Ц.Кюи - Избранные статьи

ПЕРЕМЕНЫ В РУССКОМ МУЗЫКАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ
ВОЗВРАЩЕНИЕ БАЛАКИРЕВА К ПУБЛИЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
КУРЬЕЗНАЯ МЕТАМОРФОЗА

[.] В Русском музыкальном обществе произошла крупная перемена: среди сезона его капельмейстер Направник замещен Давыдовым. В закулисную сторону дела заглядывать не буду; печать может верно судить о том только, что происходит публично, на виду всех. Но в этом деле меня странно поражают два обстоятельства. Первое: как это дирекция Музыкального общества не сумела удержать Направника, по крайней мере, хоть до конца нынешнего сезона? Направник управлял этими концертами 13 лет и оказал Музыкальному обществу немаловажные услуги. Он довел оркестровое исполнение концертов' до замечательной стройности и тонкости; он поставил и возобновил много произведений, между которыми были и весьма крупные (две пьесы Бетховена, «Св. Елизавета» Листа,' «Странствование розы», «Рай и Пери»), он сделал эти концерты модными, людными и популярными, дефицит превратил в прибыль. Казалось, в течение 13 лет дирекция Музыкального общества имела возможность оценить заслуги своего капельмейстера и сжиться с ним; в нынешнем сезоне Направник начал серию концертов, как всегда, и вдруг, среди сезона, возвратил свою дирижерскую палочку дирекции Музыкального общества, а дирекция, вместо того чтоб устранить возникшие недоразумения и не приносить им в жертву многолетнюю почетную и почтенную деятельность Направника, приняла ее.

После этого едва ли какой капельмейстер Музыкального общества примется энергически за дело, не доверяя прочности своего положения.
Вероятная причина выхода Направника заключалась в появившемся в печати осуждении его деятельности, имевшем если не официальное, то официозное происхождение. Направника упрекали в неудовлетворительности концертов нынешнего сезона. В этом упреке была своя доля правды. При том же нынешние концерты Музыкального общества были довольно бесцветны; они точно перестали быть симфоническими, в них преобладали солисты (по четыре номера в каждом концерте; ни одно крупное произведение не вошло в состав их программ, они имели мелкий и отрывчатый характер). Но обвинение в их неудовлетворительности не должно падать на одного Направника; программа этих концертов подписывается всеми членами дирекции Русского музыкального общества, которые все и должны нести за нее ответственность.

Упрекали Направника в неудовлетворительности хоров Русского музыкального общества. Действительно, уже несколько лет этот хор доказывал свою несостоятельность. Но дело в том, что Направнику не давали возможности его улучшить: он много раз добивался усиления этого хора учениками консерватории, но добивался напрасно.
Направника упрекали в том, что в концертах Музыкального общества принимают исключительное участие артисты нашей оперы. Что же делать, если это наши лучшие исполнители? Консерватория нас не балует хорошими певцами и певицами, а в последнее время и совершенно перестала их выпускать. Если у нас и есть хорошие артисты, то они образовались уже по выходе из консерватории, так сказать, помимо консерватории. Стало быть, Направник виноват в том, что его выбор останавливался на лучших артистах.
Упрекали Направника в том, что он часто дает свои сочинения. Подобный нелепый упрек можно сделать только или краснея от стыда, или улыбаясь своей беззастенчивости.
Нет человека, который относился бы с большей сдержанностью к своим сочинениям, как Направник; после многих лет он почти никогда не повторял даже тех из них, которые имели несомненный успех.
Наконец, упрекали Направника в том, что он делает два дела: говорили, что невозможно с пользой быть одновременно и дирижером русской оперы, и капельмейстером Русского музыкального общества. Это совершенно зависит от человека, от его энергии и талантливости. Иной два дела делает превосходно, другой и с одним справиться не в силах. Теперь Давыдову предстоят два дела. Дай бог ему с ними справиться так же успешно, как справлялся Направник, тем более, что управление консерваторией сложнее и труднее капельмейстерства русской оперы, особенно теперь, когда число учеников консерватории возросло до цифры, при которой управление консерваторией с пользой для дела и для учеников делается весьма проблематическим.

