Русский оперный театр. Очерки
Книга о русских композиторах и произведениях на стихи А.С.Пушкина
«С детских лет,-— вспоминает Пушкин,— путешествия были моей любимой мечтой».
Не путешествием ли по странам и народам является пушкинская поэма «Руслан и Людмила», где молодой поэт с чарующей свежестью откликается на все зовы жизни и создает произведение, в котором окрыленная бурной фантазией мысль, казалось, безгранично охватывает все движения человеческой души в поисках пути к светлому, безоблачному счастью.
«Руслан и Людмила» — поэма подвига, верности, дружбы и любви. Так ее поняло поколение современных ее появлению читателей, так ее прочел и понял Глинка.
Любимым чтением Глинки с самого раннего возраста были рассказы о путешествиях: воображение уносило его в далекие края и земли; цветы, птицы и волшебные растения вставали перед ним во всей своей сказочной прелести. Он любил их рисовать.
И не «музыкальным» ли «путешествием» по странам и народам, панорамой жизни, богатой глубокими и яркими впечатлениями, явилась его «поэма на сцене», где в живой смене картин, среди степей, лесов и волшебных садов, простыми, но верными людьми ведется борьба со злыми силами и ложными обольщениями.
Нельзя не видеть, что выбор литературного произведения для самого Глинки был здесь как нельзя более удачен, отвечал его музыкальным склонностям к должен был вызвать высшую степень поэтического вдохновения композитора.
Так оно и было на самом деле.
В. Ф. Одоевский напоминает о творческом процессе у Глинки в этот период в таких выражениях: «По обычаю Михаила Ивановича, музыка у него была готова прежде слов; подавляемый, так сказать, богатством своих музыкальных идей, он роскошною рукою сыпал их на бумагу, где они, кажется, сами собою развивались, цвели и толпились.» 82 (ср. у Пушкина: «Слова лились, как будто их рождала не память рабская, но сердце»).
Есть еще одно воспоминание, восстанавливающее для нас некоторые портретные черты Глинки в дни его работы над «Русланом».
«За ужином, — рассказывает мемуарист, — он (то есть М. И. Глинка. — В. Я.), однако, мало-помалу расходился; говорил мне о своих музыкальных планах, о своем «Руслане», над которым тогда трудился, о будущности России (это был один из его любимых разговоров), и о русском народе, так как полагал, что он хорошо знает народ и умеет говорить с ним. При такого рода разговорах он обыкновенно очень одушевлялся: глаза его сверкали».
Но в эти начальные дни новой творческой работы, как то не раз бывало с композиторами, еще не все ясно представлялось в отношении практических требований сцены. А эти требования должны были неминуемо и скоро возникнуть перед Глинкой, уже получившим серьезный театральный опыт при постановке первой своей оперы.
Как создать из обширной и обильной всевозможными красочными эпизодами поэмы оперный план, как выявить напряженность действия, установить основную линию сюжета?
Когда много позднее, под гнетом суровых упреков и придирчивых замечаний критики по поводу недостатков либретто «Руслана и Людмилы», Глинка в «Записках» возвращается к этой теме, он с заметным волнением вызывает в своей памяти условия работы над сценическим текстом и приводит несколько фактов и соображений о ходе событий в процессе создания оперы.
В его словах слышится здесь то горечь, то недоумение.
«Я писал оперу по кусочкам и урывками.»;
«Я надеялся составить план по указанию Пушкина.», — вспоминает он. -— «В 1837 или 1838 году, зимою, я однажды играл с жаром некоторые отрывки из оперы «Руслан». Н. Кукольник, всегда принимавший участие в моих произведениях, подстрекал меня более и более. Тогда был там между посетителями Константин Бахтурин (поэт и драматург. — В. Я.); он взялся сделать план оперы и намахал его в четверть часа под пьяную руку, и вообразите: опера сделана по этому плану! Бахтурин вместо Пушкина! Как это случилось?—Сам не понимаю».
Но и во время самой работы над либретто Глинка все же оценивал по достоинству своих сотрудников (а их, считая Бахтурина и самого Глинку, который также участвовал в сочинении словесного текста, было шесть) и лучшему из них, В. Ф. Ширкову, писал: «Понимаю очень, что содействие Кукольника тебе неприятно, но своенравие моей музы при твоем отдалении (Ширков был большей частью в отъезде, на юге.—В. Я.) заставляет меня прибегать к нему. Впрочем, все делается согласно твоему разрешению. Кукольник подкидывает слова наскоро, не обращая внимания на красоту стиха, и все, что он доселе написал для Руслана, так неопрятно, что непременно требует переделки. Прибавлю еще, что как я ни ценю дарования Кукольника, но остаюсь при прежнем о нем мнении: он литератор, а не поэт, стих его вообще слишком тяжел и не грациозен после Пушкина, Батюшкова и других. Нет сомнения, что метры несколько затрудняют тебя, а песни Баяна, ария Горисла-вы и другие места твоего либретто ручаются за талант твой» 86.
Глинка не напрасно упомянул о «своенравии своей музы». В «Записках» он еще раз подчеркивает, что, передав часть работы упомянутому Ширкову, который «написал для пробы каватину Гориславы. и часть первого акта», причем этот «опыт оказался очень удовлетворительным», он «вместо того, чтобы сообразить прежде всего целое и сделать план и ход пьесы,. принялся за каватины Людмилы и Гориславы, вовсе не заботясь о драматическом движении и ходе пьесы, полагая, что все это можно было уладить впоследствии».
Все это — не что иное, как ответы Глинки его критикам по поводу коренных недостатков плана, являвшихся, по мнению многих его современников, главной причиной неуспеха, или, точнее, мало выявленного успеха оперы, в создание которой были вложены творческие силы лучшего композитора эпохи.