В.Соловьев-Седой ноты
Биография, ноты для фортепиано советского композитора
После окончания войны Соловьёв-Седой довольно часто ездил по стране,
но его жизнь прочно срослась с родным Ленинградом. Избранный в 1946 году
депутатом Ленинградского городского Совета, он стал вести активную общественную
работу, связанную с различными отраслями ленинградской жизни, включая
вопросы городского благоустройства, озеленения и т. д. Песенное творчество
композитора не оскудевает, оно по-прежнему внимательно к запросам широких
кругов слушателей и самодеятельных исполнителей.
Поэтому песни Соловьёва-Седого, завоевавшие в годы войны столь большую
популярность, не только сохраняют, но даже расширяют её теперь. В 1947
году композитору вновь присуждается Сталинская премия (ныне за «Пора в
путь-дорогу», «Давно мы дома не были», «Стали ночи светлыми» и «Едет парень
на телеге»).
Песни 1946—1947 гг. по своему содержанию и эмоциональному строю связаны
с периодом восстановления, налаживания мирной жизни, но они ещё полны
близких воспоминаний о войне. Эмоции радости и облегчения сталкиваются
и переплетаются в них с горькими думами о потерях, с тоской пережитого.
Среди них встречаются сравнительно мало значительные. Таковы, например,
песни «Пляс-перепляс» (на слова С. Фогельсона) и «Тропки-дорожки» (на
слова А. Фатьянова).
В песне «Пляс-перепляс» попадаются некоторые, характерные для композитора
«изюминки» гармонического колорита (в припеве), но музыка в целом всё
же не покидает довольно привычного русла минорной плясовой «в русском
стиле».
В песне «Тропки-дорожки» немало примет истинно «соловьёвского» эмоционального
колорита с типичными чертами сосредоточённой лирики, окрашенной тонами
светлой печали. Характерны и лёгкие, прозрачные узоры аккомпанемента.
Но всё же эта песня заметно уступает и более ранним и более поздним родственным
образцам (таким, как «Не тревожь ты себя, не тревожь» или «Версты»).
В «Песне нахимовцев» (из кинофильма «Нахимовцы», ) слова С. Фогельсона
запев довольно вял и ординарен, в припеве пробуждается некоторая ритмическая
и интонационная бойкость, которая всё же не делает песню выдающейся. Больше
задора и энергии в совсем краткой песне «Закаляйся» (из кинофильма «Первая
перчатка»). Обращение к тексту В. Лебедева-Кумача и к спортивной теме
вызвало здесь отзвуки «спортивных» интонаций И. Дунаевского, который так
часто писал на стихи этого поэта. Вот один из примеров того, как Соловьёву-Седому
удалось подхватить (и впоследствии развить) принципы бодрых, моторных
песенных образов И. Дунаевского.
В «Страдании» (на слова А. Фатьянова) примечательны некоторые, всё более
развивающиеся черты песенного творчества Соловьёва-Седого: смены ритма,
гармонические переборы, колорит мягких септаккордов в аккомпанементе.
Ориентирующийся на крестьянский фольклор жанр любовного юмора дополнен,
как и обычно у композитора, городскими интонационными элементами.
Касательно «Песни о краснодонцах» (на слова С. Острового) критика в своё
время не без справедливости отмечала, что композитор, отойдя в ней от
наиболее свойственного ему жанра песенной лирики, не добился истинного
успеха. Музыке здесь недостаёт силы, хотя в ней выдержан суровый, остро
драматический тон. Отметим деталь: экспрессивный диссонанс уменьшенной
октавы в первом такте (пример 30), переосмысливающий, по-видимому, «свисток»
из «Верного друга» (см. пример 29).
Лучшие песни 1946 года удачно развивают оригинальные творческие тенденции
композитора.
Любопытна песня «Василёк» (на слова А. Чуркина).
