До середины XIX века большую роль в русской музыкальной жизни играло
так называемое «просвещенное любительство». Домашнее музицирование широко
бытовало в дворянско-аристократической среде. Еще с эпохи Петра I музыка
стала неотъемлемой частью дворянского воспитания, что и привело к появлению
значительного числа музыкально образованных людей, превосходно игравших
на том или ином инструменте. Одним из таких «любителей» был скрипач Алексей
Федорович Львов.
Личность крайне реакционная, друг Николая I и графа Бенкендорфа, автор
официального гимна царской России («Боже, царя храни»), Львов был посредственным
композитором, но выдающимся скрипачом. Когда Шуман услышал его игру в
Лейпциге, то посвятил ему восторженные строки: «Львов настолько замечательный
и редкий исполнитель, что его можно поставить в один ряд с первоклассными
артистами. Если в русской столице найдутся еще такие любители, то иной
артист скорее мог бы там поучиться, чем самому учить».
Игра Львова произвела глубокое впечатление на юного Глинку: «В один из
приездов моего отца в Петербург,— вспоминает Глинка, — он повез меня ко
Львовым, и нежные звуки милой скрипки Алексея Федоровича глубоко врезались
в моей памяти».
Высокую оценку игры Львова дал А. Серов: «Пение смычка в «Allegro», —
писал он, — чистота интонации и щеголеватость «отделки» в пассажах, выразительность,
доходящая до огненной увлекательности, — всем этим в такой степени как
А. Ф. Львов обладали немногие из виртуозов на свете».
Алексей Федорович Львов
Алексей Федорович Львов родился 25 мая 1798 года в богатой семье, принадлежавшей
к высшей русской аристократии. Его отец, Федор Петрович Львов, был членом
Государственного совета. Музыкально образованный человек, он после смерти
Д. С. Бортнянского занял пост директора придворной Певческой капеллы.
От него эта должность перешла к сыну.
Отец рано распознал музыкальную одаренность сына. Он «видел во мне решительный
талант к сему искусству, — вспоминал А. Львов. — Я беспрестанно был с
ним и от семи лет возраста, худо или хорошо, разыгрывал с ним и дядей
моим Андреем Самсоновичем Козляни-новым, все ноты старинных сочинителей,
которые батюшка выписывал из всех стран Европы».
На скрипке Львов обучался у лучших педагогов Петербурга — Кайзера, Витта,
Бо, Шмидеке, Лафона и Бема. Характерно, что только один из них — Лафон,
часто называвшийся «французским Паганини», принадлежал к виртуозно-романтическому
направлению скрипачей. Остальные были последователями классической школы
Виотти, Байо, Роде, Крейцера. Они привили своему питомцу любовь к Виотти
и неприязнь к Паганини, которого Львов презрительно называл «штукарем».
Из скрипачей-романтиков он признавал в основном Шпора.
Занятия на скрипке с педагогами продолжались до 19 лет, а далее Львов
совершенствовал свою игру самостоятельно. Когда мальчику исполнилось 10
лет, умерла мать. Отец вскоре вновь женился, однако у его детей установились
самые хорошие отношения с мачехой. Львов вспоминает о ней с большой теплотой.
Несмотря на одаренность Львова, родители отнюдь не помышляли о его карьере
музыканта-профессионала. Артистическая, музыкальная, литературная деятельность
считалась для дворян унизительной, искусством они занимались только как
любители. Поэтому в 1814 году юноша был определен в Институт путей сообщения.
Через 4 года он блестяще, с золотой медалью закончил институт и получил
направление на работу в военные поселения Новгородской губернии, находившиеся
под начальством графа Аракчеева. Об этом времени и жестокостях, свидетелем
которых ему довелось быть, много лет спустя Львов вспоминал с ужасом:
«Во время работ молчание общее, на лицах страдание, горе! Так протекали
дни, месяцы, без всякого отдохновения, кроме воскресных дней, в которые
обыкновенно наказывались провинившиеся во время недели. Я помню, что,
ехав однажды в воскресенье верхом верст 15, я не проехал ни одной деревни,
где бы не слыхал побоев и криков».