Эдуард Францевич Направник

Как бы ни было, Направник оставил Русское музыкальное общество. Расставаясь с ним, нельзя не выразить ему глубокой признательности за его многолетнюю деятельность на поприще, на котором он явил редкие капельмейстерские качества, громадную технику, замечательную неутомимость, образцовую добросовестность и беспристрастие.
Направление, которому я служу, имеет мало общего с направлением Направника, но справедливость требует сказать, что ко всему исполняемому он всегда относился с одинаковой старательностью и исполнял все с тем совершенством, на какое был способен.
Оставляя капельмейстерство, Направник оговорил, чтоб не было отказано ни одному из солистов, которым он обещал участие в концертах, и написал оркестру письмо, в котором выражает надежду, что оркестр всегда будет всецело служить искусству, независимо от личности капельмейстера.
Что такое будут эти концерты при Давыдове — покажет время. Как капельмейстер он пока значительно уступает Направнику, он не имел и не мог иметь громадной практики Направника. Пожелаем, чтоб Давыдов вел эти концерты с успехом своего предшественника и оставил о себе такую же добрую память прямого и даровитого деятеля.

Имя Балакирева — одно из популярнейших в нашем музыкальном мире. Его публичная деятельность началась двадцать лет назад, была кратковременна (продолжалась только десять лет), но блестяща. В 1862 г. он вместе с Ломакиным основал Бесплатную музыкальную школу и был ее дирижером до 1872 г. В 1866 г. он в Праге поставил «Руслана и Людмилу» и с 1867 г. управлял два года концертами. Русского музыкального общества. Во все время этой деятельности Балакирев заявил себя первоклассным музыкантом, отличным дирижером, но, главнее всего, он был силен почином и убеждением. Страстный приверженец музыки современной и особенно музыки русской, он проводил ее с несокрушимым постоянством. Благодаря Балакиреву публике сделались известны имена наших композиторов: Римского-Корсакова, Мусоргского, Бородина; под его управлением были исполнены впервые многие их произведения. В этом отношении значение Балакирева громадно: он для нашего музыкального развития сделал более, чем кто-нибудь из остальных наших музыкальных деятелей. Еще нужно добавить, что сверх сочинений, очень талантливых, но слишком малочисленных, он издал сборник русских народных песен, который до сих пор остается лучшим сборником. В 1872 г., как было сказано, он оставил свою публичную деятельность, хотя и не переставал служить искусству (так, он принимал самое деятельное участие в редакции издания оркестровых партитур «Руслана» и «Сусанина», и, главным образом, эти издания ему обязаны своим неподражаемым совершенством). Можно было подумать, что публичная деятельность Балакирева прекратилась навсегда. К счастью, это предположение не оправдалось. С нынешнего сезона Балакирев вновь является дирижером Бесплатной школы и для начала исполнит целиком капитальное произведение Берлиоза «Те Deum». Едва ли когда чье-нибудь возвращение к публичной деятельности было более желательно. Балакирев, если ему удалось сохранить прежнюю энергию и силу почина, вдохнет новую жизнь в наш музыкальный мир и" благотворно подействует на Музыкальное общество, конкурируя серьезно с его концертами. Во всяком случае, концерт Бесплатной школы с «Те Deum» и третий концерт Вицеитини с «La damnation de Faust» Берлиоза (тоже целиком) будут двумя лучшими концертами сезона, единственно серьезными и музыкальными, резко выделяющимися среди мозаических, мелких, отрывочных концертиков с преобладающими солистами.

В заключение — несколько слов об одном явлении, мелком и комическом, но довольно характерном. Оказывается, что не с одними классическими богами древности бывали метаморфозы; они возможны и в настоящее время. Так, недавно подобная метаморфоза совершилась с одним из наших музыкальных критиков, Ивановым.2 Лет пять назад он был горячим приверженцем принципов Новой русской оперной школы — принципов, как он выражался, «богатых духом и мыслью»; в настоящее же время Иванов отрекается от этих принципов и дожигает, что прежде обожал. Эту перемену Иванов поясняет естественным ходом своего музыкального развития. Но в этом объяснении, кажется, нет искренности. Результатом зрелости и развития может быть изменившийся взгляд на детали, на отдельные произведения, пожалуй, даже на значение какого-нибудь композитора. Но когда вопрос касается общих принципов, веры — это уже не развитие, а отступничество, ренегатство. Должно заметить, что Иванов далеко не в младенческом возрасте был приверженцем Новой школы; стало быть, или тогда, или теперь нельзя было доверять его искренности. Далее: теперь Иванов развивается, потом будет доразвиваться, потом переразвиваться; до сих пор мы имели дело с Ивановым I-м и II-м, потом будем иметь дело с Ивановым III-м, IV-м. ХХII-м; почему знать, сколько раз ему еще понадобится переменить свои музыкальные убеждения, а читателю придется разбираться среди противоречивейших мнений развивающегося критика!
В сущности, против самой метаморфозы я ничего не имею; Юпитер не чета Иванову, но и тот из-за известных целей не побрезгал принять на себя вид быка. Очень желательно было бы, чтоб Иванов познакомил нас со своим настоящим воплощением и не держал Про себя настоящих Своих Музыкальных убеждений.