В ней чувствуется какая-то неуверенность, переходность. Мелодика привольна,
широка, но несколько расплывчата. Заметны нити, связывающие не только
с предшествующим (песней «Соловьи»), но и с последующим. Таковы обороты
и гармония мажорной субдоминанты на словах «Только жаль, одно обидно,
синь туман на поле лёг» — предвещающие интонационно-гармонический склад
«Сказа о солдате». Песня «Василёк» — частный пример того, как вообще у
Соловьёва-Седого изменяются те или иные черты интонационно-образного строя,
приводя к постепенной кристаллизации новых выразительных факторов. Такие
перемены — постоянный свидетель большой подвижности реакций композитора
на окружающую действительность, на тонус господствующих переживаний.
Яркими образцами песенного творчества Соловьёва-Седого в 1946 году являются
песни «Едет парень на телеге» (на слова Н. Глейзарова) и «Стали ночи светлыми»
(на слова А. Фатьянова). Эмоциональная чуткость их, прежде всего, в господстве
мирного мироощущения, которое тем охотнее начинает любоваться прекрасным,
смаковать светлые и радостные переживания, получает право наслаждаться
и созерцать.
В песне «Едет парень на телеге» пейзаж «серебром звенящей» реки намечен
очень кратко и скупо. Главное внимание обращено на передачу музыкой восторженного
удивления парня, увидевшего на берегу красавицу-девушку. И тут нельзя
не обратить внимания на тонкость и точность звукописи эмоции. На словах
«Ой, какая молодая» нисходящие терции мелодии звучат сугубо вопросительно,
недоумённо из-за гармоний и подголосков (септима баса, хроматизм си бекара
с его мимолётным колоритом увеличенного трезвучия и т. д.). Далее, в мелодическом
фрагменте на словах «звёздочки в глазах» выражено почти отчаяние парня,
его тоска о красоте девушки. Но сразу является и решимость «любви с первого
взгляда»: кварты мелодии на словах «а река бежит, серебром звенит» полны
уверенности и непреклонности, заставивших парня «не двинуться до зорьки»,
«сидеть всю ночь».
Пример миниатюрен, но он, думается, ясно обнаруживает мастерство композитора
в правдивом и естественном выражении быстрых движений души. Песне «Едет
парень на телеге», как и «На солнечной поляночке», несколько вредит увлечение
ритмическими переломами; но это в запеве, тогда как припев ритмически
естествен и правдив «по-речевому» своими переходами.
В песне «Стали ночи светлыми» опять чувствуются какие-то отзвуки песни
«Соловьи». В музыке господствует светлая печаль. Светлая — потому, что
великие страдания войны ушли в прошлое, печаль — потому, что они оставили
глубокий след в сердце. Композитор поразительно естественно сливает ощущение
покоя мирной лунной ночи с переживаниями израненной души. К тому же, он
счастливо избегает однообразия — поскольку в припеве мимолётное, но явственное
выделение фанфарного мажора говорит о душевной силе и мужестве. Фортепьянное
вступление и заключение характерно неопределённы. И именно эта неопределённость,
туманность образного штриха крайне соответствуют всему строю песни: печаль,
но жизнь, тяжёлый груз памяти, но тихое, робкое ещё счастье покоя и гармонии.
Если две предыдущие песни хороши, то «На лодке» (из кинофильма «Первая
перчатка», слова В. Лебедева-Кумача) положительно превосходна. Особая
сила песни «На лодке» — в её чудесной обобщённости, гармоническом синтезе
эмоций. Тут слито столь многое! Вся музыка словно окутана струящимися
волнами печали. Но это опять и опять — печаль светлая. В ней и власть
тяжелых воспоминаний минувшего, и застенчивость расцветающего чувства,
и, быть может, боязнь будущих разлук.
С той поры, как мы увиделись с тобой,
В сердце радость и надежду я ношу.
По-другому и живу я, и дышу
С той поры, как мы увиделись с тобой.
Милый друг, наконец-то мы вместе,
Ты плыви, наша лодка, плыви.
Сердцу хочется ласковой песни
И хорошей, большой любви.
