В истории любой национальной культуры - древней или молодой - мы без труда обнаружим имена художников, с которыми ассоциируются определенные, ключевые этапы ее развития. Для многих национальных культур Советского Союза такие этапы высвечиваются особенно ясно: сначала -зарождение национальной школы, затем ее самоутверждение на базе освоения других культур, наконец, осознание ее представителями своей самоценности и уникальности, ее выход на мировую арену уже как самостоятельной, неповторимой частицы общего музыкального потока. Для кого-то, возможно, такая классификация может показаться чересчур категоричной или упрощенной, но достаточно вспомнить имена Арама Хачатуряна и Кара Караева, чтобы представить себе более отчетливо и наглядно, о чем идет речь.
В Средней Азии развитие профессиональных композиторских школ, бурно начавшееся в тридцатые годы, затем замедлилось. Трудно сказать, что было тому причиной: сложные и противоречивые процессы, происходившие в стране, специфичность национальных традиций музыки Востока, трудносочетаемой с европейскими нормами, политические или иные факторы. Так или иначе, становление шло нелегко, даже несмотря на то, что новые и новые поколения композиторов получали подготовку в консерваториях Москвы, Ленинграда, других городов. Приходится признать, что большая часть произведений, созданных в послевоенные десятилетия, не получила признания за пределами региона, осталась, как говорится, в ряду событий местного значения. И может быть, парадоксально, что первым музыкантом, которому оказалось по силам перешагнуть эти условные границы, стал представитель одной из наименее развитых в музыкальном отношении с точки зрения европейской республики Туркмении - Чары Нурымов. (Здесь напрашивается параллель с Чингизом Айтматовым, который вывел на новый уровень литературу Киргизии.) Можно лишь высказать предположение, что, овладев премудростями современной музыкальной техники (он окончил Московский институт имени Гнесиных по классу профессора Г. Литинского), Нурымов вместе с тем оказался свободен от груза нормативно понятых традиций, оказался свободнее и смелее своих предшественников. Впрочем, это и есть свойство истинного таланта.
Но, может быть, еще одна причина - творческий путь его отнюдь не был
легким и безоблачным. Преодоление препятствий -тоже школа. Детство будущего
композитора прошло в лишениях и бедности. Отец Чары, крестьянин, погиб
в 1942 году на фронте. Невзгоды, нужда много раз прерывали его музыкальные
занятия, начатые в детстве, но трудолюбие и тяга к любимому искусству
помогли ему повернуть судьбу. В 1959 году Нурымов окончил музыкальное
училище в Ашхабаде по двум отделениям - теоретико-композиторскому и оркестровому
(как гобоист). Он поступил было в местный симфонический оркестр, но почти
сразу же его приняли и в Гнесинский институт.
Студенческие годы были для Нурымова не только периодом накопления профессиональных
знаний, но и активного творчества. Он был на четвертом курсе, когда в
Москве, в одном из концертов смотра композиторской молодежи, прозвучали
публично его первые самостоятельные сочинения - Сонатина для фортепиано
и Сонатина для скрипки и фортепиано. „Музыка скромной и непритязательной
фортепианной сонатины Чары Нурымова с первых же тактов обнаруживает глубокие
и органические связи с туркменской национальной музыкой", - писал
критик газеты „Туркменская искра".
В ту пору это звучало, конечно, как обязательный комплимент, как признание
качества, „необходимого и достаточного" для будущего успеха. Но,
к счастью, Чары Нурымов не удовлетворился достигнутым; его всегда привлекала
не „аранжировка" народных мотивов, а нечто большее -сложнейшая задача
претворения духа туркменского искусства - искусства древней традиции -
в новых, современных формах.
Шел он к ее осуществлению долго, трудно, но не изменяя себе. Вехами на этом пути стали крупные произведения, ряд которых открыла Первая симфония, прозвучавшая в зале Гнесинского института в присутствии Арама Хачатуряна. „Я рад, что семья туркменских композиторов пополнилась способным музыкантом", - с удовлетворением сказал мастер. В 1967 году Нурымов стал автором первого национального балета Гибель Суховея" - произведения во многом новаторского, отчасти построенного на пантомиме и жестикуляции, острого по языку. Премьера принесла автору немало лавров; и в их числе премию Ленинского комсомола Туркмении. Не меньший успех имел и второй его балет - „Бессмертие", увидевший свет рампы в 1973 году. Здесь Нурымов обратился к современной теме, повествует о туркменском юноше, повторившем подвиг Александра Матросова. Но и тут он не пошел по пути наименьшего сопротивления - по пути грубого натурализма, а избрал символическую форму, обобщающие средства выразительности. Наконец, в 1977 году состоялась премьера третьего балета Нурымова - „Кугитангская трагедия". Отдавая дань классической традиции, он вдохновляется народной легендой о трагической любви молодых людей, решив ее в камерном плане, используя прозрачные краски, проявляя тонкий лиризм.
