Мало кому из композиторов разных времен и народов выпала честь при жизни быть зачисленным в один ряд с величайшими творцами музыки. Этой чести уже довольно давно удостоился Дмитрий Шостакович. Мир по заслугам признал его одним из музыкальных лидеров XX века.
Место, которое Шостакович занимает и в современной музыке, и во всем развитии искусства, определяется не только и не просто талантом композитора. Шостакович в своей музыке сумел уловить и воплотить дух времени, самые жгучие проблемы нашего века. Он сумел воплотить их с такой выразительной силой и грандиозной масштабностью, какой на протяжении веков обладали лишь немногие. И именно поэтому уже в течение нескольких Десятилетий Шостакович возглавляет одно из магистральных направлений современной музыки, выступая в ней знаменосцем воинствующего гуманизма, искусства больших идей и высоких идеалов. Именно поэтому мы вправе считать Шостаковича достойным преемником и продолжателем той неумирающей линии мирового симфонизма, которая связана прежде всего с именами Бетховена, Шуберта, Брамса, Чайковского, Малера. Развитие музыкального искусства нашего времени немыслимо без вклада Шостаковича, который и много лет спустя всегда будет олицетворять собой лучшее, что дало человечеству искусство XX века.
Творчество Шостаковича сложно и просто одновременно. Сложно потому, что язык его необычайно индивидуален, постоянно обновляется и развивается; сложно потому, что мир, который оживает в его музыке, многогранен и противоречив, как живая реальность, а Шостакович — художник, особенно чутко и нервно реагирующий на события окружающей действительности. Все помнят, что многие его сочинения далеко не сразу завоевывали признание, порождая споры, порой недоумения* разбивая ряды слушателей на страстных защитников и не менее горячих противников. Но с каждым годом число последних редело. И вместе с тем, чем дальше течет время, тем яснее ощущаем мы, что в основе своей творчество Шостаковича просто, как все великое. Оно стало простым не потому, что к нему привыкли, не потому, что потеряло обаяние новизны. Напротив, некоторые сочинения еще и по сей день кажутся столь смелыми, что иные интерпретаторы не решаются к ним обращаться. Но оно стало простым, открывшись слушателям во всей глубине своих концепций, во всей неумолимой логике своего развития, во всей безупречной стройности своих форм. И слушатели поняли простоту музыки Шостаковича, потому что заключена в ней правда и только правда.
Все это, конечно, в первую очередь относится к Шостаковичу-симфонисту. Ведь именно в симфониях—этой высшей форме организации музыкальной мысли — с наибольшей силой проявляется творческая сила музыканта-философа. Языком симфоний Шостакович обращается ко всем людям, а точнее — к каждому человеку. Он сумел вдохнуть в этот жанр новую жизнь.
Вряд ли найдется на земле человек, любящий музыку, который не слышал бы симфоний Шостаковича. Ц все же, прежде чем говорить о них, отвлечемся ненадолго от факта, что именно симфонии составляют основу творчества композитора. Поразительно, что и в этом случае созданного им более чем достаточно, чтобы имя Шостаковича навсегда вошло в историю музыки.
Так же, как и другой классик советской музыки Сергей Прокофьев, всюду сказал Шостакович свое неповторимое и новое слово: от распевных мелодий массовых песен (кто не знает хотя бы замечательной «Песни о встречном»?!) до сложной полифонии фортепианных прелюдий и фуг, от киномузыки до тонких вокальных миниатюр и циклов, от непритязательных детских пьес до глубоких музыкально-драматических фресок!
Мы знаем Шостаковича как великолепного мастера музыкальной сцены, драматического действия. Чтобы убедиться в этом, достаточно послушать его вокально-симфонические сочинения, например, написанную несколько лет назад поэму «Казнь Степана Разина». Образы ее героев настолько рельефны и динамичны, развитие настолько зримо и увлекательно, что все произведение невольно воспринимается как фрагмент музыкальной драмы. Можно лишь пожалеть, что Шостакович уже давно, с начала 30-х годов, не обращается к оперному театру. Обе его оперы — «Нос» и «Катерина Измайлова» созданы в ранний период творчества, еще до возникновения грандиозных симфоний. И тем не менее обе они стали — в этом уже нет никаких сомнений— выдающимися достижениями оперного жанра. Обе они воплощают музыкальными средствами образы руской литературной классики (Гоголь, Лесков) и обе воспринимаются ныне как прямое продолжение дела Мусоргского — его сатиры, его драмы. Еще в «Носе» раскрылась сверкающая смелость саркастической иронии Шостаковича, порой по-юношески дерзостной и несдержанной, но бесконечно остроумной и фантастически изобретательной. Знакомство с этим сочинением сейчас утверждает в мысли о сценической жизненности детища двадцатидвухлетнего композитора.
Почти сорок лет отделяют нас от премьеры «Катерины Измайловой» («Леди Макбет Мценского уезда»), уже признанной теперь подлинным шедевром современного музыкального театра. Как прозорливо прав был замечательно чуткий знаток музыки И. И. Соллертинский, писавший вскоре после премьеры, что «новая опера Дмитрия Шостаковича должна быть признана безоговорочно самым значительным произведением из всего, что дала до сих пор советская музыка. Это не опера-однодневка, но мощная социальная трагедия, или — по определению самого автора — «трагическая сатира», действующие лица которой очерчены с поразительным музыкально-интонационным реализмом». Возрождение оперы уже в 60-х годах блестяще подтвердило такое мнение и сразу принесло ей всеобщую любовь.
Опера эта потрясает правдивостью и силой образов, великолепным драматургическим мастерством и истинно национальным складом.