Так говорит автор текста. Можно ведь было выразить в музыке «радость»,
то, что «по-другому и живу я, и дышу», что «наконец-то мы вместе». Но
композитор подчёркивает другое — «надежду» и то, что «хочется ласковой
песни и хорошей, большой любви». Музыка проникновенно романтична, она
поёт о мечте, о желанном, о чаемом — сильнее и убедительнее, чем о том,
что есть. И в этой мечте такие выразительные контрасты оттенков, она так
пленяет своими радужными переливами. Интонации голоса звучат то повествовательно,
то убеждённо, то призывающе, то с нежной лаской, то с мольбой.
Глубоко органично слияние речевого с песенным, — наметившееся уже в ранних
сочинениях Соловьёва-Седого. Кажется, будто герои песни всё время беседуют
друг с другом. Но ведь мелодия, вместе с тем, удивительно напевна и пластична,
она нигде не жертвует этими качествами ради речитатива, как такового.
А вот ещё один гармонический синтез — эмоции и пейзажа. Пейзаж написан
великолепно — слушатель живо чувствует и мерный ход лодки, и плеск вёсел.
Но это не простая «обстановка действия», а неотрывное существо образа:
чувства любящих так обаятельны потому, что они сливаются с пленительной
красотой мирной природы.
Если говорить о жанровом существе песни «На лодке», то следует вновь указать
на сочетание русских народно-песенных и джазовых элементов, вступающих
в нерасторжимое единство.
Из частностей хочется вновь упомянуть любимые Соловьёвым-Седым издавна
мягко колоритные септаккорды. Песня заканчивается замирающими, лёгкими
бликами септаккорда первой ступени (пример 31), и этот же септаккорд
появляется как характерная краска уже в тактах 11—12 песни,
рисуя водяные всплески. Вдобавок, в припеве очень выразительно использована
игра гармоний различных септаккордов.
И ещё одно замечание. Слушая вкрадчивую и ласковую музыку песни «На лодке»,
мы готовы порою счесть её сугубо интимной. Но это — ложное впечатление.
На самом деле — перед нами подлинный гимн любви. Тема любви становится
величавой потому, что она необыкновенно искренна и задушевна: в ней выражены
лучшие чувства единения и слияния душ, стремящихся к поэтичнейшему!
В 1947 году Соловьёв-Седой написал (к 30-летней
годовщине Октября) цикл на слова А. Фатьянова под заглавием «Сказ
о солдате», состоящий из шести песен («Шёл солдат из далёкого края», «Расскажите-ка,
ребята», «Сын», «Поёт гармонь за Вологдой», «Где же вы теперь, друзья-однополчане?»,
«Величальная»).
Задача цикла была вызвана обычным стремлением Соловьёва-Седого откликаться
на эмоциональный тонус того или иного момента развития нашего общества.
Если в песнях 1945—1947 гг. композитор внимательно и тонко передал ряд
характерных переживаний, связанных с переходом от войны к миру, столкновения
и сплетения контрастных эмоций, то в цикле «Сказ о солдате» он, очевидно,
задался целью обобщить эти «этюды» художника, выразить в наиболее наглядной
и целостной форме чувства и думы народа на грани великого перелома. Тут,
естественно, вставали многие темы, многие стороны единой задачи. Предстояло
в одинаковой мере отразить и пережитое, и переживаемое, и то, что предстояло
пережить. Надо было очень правдиво воплотить настоящее в его отношении
и к прошлому, и к будущему — хотя и в пределах известного, сознательно
ограниченного сюжетного круга.
Первая песня цикла («Шёл солдат из далёкого края») очень выразительно
и ярко его открывает. Вступление фортепьяно — звукопись «звенящего» простора
с характерными «колокольными» ударами септаккордов.1 Мелодия голоса вступает
интонациями очень сдержанными эмоционально, но вместе с тем «широкогласными».
Это — попытка эпоса, обрисовки собирательного величавого образа солдата,
идущего на фоне просторов Родины. Показательно, что этот образный склад
не выдержан композитором. По мере движения к припеву («Прощай, прощай»
и, при повторении, «Добро, добро, привет тебе, хозяин») музыка становится
всё более лирической, а в конце припева появляются даже интонации сдержанных
рыданий. Постлюдия фортепьяно опять пейзажна, — хотя и без прежней звонкости,
в сумрачном миноре.