К концу семидесятых годов имя Нурымова, таким образом, было хорошо известно
в оеспублике и не только благодаря балетам. Широкую популярность получили
многие его тесни, исполнялись и оркестровые миниатюры. Но, как выяснилось,
все это были лишь годступы к самоутверждению, к открытию своего „я".
А открытие это принесло Нуры-мову обращение к камерно-инструментальной
музыке. Собственно, писать камерно-инструментальную музыку он начал еще
в конце шестидесятых годов, когда были созданы „Текинские фрески"
для одиннадцати инструментов. За ними последовал фортепианный концерт
(кстати, тоже первый в Туркмении), а затем - цикл для гобоя и фортепиано
„Газели", вскоре превратившийся в произведение для гобоя, ударных,
фортепиано и струнного оркестра. Именно эти, незатейливые, на первый взгляд,
но полные неотразимого очарования пьесы делают имя Нурымова по-настоящему
известным и в крупных городах нашей страны, и за ее пределами. „Текинские
фрески" звучали в Польше, „Газели" в 1980 году произвели настоящую
сенсацию на фестивале в Руане, исполнялись и по Французскому радио.
Успех вдохновляет композитора на создание новых инструментальных опусов.
Среди них - два „Дестан-концерта", Симфониетта, Вторая и Третья симфонии,
Квинтет для духовых. Все они входят в репертуар лучших советских исполнителей,
которые знакомят с ними слушателей десятков городов. Особенно прочная
дружба связывает композитора с Литовским камерным оркестром и его художественным
руководителем - замечательным дирижером Саулюсом Сондецкисом; именно этому
музыканту и его коллективу посвящен второй „Дестан-концерт".
Еще одним несомненным достижением Нурымова стал Второй струнный квартет,
посвященный памяти Индиры Ганди. „Я писал этот квартет, пытаясь выразить
в музыке всю глубину скорби и гнева советских людей в связи со злодейским
убийством великой дочери индийского народа. Вообще же мой интерес к Индии,
к ее древней культуре имеет давнюю историю. В ее истоках - память о приезде
в Ашхабад Джавахарлала Неру, личное знакомство с замечательным знатоком
древнеиндийского эпоса, переводчиком „Махабхараты" Б. Смирновым,
породнение туркменской столицы и индийского города Мадрас и, конечно,
индийская народная музыка, которую я очень люблю". Так говорил композитор
позднее, а создал он квартет всего за несколько дней и с волнением принес
его на суд своих друзей, членов Квартета Союза композиторов СССР. Виолончелистка
Кира Цветкова вспоминала: „С самого начала стало ясно, что это сочинение
очень необычное по мыслям и по средствам их воплощения". О высоких
достоинствах этого сочинения хорошо сказал после премьеры посол Индии:
„Непостижимо: на европейских инструментах играли русские музыканты, а
звучала подлинная музыка Индии".
.Увы, исполнение этого квартета стало одним из последних публичных выступлений
виолончелистки Киры Цветковой. И в апреле 1987 года ее родной коллектив
и композитор Чары Нурымов почтили память артистки исполнением Третьего
квартета композитора. Вскоре после этого в столице состоялся необычный
авторский концерт Чары Нурымова: звучали его. сочинения, выдвинутые на
соискание Государственной премии СССР, а одним из интерпретаторов стал
Литовский камерный оркестр во главе с С. Сондецкисом - также претендентом
на эту награду. Как видим, творческое соперничество отнюдь не помешало
дружбе, и в конечном счете награды были удостоены оба.
А весной 1988 года Чары Нурымов был в числе тех советских композиторов,
которые представляли новую музыку нашей страны на большом фестивале в
Бостоне. Заслуженный успех имели здесь его струнные квартеты, „Газели",
„Текинские фрески". Ведущий критик Бостона Р. Дайер заметил: „Эта
музыка - попытка достичь синтеза среднеазиатской и западной традиций,
и достигаемый результат необычен, экзотичен, эффективен и реален. Музыка
эта звучит совершенно самобытно".
В те дни американские газеты нередко цитировали слова самого Чары Нурымова,
сказанные во время одной из встреч с коллегами: „Сейчас в мире можно услышать
так много музыки, звучащей одинаково и, словно бы, уже знакомо - просто
не знаешь, где ты слышал ее раньше. Иногда я думаю, что и мы, в Туркмении,
немного торопимся. Что это - прогресс или регресс? Мы не хотим потерять
себя, но и не намерены ограничивать себя какими-то рамками. Индия дает
нам хороший урок, который звучит так: не торопиться осваивать западную
культуру, а Индия - не бедная страна в духовном плане. Есть несколько
путей, чтобы идти вперед, расти - и я стараюсь не следовать ни догмам
прошлого, ни соблазнам авангарда". Эти слова - творческое кредо композитора,
программа его исканий, залог еще больших успехов.