить, что Ваши слова о том, что «отсутствие вокальной звуковой усилительной аппаратуры отрицательно сказывается на дальнейшем творческом развитии коллектива, его концертной деятельности», меня как музыканта крайне удивили. В последние годы в центральной и специальной печати (обратите па это внимание) часто ставится вопрос о том, что чрезмерное распространение звукоусилительной аппаратуры вредно отражается на развитии нашей массовой музыкальной культуры, что, оглушая слушателей грохотом электрогитар и микрофонным криком певцов, она превращает музыку в шум, портит вкусы широких кругов слушателей.

Я очень рекомендую Вашим музыкальным руководителям задуматься над тем, что если отсутствие звукоусилительной аппаратуры мешает творческому росту музыкальных коллективов Дворца, то, вероятно, что-то неблагополучно в самом существе музыкальной работы во Дворце и в подборе музыкальных кадров.
24 июля 1974 г.

Из письма к М.
г. Воронеж

Письмо Ваше прочитал с интересом, так как пишете Вы о том, что всегда меня волновало. И никакой особой «резкости» я в письме Вашем не обнаружил. Я понимаю, что трудно оставаться спокойным, когда речь идет о серьезных недостатках в деле воспитания Детей, молодежи.

Мысли, изложенные Вами в письме, мне понятны, по не во всем я с Вами могу согласиться.
Вы полагаете, что решительное запрещение джаза устранило бы все важнейшие недостатки в деле эстетического воспитания молодежи. Не могу с Вами согласиться: думаю, что имеющееся сейчас у части молодежи одностороннее увлечение джазом в значительной мере явилось как раз результатом того, что несколько лет назад джаз официально был у нас в загоне. И вот тогда он полез во все щели, причем полез в наихудших своих образцах. По-моему, Вы не правы, думая, что джаз всегда одинаков, причем всегда одинаково плох. Всякая музыка может быть плохой и хорошей независимо от жанра. Джаз-музыка тоже может быть хорошей, а может быть и плохой. И, представьте себе, хорошую джаз-музыку я люблю. И никогда это не отражалось дурно на моем духовном мире, никогда не мешало преклоняться перед музыкой серьезной — классической и народной. Я решительно протестую против джаза, во-первых, когда он плох, а во-вторых, когда он оказывается единственным видом духовной пищи. Я совершенно согласен с Вами, что в определенных кругах молодежи увлечение джазом стало форменным бедствием. Но опять подчеркну: не столько потому, что это вообще джаз, сколько потому, что это, как правило, плохой джаз, и особенно потому, что этим плохим джазом исчерпывается круг музыкальных запросов этой части молодежи.
А можно ли вообще отрицать джаз? Или Вы считаете, что вообще вся так называемая «легкая», «развлекательная» музыка плоха и вредна? А я этого не считаю. Я люблю вальсы Иоганна Штрауса и оперетты Оффенбаха, люблю лирические джазовые песни Гершвина и очень высоко ценю легкую музыку Дунаевского. Я даже, как Вы, может быть, знаете, написал оперетту, которая уже поставлена во многих театрах страны и, надеюсь, ничуть не портит вкусы зрителей и слушателей. Я не люблю угрюмых людей, полагающих, что любовь к серьезной музыке обязательно предполагает отрицание и неуважение ко всем видам легкой музыки, в том числе и к дя^азу вообще без разбора: хорошая это легкая музыка или плохая. Ведь и симфоний пишется много плохих, скучных, серых, лишь убивающих интерес в людях к серьезной музыке. Когда я писал музыку к кинофильму «Антон Иванович сердится», я вполне разделял (и сейчас разделяю) основную мысль этого фильма: «хорошая оперетта лучше плохой симфонии». А Вы с этим не согласны?

