Можете ли вы, уважаемый читатель 80-х годов XX века, представить себе,
что этот веселый, игривый, «костюмный», как мы теперь говорим, сюжет два
столетия назад считался прямо-таки революционным, подстрекательским, подрывающим
сами основы священных устоев общества? И однако же, это именно так. История
о том, как ловкий и смешливый слуга Фигаро сумел перехитрить своего хозяина
— заносчивого графа Альмавиву и тем самым защитить свою невесту от посягательств
властелина—история эта, рассказанная в лицах французским драматургом Бомарше,
вызвала бурное негодование сильных мира сего по всей Европе и была категорически
запрещена! Австрийский император Иосиф II метал громы и молнии: «Ввиду
того, что эта пьеса содержит в себе много предосудительного, я хочу быть
уверенным, что цензор или совсем ее запретит, или же заставит внести в
нее такие изменения, что сможет поручиться за впечатление, которое представление
сей пьесы произведет». Другой властелин, француз Людовик XVI высказался
еще более решительно: «Это отвратительно, этого никогда не будут играть!
Нужно разрушить Бастилию, иначе представление этой опасной пьесы будет
опасной непоследовательностью. Этот человек смеется над всем, что должно
почитаться священным в государстве». Монарх словно предчувствовал удары
судьбы, понял, что в этой пьесе заключен бунтарский дух предреволюционной
поры. Впрочем, и Наполеон, позднее, резюмировал свое мнение так: «Это
— революция в действии»; но то было уже «при Наполеоне». Да что там Наполеон
— в иных губернских центрах России еще в начале нашего столетия (и тоже,
вероятно, руководствуясь верными импульсами!) власти иной раз запрещали
комедию Бомарше и оперу Моцарта как бунтарские, развращающие.
И вот именно в ту пору, когда до французской революции оставалось всего
-«сколько лет, когда тень ее все сильнее заслоняла сиятельные дворы европейских
монархов, Моцарт решился писать оперу -а этот крамольный сюжет. Замысел
его был рискованным — тем более рискованным, что врагов и соперников у
молодого музыканта при венском дворе было куда больше, чем доброжелателей.
И к числу его недругов принадлежал сам интендант Придворной оперы всесильный
граф Розенберг.
Поначалу дело казалось безнадежным. Но неожиданно у Моцарта нашелся умный
и влиятельный союзник, ставший его соавтором — итальянский поэт и драматург
аббат Лоренцо да Понте. Правда, он был в ту пору моден, знаменит и по
горло загружен работой. Но проницательный итальянец, в отличие от многих,
отдавал себе отчет в том, что по масштабу таланта Моцарт на голову выше
всех его заказчиков. Понимал он и другое: «Несмотря на то, что Моцарт
обладал величайшим талантом по сравнению с каким-либо другим композитором
прошлого, настоящего и будущего, ему из-за происков врагов не удавалось
полностью проявить в Вене свой божественный гений: он оставался в тени,
неизвестным, подобно драгоценному камню, погребенному в недрах земли».
И потому да Понте не только охотно согласился переделать в оперное либретто
комедию Бомарше, но вызвался также добиться разрешения на постановку.
В начале октября 1785 года единомышленники-соавторы приступили к работе. По предложению да Понте они писали текст и музыку тайком — так, чтобы никто не догадался об этом раньше времени и не перебежал им дорогу. «Мы работали рука об руку,—вспоминал аббат.— Как только я сочинял кое-что из текста, он тут же писал музыку». Спустя месяц работа зашла уже так далеко, что композитор вынужден был перенести свои частные уроки — единственный источник средств к существованию — на послеобеденные часы: все утро, на свежую голову, он сочинял музыку. Совсем забросить уроки он не мог — семья и так жила впроголодь.
Премьера одноактной комической оперы «Директор театра», состоявшаяся в
феврале, не принесла ему ни гроша. И все же опера была окончена в считанные
месяцы, и тогда да Понте, никого не предупредив, отправился к императору.
