Ежегодник - В мире музыки - 1991г.

Музыкальная литература

С.Прокофьев - ноты



Биография, жизнь и творчество композитора С.Прокофьева

 

ЖИЗНЬ СЕРГЕЯ ПРОКОФЬЕВА

1 2 3 4 5 6 7 8

 

 

Начало второго десятилетия века для Прокофьева - эпоха бури и натиска. Новое имя властно привлекает внимание публики и специалистов. Знаменитое издательство Юргенсона выпускает его фортепианные сочинения, в программы симфонических вечеров входят его ранние опыты, оперой „Маддалена" открывается список театральных выступлений, в 1912 году композитор представляет слушателям Первый фортепианный концерт. Это уже был настоящий Прокофьев, имеющий солидный пропуск на музыкальный Олимп. Сегодня мы говорим об этом уверенно, потому что Первый концерт для фортепиано с оркестром занял прочное место на эстраде, вошел в репертуар множества виртуозов. Но тогда все выглядело далеко неоднозначно. Стоит привести оценку критика Л. Сабанеева: „Эта энергически ритмованная, жесткая и грубая, примитивная и какофоничная музыка едва ли даже заслуживает этого почетного наименования. Автор, видимо, в поисках новизны и за неимением оной в глубине таких вещей не происходит". Вот такое категоричное мнение. Но были у Прокофьева и горячие защитники. В первых рядах - В. Каратыгин и В. Держановский. Впрочем, и среди других рецензентов нашлись проницательные ценители. Так, в „Петербургском листке" можно было прочесть: „Можно подумать, что Прокофьев обещает быть этапом в русском музыкальном развитии: первый этап - Глинка и Рубинштейн, второй - Чайковский и Римский-Корсаков, третий - Глазунов и Аренский, четвертый - Скрябин и. и. Прокофьев. Так ли?" Так, именно так.

На страницах журнала „Музыка" Прокофьева поддерживал и его верный друг Мясковский. Да и сам Прокофьев выступал здесь в качестве рецензента, отстаивая попутно свои новаторские взгляды. Но главным его аргументом были, конечно, новые произведения, поражавшие смелостью в решении композиторских задач, гармоническим своеобразием, ритмической изобретательностью. Вслед за Токкатой появляется Вторая соната для фортепиано, написанная в Кисловодске в 1912 году. Как писал Б. Асафьев, во второй сонате крылья воображения настолько окрепли, что на каждом шагу слышно волевое и упрямое стремление, свое слово: „так хочу, пусть так будет"

Как видим, достижения этого творческого этапа прежде всего связаны с любимым инструментом. Прокофьев начинает фортепианный цикл, который позднее получит название „Сарказмы", пишет пьесы другого цикла под опусом 12, наконец, в 1913 году проходит премьера Второго фортепианного концерта, также вызвавшего скандальный эффект в Павловском вокзале. Приведем свидетельство современника: „На эстраде появляется юнец с лицом учащегося из Петершуле. Это - С. Прокофьев. Садится за рояль и начинает не то вытирать клавиши рояля, не то пробовать, какие из них звучат повыше или пониже. При этом острый сухой удар. В публике недоумение. Некоторые возмущаются. Встает „пара" и бежит к выходу. - Да от такой музыки с ума сойдешь! - Что это над нами издеваются, что ли? За первой парой в разных углах потянулись еще слушатели. Прокофьев играет вторую часть своего концерта. Опять ритмический набор звуков. Публика, наиболее смелая часть ее, шикает. Места пустеют. Наконец, немилосердно диссонирующим сочетанием медных инструментов молодой артист заключает свой концерт. Скандал в публике форменный. Шикает большинство. Прокофьев вызывающе кланяется и играет на „бис". Публика разбегается. Всюду слышны восклицания: К черту всю музыку этих футуристов. Мы желаем получать удовольствие, - такую музыку нам кошки могут показывать дома".
Как быстро меняются взгляды. Уже вскоре Второй фортепианный концерт вызывал гром аплодисментов, а сегодня стал классикой музыкальной литературы XX века. Впрочем, всегда находятся современники, которые прозорливо смотрят в будущее. Таким, в данном случае, снова оказался В. Каратыгин. „Публика шикала, - писал он в 1913 году. -Это ничего. Лет через десять она искупит вчерашние свистки единодушными аплодисментами по адресу нового знаменитого композитора с европейским именем".
Сергей Прокофьев на протяжении всего жизненного пути был верен и привержен королю инструментов - фортепиано. Тем более объяснима его фортепианная склонность в те далекие времена. В 1914 году он вновь, теперь уже окончательно, расставался с консерваторией, на сей раз как пианист и дирижер. Выпускной экзамен по фортепиано носил конкурсный характер. Дерзкий Прокофьев и тут оказался победителем - ему была присуждена первая премия имени А. Г. Рубинштейна. Теперь - к новым берегам.