.Фортепианный Шостакович. Каждое сочинение — подлинная жемчужина пианистической литературы. К этому жанру композитор, хотя и не столь уже часто, возвращается на протяжении всего своего творческого пути. Уместно напомнить, что Шостакович начинал не только как композитор, но и как пианист, успешно выступил на Первом шопеновском конкурсе в Варшаве (1927) и в дальнейшем часто исполнял собственные сочинения. Своеобразный стиль Шостаковича-пианиста, графичный, строгий, лишенный всякой бравуры и внешнего позерства равно как и романтической патетики, наложил отпечаток и на его фортепианное творчество. Лапидарность выразительных средств, склонность к линеарности, к полифоническому мышлению, эмоциональная сдержанность — все это неотъемлемые черты фортепианного Шостаковича. И вместе с тем какое разнообразие красок, настроений, образов и мыслей! От буйного веселья и острых звучаний Первого концерта до мягкой лирики Второго, от изысканной причудливости Фантастических танцев до глубокого трагизма Второй сонаты. Та же удивительная многогранность привлекает исполнителей и слушателей в 24 прелюдиях, написанных еще в 1933 году, и, наконец, в одной из вершин его фортепианной музыки — 24 прелюдиях и фугах, сочиненных двумя десятилетиями позже под впечатлением поездки на Баховские торжества в Лейпциг. Каждая пьеса здесь — истинное откровение в старинном жанре, где все уже казалось сказанным.
Поражает широта жанровых интересов композитора. В списке его сочинений чередуются произведения самых разнообразных жанров, созданные почти одновременно. Такая способность переключаться из одной области в другую всегда была и остается характерной для Шостаковича. Важно заметить при этом, что и небольшие сочинения не служат лишь эскизами для более крупных работ, но имеют вполне самостоятельное значение и художественную ценность. Взять хотя бы романсы. Так же, как и к фортепианным сочинениям, Шостакович обращается к ним на всем протяжении своего творческого пути. Уже четвертый опус композитора — две басни Крылова для голоса с оркестром. А затем — романсы на слова японских поэтов, на стихи Пушкина, Лермонтова, Ралея, Бернса, Шекспира, Долматовского, Черного и, наконец, Блока. Добавьте к этому «Испанские песни», цикл «Из еврейской народной поэзии», обработки английского и американского фольклора. Названное — лишь небольшая толика из созданного Шостаковичем; но разве это не знаменательный вклад в нашу вокальную литературу!? А сколь глубок и тонок здесь мир душевных переживаний, какая своеобразная, неповторимая прелесть мелодики!
К этой области творчества примыкают и произведения для хора, к которым композитор особенно часто обращался в конце 40-х — начале 50-х годов. Светлое звучание оратории «Песнь о лесах» и кантаты «Над Родиной нашей солнце сияет», суровая героика Десяти поэм на слова русских революционных поэтов, строгая ясность обработок русских народных песен для смешанного хора, где индивидуальный почерк композитора удивительно органично сливается с бережно сохраненным стилем национального фольклора. Это были новые грани таланта Шостаковича, по-своему преломившиеся в музыке его последних симфоний.
Впрочем, обращение Шостаковича к каждому жанру всегда освещает для слушателя новую, порой неожиданную сторону его таланта. Слушая массовые, задорные песни его киномузыки или оперетту «Москва, Черемушки», трудно себе представить, что перед нами автор едва ли не самых философских произведений двадцатого века; наслаждаясь певучей и романтически красивой мелодией из фильма «Овод», мы вряд ли узнаем в ней типичного Дмитрия Шостаковича с его колючими ритмами и жесткими, неприглаженными звучаниями.
Но все эти черты принадлежат одному художнику, одному музыкальному характеру, бесконечно разнообразному и в то же время бесконечно цельному. И все они синтезируются в генеральной линии его творчества, вехи которой отмечают прежде всего симфонии и их постоянные спутники — камерно-инструментальные ансамбли. Сюда же по праву следует отнести скрипичные и виолончельные концерты, которые не только по масштабу, но и по емкости содержания, архитектонике справедливо будет считать симфониями для солирующего инструмента с оркестром.
Пожалуй, никто после великих венских классиков не создал столько непреходящих ценностей в камерно-инструментальном жанре. Двенадцать квартетов, фортепианный квинтет и трио Шостаковича, написанные за три десятилетия (с 1938 года)—это огромная музыкальная панорама, в которой композитор предстает изумительным мастером, глубочайшим психологом, воплощающим в музыке тончайшие душевные порывы и интеллектуальный мир своего современника. Камерные по составу, по выразительным средствам, они поистине грандиозны по размаху мысли. И не случайно первое их исполнение зачастую становилось не меньшим событием, нежели премьеры его симфоний. Есть, конечно, у Шостаковича и квартеты, так сказать, более интимного плана, в которых раскрываются преимущественно внутренние переживания; но есть и такие, где воплощены мысли и идеи большой, всечеловеческой значимости, где музыка потрясает эпической широтой (вспомним хотя бы трагические образы войны в Трио и Восьмом квартете). И недаром сам автор считает некоторые свои камерные ансамбли «квартетами-симфониями».
В четырнадцати его симфониях — летопись нашего времени, летопись борьбы и свершений человечества, широчайшие картины народных движений и самый точный психологический портрет героя XX века. В музыке этой звучит страстный протест против насилия и несправедливости, сочувствие к страдающим и обездоленным. Это голос борьбы, провозвестник победы, мощный источник света, питающийся энергией из гущи самой жизни. И поэтому рождение симфоний Шостаковича, их звучание в мире, их взаимодействие со слушателем постоянно выходит за чисто музыкальные рамки, приобретает значение важного общественного явления.