На основании многочисленных своих наблюдений я готов утверждать, что худшим способом исправления дурных вкусов является запрещение, изъятие того, что увлекает в данный момент людей с испорченным вкусом, что доставляет им удовольствие. Надо поступать иначе: стараться вызвать интерес, а потом и любовь к чему-то другому, хорошему, красивому, благородному. Тогда возникнет и критическое отношение к дурному, в чем тоже, конечно, надо помогать, всячески «разоблачая» дурное, объясняя, чем оно дурно. Ваша же идея — просто запретить джаз — кажется мне идеей не только ошибочной, но и вредной, так как такое запрещение привело бы обязательно к совершенно обратным результатам.
Наша задача заключается в другом: в максимальном насыщении быта детей и молодежи хорошей, красивой, благородной музыкой, в том, чтобы вызвать в подрастающих поколениях живой интерес к разной музыке, объяснить, что любовь к легкой, танцевальной музыке не должна исключать любви к главным богатствам музыкального искусства — к опере, симфонии, камерной музыке и т. д. Но и не пугать тем, что вместо легкой, танцевальной в частности, музыки им следует слушать только серьезную, «академическую» музыку: это верный путь, чтобы отвратить молодого человека от серьезной музыки на всю жизнь!.
Кроме того, вообще наивно думать, что можно «запретить» джаз-музыку, которая давно уже распространилась по всему миру, которую слушают и под которую танцуют далеко не только оголтело-распущенные молодые люди, теряющие при этом человеческий облик и всякие даже напоминания о человеческой культуре. Нет, джаз-музыку слушают и танцуют под нее многие юноши и девушки и в странах народной демократии, и у нас, в Советской стране, и в странах капиталистических. Джаз-музыку мне приходилось слышать хорошую, мелодичную, мягкую, без всяких дерганий и гримас, и танцевали так скромно, что самый придирчивый воспитатель не смог бы ни к чему придраться. И что еще, последнее, я хочу заметить, говоря о джазе: лучшие образцы современной джаз-музыки вполне различимы по своему национальному характеру (Вы это почему-то отрицаете). Французский джаз Вы легко отличите от румынского, немецкий — от американского. Свои национальные черты, несомненно, откристаллизовываются и в советском джазе. Так ведь было в свое время и с венским вальсом: пока против него протестовали, он завоевал весь мир и всюду постепенно приобрел свое национальное лицо. Венский вальс был рожден демократическими кругами Вены, джаз рожден музыкальным гением негритянского народа (не нужно его поэтому отождествлять с тем безобразием, какое из него сделали американские бизнесмены от музыки).
Какие же перед пами стоят сейчас задачи? Во-первых, проявить, по крайней мере, такую же инициативу и энергию, какую проявляют предприимчивые дельцы, пропагандирующие среди молодежи плохую джаз-музыку. Им дали слишком большой простор, а мы слишком пассивны. Но все же сказать, как Вы говорите, что мы отмалчиваемся, нельзя. Я не согласен с Вами, что выступление в печати со статьями без каких-либо особо деловых конкретных предложений дело бесполезное и никому пе нужное. Я, например, не собираюсь прекращать свои устные и печатные выступления на темы об эстетическом воспитании, не собираюсь прекращать всеми способами пропагандировать хорошую музыку, хорошие вкусы, бороться против пошлости, дурных вкусов и т. д. и т. п. Я в этом деле не одинок. И уверяю Вас, что именно под давлением общественного мнения удалось наконец сдвинуть с мертвой точки вопрос о музыкальных занятиях в общеобразовательной школе. Уверяю Вас, что не без участия общественного мнения в законе о школе появился пункт о необходимости преодолеть педооцепку эстетического воспитания детей. Еще совсем недавно об эстетическом воспитании говорили, кажется, только деятели искусств и некоторые педагоги, а сейчас вопрос об эстетическом воспитании рассматривается как один из очень важных вопросов современного этапа развития нашей страны. А что касается конкретных деловых предложений, то Вы можете не сомневаться — таких предложений мы делали более чем достаточно, и многие из нас (в частности, композиторы) принимают участие в разработке практических мер по делам, связанным с эстетическим воспитанием.

Согласитесь сами, что практически осуществлять в этой области что-либо могут только соответствующие государственные органы, прежде всего Министерство просвещения и Министерство культуры. А мы должны, во-первых, писать как можно больше хорошей, нужной, полезной музыки; во-вторых, всякими доступными нам способами вести пропагандистскую работу и, в-третьих, в случае необходимости воздействовать на ход событий в данной области общественным путем, ибо Союз композиторов — организация общественно-творческая. Мы отлично понимаем, что во всех этих трех направлениях очень многое нами еще не сделано, и на это направлены сейчас наше внимание и наша энергия. Трудности здесь особенно велики потому, что в искусстве возможны, кажется, все методы воздействия, кроме одного — кроме метода административного запрещения.

2 февраля 1959 г.