Летом 1914 году Прокофьев отправился в Лондон. Его партнером в этой поездке был талантливый деятель Вечеров современной музыки В. Ф. Нувель. Он и свел молодого композитора с С. Дягилевым, который ценил талант Прокофьева. По дягилевскому заказу начались, совместно с поэтом С. Городецким, работа над балетом „Ала и Лоллий". „Языческая" тематика этого сочинения во многом отразила влияние „Весны священной" Стравинского. Вскоре балет был готов, но и сюжет, и „варварская" музыка не нашли отклика у Дягилева. В итальянской столице состоялось первое заграничное выступление Прокофьева. Он играл свой Второй фортепианный концерт и несколько фортепианных миниатюр. Реакция оказалась такой же, как в России: у автора нашлись и горячие поклонники, и столь же рьяные отрицатели.

 

Фортепианные концерты

Все это не мешало композитору идти своей дорогой. По инициативе того же Дягилева он пишет новый балет, пронизанный национальным колоритом. Это была „Сказка про шута, семерых шутов перешутившего". „Русский материал сочинялся с большой легкостью, - вспоминал автор. - Точно я коснулся непочатого края или посеял на целине, и новая земля принесла неожиданный урожай". Тогда же Прокофьев на основе первого балета составляет „Скифскую сюиту". Эта партитура, по словам И. Нестьева, „производила впечатление прежде всего стихийной силой ритма и ошеломляющей красочностью оркестровки. Перед этими непосредственно воздействующими эффектами отступило на второй план мелодическое начало, местами просто потонувшее в оглушающем потоке звучностей". Так или иначе, но сам Прокофьев был удовлетворен своей работой, и прежде всего инструментовкой. Премьера „Скифской сюиты" сопровождалась уже привычным контрапунктом возмущений и восторгов. Еще раз сопоставим мнения. Критик Ю. Курдюмов: „Прямо невероятно, чтобы такая, лишенная всякого смысла пьеса могла исполняться на серьезном концерте. Это какие-то дерзкие, нахальные звуки, ничего не выражающие, кроме бесконечного бахвальства". Б. Асафьев: „Музыка Прокофьева, раскрывая перед нами радостное устремление свободной воли к творческому становлению, глубоко современна, ибо вся страна сейчас охвачена жаждой деятельности жизни, жаждой реальной работы, верой в светлое грядущее. Ведь от самих людей зависит сделать свою судьбу такой или иной". Проницательные слова.

Крупные замыслы не мешали, так сказать, текущей работе. На одном из Вечеров современной музыки певица А. Жеребцова-Андреева исполнила замечательную вокальную сказку „О гадком утенке" на андерсеновский сюжет - великолепный образец прокофьевской лирики. Здесь он остроумно развивал традиции Мусоргского. Вскоре последовали романсы на стихи современников - К. Бальмонта, 3. Гиппиус, Н. Агнивцева и других. В авторских концертах слушатели знакомятся и с новыми его фортепианными опусами (в частности, с первыми „Мимолетностями"). Аудитория вынуждена отступать под напором энергичного таланта. В 1915 году В. Каратыгин имел право констатировать: „Только три года тому назад большинство наших меломанов видело в композициях Прокофьева лишь эксцессы шалого анархизма, грозившего опрокинуть всю русскую музыку. Теперь его не отпускают с эстрады, заставляя играть многочисленные бисы".
Его творчество привлекает внимание даже деятелей из дирекции императорских театров. Такое обстоятельство способствовало реализации давнего и крупного замысла. Он связан с музыкальной интерпретацией романа Достоевского „Игрок". Композитор сам готовит либретто будущей оперы и дает на этот счет такой комментарий: „Я считаю, что обычай писать оперы на рифмованный текст явление совершенно нелепой условности. В данном случае проза Достоевского ярче, выпуклее и убедительнее любого стиха".