Нельзя, конечно, видеть в подобном «смешении жанров» (от эпоса к бытовой
драме прощания и встречи) простой промах композитора. Напротив, очевиден
сознательный замысел эмоционального развития, перехода от монументальной
картинности к самому непосредственному выражению чувств. Можно заметить,
что переход этот слишком краток и слушатель не успевает прочувствовать
один строй образов, как уже оказывается в другом. Но всё-таки вступительный
номер цикла по-своему целеустремлен — он заинтересовывает и обещает.
Вторая песня («Расскажите-ка, ребята») хороша своим контрастом, она как
будто продолжает сюжетную линию (идёт беседа между вернувшимися солдатами
и девушками). Жаль, что музыка этой песни не очень выразительна, не отличается
особой яркостью и выпуклостью интонаций.
Третья песня («Сын»), посвящённая только что родившемуся наследнику, также
не ярка, хотя и обладает приятным, мягким колоритом. Особенно досадно,
что она явно обрывает сюжетную линию — с этого номера «Сказ о солдате»
становится лишь собранием отдельных пьес.
Следующая из них — «Поёт гармонь за Вологдой» — очень хороша.
Правда, эпиграф песни весьма наивен и стихотворно неуклюж:
Моей отчизны мирный житель,
Овеянный славой, вошёл ты в века.
В мире ты живёшь, как представитель
Своего гвардейского полка.
Но эти слова верно намечают образ. Демобилизованный сержант гвардии идёт
теперь по полям с гармонью в руках. Он стал трактористом, но не утратил
обаяния «душки-военного», от вида и бойкой игры которого «девчата только
ахали и турили глаза». Юмор совершенно естественно и непринуждённо сливается
с лирикой.
Что касается музыки, то тут вновь осуществлён убедительный синтез. В ритмических,
фактурных и гармонических частностях аккомпанемента (да и в скороговорке
вокальной партии!) чувствуются влияния эстрады, джаза.
В.Соловьев-Седой с избирателями Всеволжского района Ленинградской
области (1957г.)
Но это не мешает музыке сохранить характер русской народности, который особенно заметно выплывает на гребне лирической волны припева: «Поле, поле, золотая волна.». Так Соловьёв-Седой очень метко схватывает интонационный строй современной советской деревни, познавшей и освоившей (преимущественно через радио) многие соблазны пикантных музыкальных «блюд».
По-иному, но также очень хороша последующая песня: «Где же вы теперь,
друзья-однополчане?». Смысл музыки — грусть о распавшейся фронтовой дружбе,
смешанная с печалью по поводу невозвратимых утрат и с характерным ощущением
«не по себе», которое так преследовало многих людей, попавших из полымя
фронтовой обстановки в лоно мирной жизни — в совершенно иные условия,
к иным людям.
Примечателен склад мелоса, выдержанного в духе распевного речитатива,
моментами широкого своими интервалами, но одновременно и плавного. Текст,
написанный поэтом на готовую музыку композитора, оказался по эмоциональной
окраске благополучнее и «веселее» её. Но всё же, он поясняет суть образного
замысла, возвращающего нас к кругу эмоций вступления цикла («Шёл солдат
из далёкого края»).
Решительную попытку выйти из этого круга мы находим в заключительной песне
под заглавием «Величальная». Здесь композитор обрёл ряд выразительных
деталей, — в частности, интонации бойких, радостных восклицаний на фоне
быстрых аккордовых переборов, имитирующих колокольный трезвон, а также,
изменённое (мажорное) проведение темы «идущего солдата» в конце. Заметно
и прогрессивное стремление расширить форму (возникает как бы сжатый набросок
оперного финала). Но «Величальной» вредит некоторая суммарность образа.
Вдобавок, она не вытекает из предыдущего развития цикла.