Однако лагерная обстановка не помешала Львову сблизиться с Аракчеевым:
«После нескольких лет я более имел случая видеть графа Аракчеева, который,
несмотря на его жестокий нрав, наконец полюбил меня. Ни один из моих товарищей
не был столь отличен им, ни один не получил столько наград.».
При всех трудностях службы страсть к музыке была столь сильна, что Львов
и в аракчеевских лагерях ежедневно по 3 часа занимался на скрипке. Только
через 8 лет, в 1825 году он вернулся в Петербург.
Во время восстания декабристов «верноподданническая» семья Львовых, естественно,
осталась в стороне от событий, но волнения пришлось пережить и им. Один
из братьев Алексея — Илья Федорович — ротмистр Измайловского полка несколько
дней был под арестом, муж сестры Дарьи Федоровны, близкий друг князя Оболенского
и Пушкина, едва избежал каторги.
Когда события завершились, Алексей Федорович познакомился с шефом корпуса
жандармов Бенкендорфом, который предложил ему место своего адъютанта.
Это произошло 18 ноября 1826 года.
В 1828 году началась война с Турцией. Она оказалась благоприятной для
продвижения Львова по служебной лестнице. Адъютант Бенкендорфа прибыл
в действующую армию и вскоре был зачислен в личную свиту Николая I.
Львов скрупулезно описывает в «Записках» свои поездки с царем и события,
свидетелем которых он являлся. Он присутствовал на коронации Николая I,
ездил с ним в Польшу, Австрию, Пруссию и т. д.; он сделался одним из приближенных
царя, а также его придворным композитором. В 1833 году, по просьбе Николая,
Львов сочинил гимн, ставший официальным гимном царской России. Слова к
гимну написал поэт Жуковский. Для интимных царских праздников Львов сочиняет
музыкальные пьески и они разыгрываются Николаем (на трубе), императрицей
(на фортепиано) и высокопоставленными любителями — Виельгорскими, Волконским
и др. Он сочиняет и другую «официальную» музыку. Царь щедро осыпает его
орденами и почестями, делает кавалергардом, а 22 апреля 1834 года производит
ч флигель-адъютанты. Царь становится его «семейным» другом: на свадьбе
своего любимца (Львов женился 6 ноября 1839 г. на Прасковье Агеевне Абаза;,
он, вместе с графиней Бенкендорф, выполнял обязанности «посаженого отца»,
а в дальнейшем крестил детей Львова, неоднократно бывал на его домашних
музыкальных вечерах.
Другой «друг» Львова — граф Бенкендорф. Их отношения не ограничиваются
служебными — они часто гостят друг у друга. Но, как бы нам ни претила
личность Львова монархиста и приближенного правителей тогдашней России,
нельзя не отдать дань уважения ему как талантливому музыканту.
Во время разъездов по Европе Львов знакомится со многими выдающимися музыкантами:
в 1838 году он играет квартеты с Берио в Берлине, в 1840 концертирует
с Листом в Эмсе, выступает в Гевандхаузе в Лейпциге, в 1844 играет в Берлине
вместе с виолончелистом Куммером. Здесь его и слыхал Шуман, отозвавшийся
потом своей похвальной статьей.
В «Записках» Львова, несмотря на их хвастливый тон, есть много любопытного
по поводу этих встреч. Музицирование с Берио он описывает так: «Я имел
по вечерам несколько свободного времени и мне вздумалось поиграть с ним
квартеты и для этого я попросил его к себе и двух братьев Ганц для альта
и виолончеля; слушателями пригласил к себе знаменитого Спонтини и еще
двух или трех настоящих охотников». Львов сыграл партию второй скрипки,
затем попросил у Берио разрешения сыграть партию первой скрипки в обоих
аллегро ми-минорного Квартета Бетховена. Когда исполнение окончилось,
взволнованный Берио сказал: «Никогда не поверил бы я, что любитель, занятый
подобно вам столькими делами, мог возвысить свое дарование до такой степени.
Вы настоящий художник, вы играете на скрипке удивительно, и инструмент
у вас великолепный». Львов играл на скрипке Маджини, купленной его отцом
у известного скрипача Ярновика.