Работа над оперой шла с россиниевской скоростью. В ожидании премьеры композитор не отказывался от интервью. В одном из них он сказал: „Заботясь очень о сценической стороне оперы, я постарался по возможности не затруднять певцов излишними условностями, чтобы дать свободу их драматическому воплощению партий. По той же причине оркестровка будет прозрачна, дабы было слышно каждое слово. Я стремлюсь только к простоте". Такие высказывания еще сравнительно недавно казались прокофьевской бравадой, воспринимались как желание композитора подразнить своих оппонентов. Но, кажется, Прокофьев и не думал шутить: он действительно добивался и добился новой простоты. Понадобилось время, чтобы убедиться в этом.

Итак, партитура „Игрока" сдана в Мариинский театр. И вот, как бы отдыхая от сгущенного драматизма Достоевского, композитор создает лирический вокальный цикл на стихи Анны Ахматовой. В его основе хорошо известные сегодня поэтические шедевры - „Солнце комнату наполнило", „Настоящую нежность не спутаешь ни с чем", „Память о солнце", „Здравствуй", „Сероглазый король".
В театре бушуют страсти вокруг „Игрока", а Прокофьев уже во власти новых замыслов. Это вообще характерная черта его художественной натуры. Мое дело - творчество, а что сделано - то сделано. Лучшее лекарство от будничных треволнений - работа, создание новых произведений. А в идеях недостатка нет. Вот В. Мейерхольд предлагает сюжет для оперы - сказку Карло Гоцци „Любовь к трем апельсинам", складывается фортепианный цикл „Мимолетности", ставший со временем украшением пианистической литературы, и тут же Скрипичный концерт, „Классическая симфония", Третья и Четвертая сонаты, кантата „Семеро их", начальные наброски Третьего фортепианного концерта. Все это - 1917 год. Феноменальная производительность!

Произведения для фортепиано Прокофьева

Конечно, обидно, что „Игрок" был тогда похоронен театральными рутинерами. Но для рефлексии у него просто не оставалось времени. И другим его сочинениям приходилось ждать премьеры неоправданно долго, в том числе Первому скрипичному концерту. А вот Третья фортепианная соната встречает восторженную оценку коллег. „Основной характер ее, - отмечал Мясковский, - пылкость, заражающая и увлекающая устремленность, серьезная страстность, сквозь которую просвечивает яркими бликами ясная свежесть пафоса молодой самоутверждающейся воли".

В дачном поселке под Петроградом Прокофьев сочиняет „Классическую симфонию". Здесь раскрылся в полную меру веселый талант композитора, его „моцартианство". С одной стороны, вроде бы стилизация, с другой - живая музыка, которая волнует и сегодняшнего слушателя искренней жизнерадостностью, игривым изяществом, мелодической рельефностью. Помимо всего прочего, Прокофьев ставил перед собой и чисто техническую задачу: „До сих пор я обыкновенно писал у рояля, но заметил, что тематический материал, сочиненный без рояля, часто бывает лучше по качеству. Перенесенный на рояль, он в первый момент кажется странным, но после нескольких проигрываний выясняется, что именно так и надо было сделать". Откровенно объяснял автор название симфонии: „Во-первых, так проще; во-вторых - из озорства, чтобы подразнить гусей, и в тайной надежде, что в конечном счете обыграю я, если с течением времени симфония так классической и окажется". Он обыграл, „Классическая" стала классической.

1 2 3 4 5 6 7 8