Общая концепция, а равно и частности «Сказа о солдате» давно уже подверглись
серьёзной критике. Говорилось и о разнокачественности отдельных песен,
составляющих цикл, и о нарушении сюжетной линии, и об односторонности
показа послевоенной колхозной деревни, и, наконец, о технически музыкальных
несообразностях и неудобствах — вроде неубедительного тонального плана
и невыдержанности тесситуры.
Сама исполнительская практика оказалась к «Сказу о солдате» суровой, полюбив
и отобрав из цикла две песни: «Поёт гармонь за Вологдой» и «Где же вы
теперь, друзья-однополчане?». Тем не менее, неудача «Сказа о солдате»
как песенного цикла, не может заслонить от нас его правдивые лирические
страницы, отмеченные тем характерным слиянием печали и радости, смутности
и ясности, которое ознаменовало психологический тонус многих и многих
людей на грани перехода от войны к миру.
Этот переход вызвал к жизни и кое-какие отрицательные явления песенной
лирики Соловьёва-Седого, в которых отразились легковесные или унылые эмоции.
Таковы, например, песни 1947 года — «Разговорчивый минёр» (на слова А.
Фатьянова и С. Фогельсона), «Весёлая песенка о начальнике станции» (на
слова А. Фатьянова) и особенно «Человеку человек» («В жизни очень часто
так случается» на слова Н. Лабковского и Б. Ласкина), примыкающие к непритязательным
образцам тогдашней «кабацкой» лирики.
В некоторых других песнях 1947 года заметны черты низкопробной чувствительности,
хотя композитор и не отдаётся полностью в их власть.
В песне «Золотые огоньки» («В тумане скрылась милая Одесса», на слова
А. Фатьянова и С. Фогельсона) некоторые интонации надрывны, почти плаксивы.
Это благословляется пошловатыми словами текста (чего стоят, например,
«замечательные кудри», о которых поёт матрос) и уже не может быть оправдано,
как в песне «О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?», ужасными утратами войны.
Надрывность-плаксивость становится тут какой-то обыденной и пресной, получает
вульгарный оттенок.
Несравненно лучше преодолел аналогичные соблазны композитор в молодёжной
песне «Комсомольская прощальная» (из музыки к спектаклю «Начало пути»,
на слова А. Галича). Она посвящена событиям гражданской войны и сохраняет
эту «интонационную дистанцию»; но воспринимается, конечно, и как отзвук
на минувшие события фашистского нашествия.
Известная мелодическая однотонность, унылость присущи и «Комсомольской
прощальной» (они только на миг вытесняются взлётом голоса на словах «Звезда
победная, свети»). Но в ней есть трогательная правда эмоции совсем юной
души, на долю которой выпали труднейшие испытания: ей хочется быть зрелой,
неколебимо мужественной, она бодрится, но всё-таки выдаёт глубокую, полудетскую
тревогу в самой размеренности вокальных фраз. Соловьёв-Седой — психолог
здесь натурален, как и во множестве других своих песен.
Обаятельна «Моя родная сторона» (на слова С. Фогельсона), которой присущи
многие характерные особенности зрелой песенной лирики композитора: напевность
«разговора», очень свободно и непринуждённо ритмованного, мягкие краски
септаккордов, затейливые имитации гармонных переборов. Очаровательны светлые
эмоции песни, обращённой к любви, юности, к просторам мирной Родины. Недаром
в одном из фрагментов (на словах «хлеба стоят высокие, а в сердце девичьем
весна») мелодия совпадает с одним из фрагментов песни «Поёт гармонь за
Вологдой» («под собственную музыку шагает гармонист»).
В 1947 году Соловьёв-Седой приступил к работе над опереттой «Самое заветное»
(на либретто В. Масса и М. Червинского) — была написана первая её редакция.
Творческие итоги Соловьёва-Седого в 1946—1947 гг. указывают как на его постоянную чуткость в понимании «эмоциональной атмосферы», так и на характерные слабости этого психологизма, порою склонного увлекаться не только самым глубоким и сокровенным, но и поверхностным, преходящим, не только чистыми, сильными струями, но и мутью окружающего потока чувств. К чести композитора надо сказать, что эта муть никогда не оседала в его искусстве прочно.