В 1840 году Львов с женой путешествовал по Германии. Это была первая поездка,
не связанная с придворной службой. В Берлине он брал уроки композиции
у Спонтини и познакомился с Мейербером. После Берлина чета Львовых направилась
в Лейпциг, где Алексей Федорович сблизился с Мендельсоном. Встреча с выдающимся
немецким композитором — одна из заметных вех в его жизни. После исполнения
квартетов Мендельсона композитор сказал Львову: «Никогда не слышал я,
чтобы моя музыка так исполнялась; невозможно передать мои мысли с большею
точностью; вы угадали малейшее из моих намерений».
Из Лейпцига Львов едет в Эмс, затем — Гейдельберг (здесь сочиняет скрипичный
концерт), а после путешествия в Париж (где он познакомился с Байо и Керубини)
возвращается в Лейпциг. В Лейпциге состоялось публичное выступление Львова
в Гевандхаузе.
Расскажем о нем словами самого Львова: «На другой же день нашего приезда
в Лейпциг Мендельсон пришел ко мне и просил со скрипкой пройти в Gewandhaus,
а сам взял мои ноты. Пришед в залу, я нашел целый оркестр, который ожидал
нас. Мендельсон встал на место дирижера и просил меня играть. В зале никого
не было, я сыграл свой концерт, Мендельсон вел оркестр с неимоверным искусством.
я думал, что все кончено, положил скрипку и собирался идти, как Мендельсон
остановил меня и говорит: «Любезный друг, это была только репетиция для
оркестра; подождите немного и будьте добры переиграть те же пьесы». С
этим словом отворились двери, и толпа народа хлынула в залу; в несколько
минут зала, сени, все было наполнено народом».
Для русского аристократа публичное выступление считалось неприличным;
любителям этого круга разрешалось принимать участие только в благотворительных
концертах. Поэтому вполне понятно смущение Львова, которое Мендельсон
поспешил рассеять: «Не опасайтесь, это избранное общество, которое я сам
пригласил, и после музыки вы узнаете имена всех лиц, находящихся в зале».
И действительно, после концерта швейцар передал Львову все билеты с именами
приглашенных, написанными рукой Мендельсона.
Львов играл заметную, но весьма противоречивую роль в русской музыкальной
жизни. Его деятельность на поприще искусства отмечена не только положительными,
но и отрицательными моментами. По натуре он был человеком мелким, завистливым,
эгоистичным. Консерватизм взглядов дополнялся властолюбием и недоброжелательством,
что отчетливо сказалось, например, на отношениях с Глинкой. Характерно,
что в его «Записках» Глинка почти не упоминается.
В 1836 году умер старый Львов, а через некоторое время молодой генерал
Львов был назначен вместо него директором придворной Певческой капеллы.
Хорошо известны его столкновения на этом посту с Глинкой, служившим под
его началом. «Директор Капеллы А. Ф. Львов всячески давал почувствовать
Глинке, что «на службе его величества» он — не гениальный композитор,
слава и гордость России, а подчиненное лицо, чиновник, строго обязанный
неукоснительно соблюдать «табель о рангах» и подчиняться любому распоряжению
ближайшего начальства». Столкновения композитора с директором окончились
тем, что Глинка не выдержал и подал прошение об уходе.
Однако только на этом основании зачеркнуть деятельность Львова в Капелле
и признать ее полностью вредной было бы несправедливо. По свидетельству
современников, Капелла под его управлением пела с неслыханным совершенством.
Заслугой Львова была и организация при Капелле инструментальных классов,
где могли обучаться спавшие с голоса юные певчие из хора мальчиков. К
сожалению, классы просуществовали только 6 лет и за недостатком средств
их закрыли.
Львов был организатором Концертного общества, основанного им в Петербурге
в 1850 году. Д. Стасов дает самую высокую оценку концертам общества, правда,
отмечая, что они были недоступны широкой публике, так как Львов распределял
билеты «между своими знакомыми — придворными и аристократией»9.
