О Руслановой. Написать о Руслановой. Так ведь писали уже — знатоки, рецензенты,
теоретики, друзья. Писали о Руслановой, о Лидии Андреевне. Вот разве о
ней — о Лиде? Что ж, о Лиде я попробую.
Вспомню ее дома, в кругу друзей и, конечно, на сцене, на эстраде.
Радостное вспомню и трудное, очень трудное. «Ведь было же, черт побери!»
— кричит Барон в «На дне».
Человек скучный в жизни, мне кажется, и на сцене не может быть организатором
хорошей, доброй улыбки, не говоря уже о смехе. Нет, смех не был частым
партнером Лидии Андреевны на сцене, но улыбка! Хотела Лида, не хотела
или вообще не думала об этом, но ее улыбка сразу вызывала вашу, а потом
голос (ах, этот голос!) задерживал, закреплял улыбку на вашем лице, ну
а руки, платье, ритмичность, неиссякаемый темперамент не позволяли даже
самому нудному скептику-слушателю согнать эту улыбку.
Казалось бы, чему тут улыбаться, когда артистка поет «Эх ты, степь широкая»,
но степь перед вами все ширилась и ширилась, и узенькие претензии к певице,
к ее песне уходили куда-то в глубь души и мозга даже самого пессимистического
критика.
И все-таки. Все-таки зло критиковали, разносили.
А как переживала Русланова рецензии и статьи этих «знатоков» и «критиков»,
как непонятны ей были упреки в нефольклорности ее исполнения, в чрезмерности
темперамента, в задиристости и силе звука!.
И в чем же было ее отступление от чисто народной манеры исполнения народных
песен? Неужто саратовские страдания, воронежские частушки,
озорные сибирские припевки надо петь на эстраде точно так, как их пели
на родине? Мне кажется (да и не мне одному), что нет! И я беру смежные,
родственные сферы пения — романсы, даже классические: разве возбраняется
певице концертной и даже оперной исполнять их в своей манере?! Конечно,
если эта манера не искажает музыки и мысли композитора?!
А если забраться в сферы еще более отдаленные от народной песни и проследить,
как ставят, играют, трактуют классику в драматических театрах?!
Ведь можно же, говорят, одну классическую комедию превращать в трагедию,
а в другой переставлять и вымарывать куски сообразно пониманию и трактовке
режиссеров! Так почему нельзя было Руслановой в наши дни подчеркнуть,
даже резко подчеркнуть в одной песне трагичность, а в другой — комичность
положения или образа, от лица которого сложена и поется песня?
Я говорю — подчеркнуть, а не переиначить, вульгаризировать народные песни,
а меж тем народные песни исполняются нередко под рев, стук, гром «сопровождающего»
ансамбля, и певица или певец поневоле (иль по воле?) орут эти народные
песни, бегая по сцене и заслоняя рот и нос трубкой микрофона. Страшно
становится. А когда их поют с зазывной улыбкой на устах, даже если песня
печальна или трагична, — даже неловко становится.
А когда Русланова не горевала о том, что валенки не подшиты, стареньки, а посмеивалась над незадачливой влюбленной, так
ведь создавалась эта песня в те времена, когда новые валенки были мечтой
недостижимой, а в наши дни эта влюбленная крестьянка (нынче колхозница)
пошла бы на свидание в сапожках на высоченных каблучках, а не в валенках,
даже подшитых!
А когда Лида рассказывала о том, как «во стружке» тосковал и просил бросить
его в воду влюбленный парень, она не заинтересовывала вас его страданиями,
а могучим звуком своего русского меццо-сопрано воспевала вам широченную
«Волгу-матушку», и это было радостно и помогало нам любить и уважать народное
творчество — фольклор!
И это было ясно не только ее друзьям и поклонникам — так рассуждали и
ее соратники на эстраде и истинные знатоки. Помню, Ирма Яунзем, бескомпромиссный,
педантичный собиратель, исполнитель и пропагандист фольклора всех наших
пятнадцати республик, педагог, воспитавший не одну исполнительницу русских
народных песен, говорила, что, если темперамент, страстность голоса, своеобразие
личности подсказывают певице нетрафаретную трактовку, заставляют замедлить
или убыстрить темп, усилить трагичность или превратить смешное в гротесковое,
— почему нет?!
Но. сперва РАППовцы, а потом их наследники в своей брани порой переходили
границы трагичности и гротескности. И все эти враждебные вопли, конечно,
тревожили, обижали, оскорбляли, мешали артистке, но, к счастью, они тонули
в море любви самых разнообразных слушателей, от кабинетных ученых до молодых
колхозников, от престарелых академиков до первоклашек!