До сих пор Иванов отличался оригинальной смелостью своих советов. Так, недавно он советовал Рааб попробовать свои силы в «Юдифи», а так как Рааб 3 несколько раз исполняла эту роль, то он советовал сделать то, что было уже сделано давно (очень возможно, что он по аналогии посоветует Бетховену написать девятую симфонию). Он отличался точностью и своевременностью своих сведений; так, на-днях он сообщил, что партитура «Ивана Сусанина» печатается, между тем как она давно уже готова и находится в продаже. Он отличался своеобразной логикой: «Регистров в голосе,— писал он,— в действительности два, хотя практика для удобства признает их три» (быть может, у Иванова только двое детей, но для практического удобства он принимает, что их трое). Он отличался необычайностью своих открытий: то он откроет, что наш народный гимн написал Кажинский, то в пении Зембрих 4 он откроет ямы и ухабы * (очень возможно, что на-днях он среди Царицына луга 5 откроет огнедышащую гору) и т. д. и т. д. Но как музыкальный критик Иванов совершенный сфинкс. Пока он шел за знаменем Новой школы, еще можно было предположить, что у него есть музыкальные убеждения, и догадываться, какие это убеждения. Но когда он оставил это знамя, поневоле приходится оставить и указанное выше предположение. Пусть же Иванов для блага искусства поведает миру свои настоящие музыкальные взгляды, хотя бы они сводились к тому, что удобнее всего их вовсе не иметь и. таким образом подготовить себе почву для дальнейших метаморфоз. 6

ПОСЛЕДНЯЯ КОНЦЕРТНАЯ НЕДЕЛЯ
(Первая симфония Глазунова)

На прошлой неделе два концерта имели высокое музыкальное значение: второй концерт Бесплатной школы, в котором была исполнена первая симфония Глазунова [.],
Концерт Бесплатной школы живо перенес меня во времена, давно уже минувшие. Я вспомнил 1865 г., вспомнил тот концерт— тоже Бесплатной школы и тоже под управлением Балакирева, в котором в первый раз была исполнена первая симфония Римского-Корсакова. Как тогда, так и теперь выступал на поприще музыкальной деятельности молодой, начинающий русский художник; как тогда, так и теперь на долю критика выпала отрадная обязанность приветствовать нарождающийся замечательный талант и горячо желать ему дальнейшего развития, зрелости, успехов. Римский-Корсаков вполне оправдал возлагавшиеся на него надежды и обогатил наше искусство многими, весьма замечательными в музыкальном отношении произведениями. Давай бог, чтобы то же было и с Глазуновым; а надежды на него возлагаются еще большие, потому что он дебютирует раньше Римского-Корсакова (ему только 17 лет) и потому что его симфония зрелее и еще даровитее, чем первая симфония Римского-Корсакова.
Несмотря на свой крайне юный возраст, Глазунов уже оконченный музыкант и сильный техник. Он вполне владеет гармонией, контрапунктом и инструментовкой. Он совершенно способен выражать то, что он хочет, итак, как хочет. Все у него стройно, правильно, ясно. Он особенно сильный гармонист; в этом отношении он проявляет не только изобретательность, но даже и оригинальность. Тематическое творчество у него тоже есть; на всем произведении лежит печать легкости и свободы сочинения. Словом, семнадцатилетний Глазунов является композитором во всеоружии таланта и знания.