Нельзя обойти молчанием музыкальные вечера на дому у Львова. Салон Львова
считался одним из самых блестящих в Петербурге. Музыкальные кружки и салоны
имели в то время большое распространение в русском быту. Их популярности
способствовал характер русской музыкальной жизни. До 1859 года публичные
концерты вокальной и инструментальной музыки могли даваться только в великий
пост, когда все театры закрывались. Концертный сезон длился всего 6 недель
в году, в остальное время публичные концерты не разрешались. Этот пробел
восполнялся домашними формами музицирования.
В салонах и кружках зрела высокая музыкальная культура, которая уже в
первой половине XIX века породила блестящую плеяду музыкальных критиков,
композиторов, исполнителей. Большинство открытых концертов носило поверхностно-развлекательный
характер. Среди публики господствовало увлечение виртуозностью, инструментальными
эффектами. В кружках же и салонах собирались подлинные ценители музыки,
исполнялись настоящие ценности искусства.
С течением времени некоторые из салонов по организованности, серьезности
и целеустремленности музыкальной деятельности превратились в концертные
учреждения филармонического типа — своеобразные академии изящных искусств
на дому (Всеволожских в Москве, братьев Виельгорских, В. Ф. Одоевского,
Львова — в Петербурге).
О салоне Виельгорских поэт М. А. Веневитинов писал: «В 1830 и 1840-х годах
понимание музыки еще составляло в Петербурге роскошь в кругу образованных
людей и, задолго до основания филармонического
(о—Л, Р.) и русского музыкальных обществ, наслаждение произведениями Бетховена,
Мендельсона, Шумана и других классиков было доступно лишь избранным посетителям
знаменитых когда-то музыкальных вечеров в доме Виельгорских»10.
Аналогичную оценку дает критик В. Ленц салону Львова: «Каждый образованный
член петербургского общества знал этот храм музыкального искусства, посещаемый
в свое время членами императорской фамилии и петербургским высшим светом;
храм, соединявший долгие годы (1835—1855) представителей власти, искусства,
богатства, вкуса и красоты столицы» п.
Хотя салоны предназначались главным образом для особ «высшего света»,
их двери открывались и для тех, кто принадлежал к миру искусств. Дом Львова
посещался музыкальными критиками Ю. Арнольдом, В. Ленцем, бывал Глинка.
Знаменитых артистов, музыкантов, художников даже стремились привлечь в
салон. «Мы с Львовым видались часто, — вспоминает Глинка, — в, течение
зимы в начале 1837 года иногда приглашал он к себе Нестора Кукольника
и Брюллова и угощал нас дружески. Не говорю о музыке (он тогда играл превосходно
Моцарта и Гайдна; у него же слышал я трио для грех скрипок Баха). Но он,
желая привязать художников к себе, не жалел и заветной бутылки какого-нибудь
редкого вина»12.
Концерты в аристократических салонах отличались высоким художественным
уровнем. «В наших музыкальных вечерах, — вспоминает Львов, — участвовали
лучшие артисты: Тальберг, г-жа Плейель на фортепиано, Серве на виолончели;
но украшением этих вечеров была несравненная графиня Росси. С каким тщанием
приготовлял я эти вечера, сколько бывало репетиций!..»
Дом Львова, находившийся на Караванной улице (ныне ул. Толмачева), не
сохранился. Судить об обстановке музыкальных вечеров можно по красочному
описанию, оставленному частым посетителем этих вечеров музыкальным критиком
В. Ленцем. Симфонические концерты обычно давались в зале, предназначенном
и для балов, квартетные собрания происходили в кабинете
Львова: «Из довольно низких сеней изящная легкая лестница серого мрамора
с темно-красными перилами ведет до того отлого и удобно до первого этажа,
что вы сами не замечаете, как очутились перед дверью, непосредственно
ведущей в квартетную комнату домохозяина. Сколько изящных нарядов, сколько
прелестных женщин прошло в эту дверь или ждало за нею, когда случалось
запоздать и квартет уже начался! Алексей Федорович не простил бы и наипервейшей
красавице, если бы она вошла во время музыкального исполнения. Посреди
комнаты находился квартетный стол, этот алтарь четырехголосного музыкального
священнодействия; в углу — фортепиано работы Вирта; около стен стояло
с дюжину стульев, обитых красною кожею, для самых приближенных. Остальные
гости, вместе с хозяйками дома, супругою Алексея Федоровича, его сестрою
и мачехою, слушали музыку из ближайшей гостиной».