Впрочем. Я ведь хотел не о Руслановой, не о Лидии Андреевне, а о Лиде.
Что ж, повторяю: скучный человек, скучный артист вряд ли может быть другом
улыбки и смеха, а Лида была веселым человеком, умно веселым и в жизни
и на сцене.
И талантливой она была и в жизни и на сцене. О сцене мы уже говорили —
поговорим о жизни. Помню такой случай. Обедали мы у нее в столовой, где
все: столы, стулья, скатерти, посуда — все было старорусским. И рассказала
Лида о встрече с молоденькой польской певичкой (давным-давно это было,
в 20-х годах). Получала эта певичка у кассира деньги, немного, Лида —
гораздо больше, и было ей неловко, она старалась объяснить, что это, мол,
за много концертов, но певичка сразу оборвала эти «извинения» и стала
рассказывать о своей жизни в Варшаве: сколько и как она в былое время
«зарабатывала». Рассказывала с пикантными подробностями.
Всю эту историю Лида не рассказывала нам — она играла диалог-сценку с
певичкой: говорила за нее с польским акцентом, даже вставляла польские
слова и фразы, и мы хо-хо-та-ли.
Недели через две-три мы с ней встретились на обеде у Николая Смирнова-Сокольского,
и я упросил рассказать эту историю. И она рассказала. то. да не то. Что
же? На сей раз это был монолог польки, и как это мало походило на первый
вариант!
И мне понятно стало, что все или почти все было плодом ее творчества,
сочинено ею! Забыла ли она первую вариацию, но на сей раз перед нами была
опытная ресторанная певица, прежние пикантности уступили место рискованным
фривольностям, то есть рассказ был на грани неприличия и был еще более
смешным, чем первый. Но он тоже казался достоверным: уж очень жила в нем
Русланова-полька, Русланова-шансонетка!
— Лида, — спросил я, — какой же рассказ был достоверен? Кем была эта.
— А я не помню! И это не имеет значения!
И в третий раз услыхал я этот рассказ! У себя дома, тоже после обеда.
Лида долго не соглашалась, а потом. в этой «новелле» певичка уже постарела
и была низкопробной артисткой кафешантана, дамой легкого поведения. Все
деликатности и «светские условности» были отброшены, шансонетка распоясалась,
рассказывала чудовищно смешные события, и Лиде приходилось все время останавливаться
— мы рыдали от смеха!
— Лида, — спросил я, — было ли в самом деле хоть что-нибудь рассказано
этой шансонеткой или вы сами.
— Не помню, что-нибудь, во всяком случае, было.
Как видите, фантазии, выдумки у Руслановой было достаточно и в жизни,
а на сцене эти выдумки, это творчество помогали ей любую песню сделать
рассказом. Она могла сотни, тысячи раз петь песню, и всякий раз это было
не совсем так, как вчера: не только у польской певички после обильного
обеда, но и у русской крестьянки Руслановой в Колонном зале сегодня было
что-то не так, как вчера — на заводе ЗИЛ: чуть лучше, чуть хуже, но всегда
иначе. Она не исполняла песни, она их творила на сцене, а творчество не
терпит шаблона.
У Руслановой много «наследниц» на эстраде, а были ли предшественницы?
Кто были эти предшественницы-исполнительницы песен народных и ненародных?
Вяльцева? Тамара? Варя Панина? Иза Кремер? Все это талантливые люди. Я
всех их слышал и могу удостоверить: до Руслановой была только одна народная
исполнительница народных русских песен — Плевицкая,
но она. испугалась и сбежала!
Так будем же любить и чтить память первой советской русской народной певицы
Лидии Андреевны Руслановой!
Но позвольте, я же хотел не о Лидии Андреевне, а о Лиде! Да, я старался
писать о Лиде и закончить хочу о Лиде. Только несколько слов.
Когда мы хоронили ее, хорошо говорили друзья, соратники, представители
многих организаций, очень любовно и торжественно говорили. И когда мне
предложили сказать несколько слов, хотелось говорить еще любовнее, еще
торжественнее, но. я подошел, заволновался. и сказал: «Лида умерла.» —
постоял и ушел.
Потом, на поминках, ее дочь сказала мне: «Вы единственный назвали мою
маму Лидой. Спасибо».
И вот теперь я печально повторяю: умерла Лида.