Симфония Глазунова состоит из четырех частей; формы ее общепринятые. Вступления нет; Allegro начинается прямо с первой темы. Изложение первого Allegro ясно и просто. Первая его тема самая слабая в симфонии, но ее первая двухтактная фраза красива, и ею Глазунов часто и удачно пользуется в течение первого Allegro. Вторая тема прелестна — светлого, праздничного характера и довольно широко развита. Еще в этом изложении должно отметить грациозный, веселый эпизод, ведущий к первой теме ff, и удачное, характерное заключение (первая фраза первой темы в медных инструментах). Средняя часть (Mittelsatz) сделана очень прилично. Она основана на всех темах, но преимущественно на первой, с разными ритмическими и вариационными прикрасами. Из них особенно свежа и красива вариация с пиццикатами скрипок. Начало средней части несколько напоминает по своим приемам «1000 лет» Балакирева. Вообще музыка Балакирева, Римского-Корсакова и отчасти Бородина оказалась не без влияния на Глазунова и местами отразилась в его юном произведении. В конце средней части сделаны две педали; обе они красивы, но двух слишком много, они как бы мешают друг другу. В заключении, несмотря на новую милую фразку, извлеченную из первой же темы, несмотря на сильные переходы из тона в тон (Е, D, C-dur), чувствуется тоже некоторая растянутость и недостаточная рельефность формы.
Вторая часть симфонии — бойкое скерцо написано с огнем и с юмором. Характер его пасторальный; ритм двухчет-вертной, темы только две, вторая заменяет трио. Первая тема самого автора веселая, пикантная и в то же время весьма музыкальная. Вторая тема — польская народная; она слабее первой, но своею колоритностью сообщает всему скерцо особенную свежесть. К концу скерцо опять являются некоторые длинноты. Вообще недостаточно компактные, сжатые и интересные окончания — один из более заметных недостатков Глазунова.

Adagio отличается менее яркими качествами, но красиво. Оно состоит из коротких тематических фразок. Одна из них, чудесно гармонизованная, отличается замечательно увлекательною страстностью (жаль, что автор недостаточно ею воспользовался: она встречается только два раза во всем Adagio). Эти тематические фразы непрерывно следуют одна за другою. Их несколько неопределенное блуждание, сопровождаемое красивейшим аккомпанементом, производит впечатление тоже чего-то неопределенного, но привлекательного и поэтического.
Финал — лучшая часть симфонии. По характеру своему он однороден со скерцо. Но эта бойкость, жизнь, юмор проявляются в финале в высшей степени и еще с большею силою вдохновения. Первая тема финала —опять польская народная, полная местного колорита; вторая — оригинальная, замечательно сильная, и прелестный, игривый эпизод на секунде гобоев составляют материал финала, превосходно разработанный Глазуновым. Не буду останавливаться на подробностях этого финала, скажу только, что это капитальный номер, в котором музыкальный интерес и богатство содержания нигде не ослабевают. Здесь же укажу на один прием, который при частом и неразборчивом употреблении может привести к рутине и к водянистости, именно: на частое, систематическое повторение всякой музыкальной фразы, всяких четырех тактов. Этот прием был употреблен без ущерба делу Шуманом в его бесконечно талантливой увертюре к «Манфреду». Этот прием употреблен почти без ущерба делу в последней части симфонии Глазунова — до такой степени в этом финале вдохновение бьет ключом. Но это редкие лишь исключения. Когда же этот прием обращается в привычку, то он действует надоедливо и служит лишь раздуванию музыкальных произведений, так как каждые сочиненные четыре такта превращает в восемь.

В целом симфония представляет прекрасное, замечательно талантливое произведение с самыми серьезными музыкальными достоинствами независимо от юного возраста Глазунова. Если же принять в соображение 17 лет ее автора, она представляет явление исключительное. Так рано и так хорошо никто не начинал, за исключением Мендельсона, написавшего свою увертюру «Сон в летнюю ночь» в 18-летнем возрасте (Моцарт сочинял с детских лет, но это были лишь детские произведения). Пусть только Глазунова не постигнет участь Мендельсона, пусть его талант не ослабевает, а крепнет, мужает, развивается. Он выступил на композиторское поприще при самых благоприятных обстоятельствах: первое его крупное произведение было тотчас же исполнено и исполнено прекрасно, с величайшим успехом. Да не увлекается юный композитор этим успехом; в будущем его могут ожидать и неудачи, да не смущается он этими неудачами. Пусть он всегда будет самым строгим и самым требовательным критиком"относительно своих произведений; пусть он не забывает, что совершенству нет пределов, пусть работает неустанно над своим дальнейшим и разносторонним развитием, и да не покидает его никогда бескорыстная любовь к искусству!
Исполненная симфония Глазунова далеко не единственное имеющееся у него крупное произведение. Он написал уже две увертюры на греческие народные темы, заимствованные из превосходного сборника Бурго-Дюкудрэ,2 написал симфоническую картину «Лес», большую сюиту для оркестра; в настоящее время он занят струнным квартетом [.].