Сначала тот и слышать не хотел о новом произведении, напомнив, что совсем
недавно запретил немецкой драматической труппе играть «Свадьбу Фигаро».
«Мне это известно,— отвечал хитрый литератор.— Но я написал оперу, а не
комедию, и потому многие сцены пришлось совсем выбросить, а многие другие
сократить. Таким образом я выбросил все, что направлено против пристойности
и морали, все, что могло бы выглядеть предосудительным в театре, посещаемом
вашим императорским величеством. Что же касается музыки, она, как мне
кажется и насколько я могу судить, совершенно изумительной красоты». Эти
доводы сломили упрямство монарха: «Хорошо! Коли дело обстоит так, я относительно
музыки полагаюсь на ваш хороший вкус, что же касается пристойности— на
ваш ум. Сейчас же отдайте партитуру переписчику».
Известие о предстоящей постановке «Свадьбы Фигаро» было встречено в штыки
соперниками композитора, поддерживаемыми графом Розенбергом. Одновременно
репетировались еще новые оперы Винченцо Ригини и Антонио Сальери; придворный
мир и придворный театр раскололись на три партии—у каждого автора были
свои покровители. Один из друзей Моцарта певец Михаэль О'Келли вспоминал:
«Моцарт был вспыльчив, как порох, и клялся бросить партитуру своей оперы
в огонь, если ее не поставят первой. С другой стороны, стараясь опередить
его, как крот во тьме, трудился Ригини. Третий конкурент был придворным
капельмейстером—ловкий, хитрый человек, преисполненный того, что Бэкон
называет «мудростью окольных путей». Его притязания поддерживали три главных
исполнителя, козням которых трудно было противостоять».
Наветы и интриги следовали друг за другом, но мудрому да Понте удавалось парировать все удары. В конце концов была назначена дата премьеры, начались репетиции с оркестром. Во время первой из них певцы и музыканты поняли, какой шедевр перед ними, и после каждой арии, сцены, после каждого акта не могли удержаться от оваций в адрес автора, находившегося здесь же, на сцене, в малиновом плаще и расшитой золотым галуном высокой шляпе. То и дело раздавались крики: «Браво, браво, маэстро! Да здравствует великий Моцарт!.»
За день до премьеры композитор сочинил увертюру. А наутро хозяин квартиры
выбросил автора «Свадьбы Фигаро» на улицу за неуплату долга вместе с больной
женой, которая так плохо себя чувствовала, что вовсе не могла передвигаться.
Ирония судьбы: именно в эти дни композитор писал: «В каком аду я живу.
У меня нет сил продолжать работу».
Венская придворная публика восприняла «Свадьбу Фигаро» с благожелательной
сдержанностью. Успех премьеры помог композитору несколько поправить свои
дела, но произведение продержалось в репертуаре недолго. Зато в Праге
(где Моцарт всегда пользовался особенной любовью) «Свадьба Фигаро», поставленная
в январе следующего года, имела настоящий триумф. Мелодии оперы были у
всех на устах, их распевали на улицах и в кабачках, под них танцевали
на балах. И именно с Праги началось триумфальное шествие «Свадьбы Фигаро»
по миру. С тех пор опера эта идет на сценах всех стран, неизменно покоряя
сердца. Секрет вечной молодости ее арий, дуэтов, ансамблей — в пленительной
красоте мелодий, в редкой правдивости и естественности характеров, в изумительной
одухотворенности музыки. И невольно сегодня, думая о неувядаемой жизненности
«Свадьбы Фигаро», вспоминаешь слова Ромена Роллана: «.Но сердце у Моцарта
остается всегда—почти всегда — простодушным; его поэзия преображает все,
к чему он прикоснется; мы с трудом узнаем в музыке «Свадьбы Фигаро» блестящих,
но сухих и испорченных персонажей французской пьесы. Дух Моцарта. это
радость от сознания возможности действовать, быть в движении, говорить
и делать безумства, наслаждаться миром, жизнью; он пронизан любовью».