Квартетные вечера Львова пользовались исключительной популярностью. В
течение 20 лет собирался квартет, в который кроме Львова входили Всеволод
Маурер (2-я скрипка), сенатор Вильде (альт) и граф Матвей Юрьевич Виельгорский;
его иногда заменял профессиональный виолончелист Ф. Кнехт. «Много случалось
мне слышать хороших квартетов-ансамблей, — пишет Ю. Арнольд, — например
старших и младших братьев Мюллер, квартет лейпцигского Гевандхауза с Фердинандом
Давидом во главе, Жана Беккера15 и других, но по справедливости и по убеждению
я должен признаться, что в отношении задушевного и до самых тонкостей
доведенного художественного исполнения мне не приходилось слышать квартета
выше Львовского»16.
Однако натура Львова видимо сказывалась и в его квартетном исполнительстве
— желание властвовать проявлялось и здесь. «Алексей Федорович выбирал
всегда квартеты, в которых он мог блеснуть, или в которых могла достигнуть
полного эффекта его игра, своеобразная в страстном выражении частностей
и в понимании целого». В результате часто «исполнялось не оригинальное
творение, а эффектная переделка его Львовым». «Бетховена Львов передавал
поразительно, увлекательно, но с неменьшим произволом, чем Моцарта»".
Впрочем, субъективизм был явлением частым в исполнительском искусстве
эпохи романтизма, и Львов не составлял исключения.
Будучи посредственным композитором, Львов подчас достигал успеха и на
этом поприще. Конечно, продвижению его творчества весьма способствовали
колоссальные связи и высокое положение, но вряд ли только этим можно объяснить
признание в других странах.
В 1831 году Львов переработал «Stabat Mater» Перголези на полный оркестр
с хором, за что Петербургское филармоническое общество преподнесло ему
диплом почетного члена. Впоследствии за этот же труд он был удостоен почетного
звания композитора болонской Музыкальной академии. За два псалма, сочиненные
в 1840 году в Берлине, ему было присвоено звание почетного члена берлинской
Академии пения и Академии св. Цецилии в Риме.
Львов — автор нескольких опер. К этому жанру он обратился поздно — во
второй половине своей жизни. Первенцом была «Бианка и Гвальтьеро» — 2-актная
лирическая опера, впервые с успехом поставленная в Дрездене в 1844 году,
затем в Петербурге с участием знаменитых итальянских артистов Виардо,
Рубини и Тамбер-лика. Петербургская постановка не принесла автору лавров.
Придя на премьеру, Львов даже хотел покинуть театр, боясь провала. Впрочем,
некоторый успех опера все же имела.
Следующее произведение — комическая опера «Русский мужичок и французские
мародеры» на тему Отечественной войны 1812 года — продукт шовинистической
безвкусицы. Лучшая из его опер — «Ундина» (по поэме Жуковского). Ее в
1846 году исполнили в Вене, где она была принята хорошо. Львовым написана
также оперетта «Варвара».
В 1858 году он издал теоретический труд «О свободном или несимметричном
ритме». Из скрипичных сочинений Львова известны: две фантазии (вторая
для скрипки с оркестром и хором, обе сочинены в середине 30-х гг.); концерт
«В форме драматической сцены» (1841), эклектический по стилю, явно навеянный
концертами Виотти и Шпора; 24 каприса для скрипки соло, снабженные в виде
предисловия статьей, носящей название «Советы начинающему играть на скрипке».
В «Советах» Львов защищает «классическую» школу, идеал которой видит в
исполнительстве известного французского скрипача Пьера Байо, и нападает
на Паганини, «метода» которого,
по его мнению, «не ведет никуда».
В 1857 году здоровье Львова ухудшилось. С этого года он постепенно начинает
удаляться от общественных дел, в 1861 году уходит с поста директора Капеллы,
замыкается в домашней обстановке, заканчивая сочинение каприсов.
16 декабря 1870 года Львов умер в своем имении Романее близ города Ковно.