Пересказать содержание частушки невозможно. Она видит и знает все, отмечает каждый штришок: «Ой, спасибо пастушку, Что не пригнал теленочка. По деревне пробегу, Погляжу миленочка». Но в своих четырех строках она может сказать бесконечно много, крупным планом воспроизвести целый этап в жизни народа.
Вот окончилась война.
Я осталася одна.
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
Разнообразие содержания — тоже результат исторического развития.
Принято считать, что поначалу, в плясовом кругу, частушка не могла быть
больше, чем летописью взаимоотношений молодежи (хотя уже и тут, связанная
со всем укладом жизни, любовная припевка неизбежно затрагивала общие проблемы
семьи, брака, положения женщины, социального бесправия и неравенства).
И только потом, мол, когда частушка отчасти потеряла свое прикладное назначение,
когда она оторвалась от игры, от танца, стала просто песенкой, ее кругозор
расширился.
Но главное не это. Вследствие быстрой капитализации страны, усложнения
жизни, обострения классовых противоречий в неизмеримой степени возросло
количество новых впечатлений, которые стал получать народ. Опыт народа
стал другим. Эти изменения и показывает частушка, явившаяся очень доступным
(с точки зрения исполнения и создания) жанром, способным молниеносно откликаться
на любой факт.
Примеры оперативности частушечного отклика на злобу дня приводит почти
каждый автор. Так, Д. Зеленин писал в 1901 году о том, что на другой же
день после введения винной монополии в Нижнем Новгороде распевали частушку
на эту тему. Как рождаются экспромты в наши дни, хорошо показал в своей
повести «Поддубенские частушки» С. Антонов.
Конкретно-историческое содержание жанра частушки в целом тоже указывает
на ее сравнительно недавнее появление. Неизвестны тексты, в которых запечатлелось
бы крепостное право, шла бы речь о реформе 1861 года и ее первых последствиях,
с такой силой сказавшихся на жизни крестьянина. Зато важнейшие события
последующих десятилетий, начиная с семидесятых годов — русско-турецкая,
русско-японская войны, 1905 год, выборы в Думу, столыпинская реформа и
т, д., — хорошо известны частушке.
С полным равнодушием относился народ к целям войн, которые вел царизм:
«Прощай, отец, прощай и мать, Поеду с туркой воевать; Не за мать, не за
отца, А за братишку-подлеца!» Война — нечто далекое, неотвратимое, как
стихийное бедствие, и столь же ненавистное. Николай ли, Вильгельм ли,
микадо — для певца нет разницы. Патриотизм эпоса, где враг-захватчик действительно
угрожает самому существованию народа, оборачивается в частушке неприятием
полицейско-самодержавного государства,' нежеланием защищать его.
Распроклятый Николашка —
Он не хочет мира дать.
Лет семнадцати мальчишек —
Всех угонит воевать.
Это ведь именно та точка зрения, которую отстаивали большевики, пораженцы. Незачем упрощать картину и подгонять мироощущение крестьянской массы под научный коммунизм. В ее протесте, разумеется, было больше стихийного, чем сознательного, отразились прежде всего те «горы ненависти, злобы и отчаянной решимости», о которых писал В. И. Ленин в статье о Льве Толстом.
Бога нет, царя не надо,
Губернатора убьем,
Податей платить не будем,
Во солдаты не пойдем!
Вот оно, это «стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков,
и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения.».
В частушке можно найти- описание того, как «взволновались мужики: Леса
рубят, гумны жгут, Все свободы себе ждут», как «заводски ребята. За народ
стараются, С господами-приставами Из ружьев стреляются». Есть частушки,
посвященные Думе («Наша Дума — модница, Богачу угодница»), столыпинской
реформе, которая была призвана укрепить деревенскую буржуазию («Хуже ль,
лучше ль будем жить, А нет охоты выходить»). Но следует подчеркнуть, что
текстов, которые объединяются под рубрикой «социально-политические», в
общей массе не так уж и много (три-пять процентов, по мнению исследователей).
Частушка возникла как поэзия деревенской молодежи. Такой она остается
и в наши дни. Именно поэтому любовь и все, что связано с ней, — основная
тема многих тысяч песенок.
..Собирается беседа. Пришел тот, кто нравится, или не пришел? Если не
пришел, то почему — сам ли не захотел, не смог или родители не пустили?
Если пришел, то как взглянул, как поздоровался? Куда сел? Вынул ли дареный
платок, принес ли гостинцев? И т. д. и т. п., с бесконечными вариациями,
подробностями, деталями. То же поет й парень о девушке. Потом — удивительный
по своей психологической достоверности рассказ о начале любви, о радостях
ее и треволнениях, о верности и изменах, о супостатке и подруженьке, о
деревенской мальчишеской вольнице, о неравенстве в любви — о богатых и
бедных ухажерах и ухажерках.
Горькое сиротство; разлука: уход в люди, в батраки, в батрачки, на фабрику;
рекрутчина и солдатчина, во всем подобные насильственному сватовству и
«девичьей солдатчине» — замужеству. Семейный гнет, тяжелая работа дома,
в поле.
Костя милый,
Костя милый,
Не жените Костю силой!
Дайте Косте милому
Подругу выбрать самому.
Кто сказал, что частушка — веселая, шутливая песенка? Это стон какой-то, похожий на причитание или на старую протяжную песню:
Ой, подружка, поверь горю,
Я полы слезами мою.
И все-таки частушка чаще — веселая, шутливая песенка. В. Князев подсчитал,
что однушестую часть его сборника «Частушки-коротушки С.-Петербургской
губернии» (1913) составляют тексты юмористические. Причем тут же он оговаривается:
это соотношение неправильное, так как нельзя было использовать тексты
«озорные» и, само собой разумеется, туда не вошли сатирические тексты,
социально острые.
Частушка почти всегда улыбается, она оптимистична: «Нам не всё об горе
плакать, Нам не всё об нем тужить. Половину надо горюшка На радость положить».
Бодрый тон, энергия, жизнелюбие, ощущение своей силы характерны для лирического
героя этого жанра, даже когда он терпит поражение. Сколько пелось и поется
о бойких девчоночках-подруженьках, которые отстаивают свою свободу, право
на любовь, об удалых парнях, которые весело гуляют, никого не боятся и
над всеми смеются! «Стену каменну пробьем, на гуляньице придем», — это
не только озорство, вольница, очень часто это и форма протеста против
гнета старших, насмешка над начальством. А сколько существует пар: грустная
— веселая частушка на одну и ту же тему, сколько дразнилок, пародий!
Сначала пелось:
Девки — ой, девки — ой!
Милый помирает.
Я хотела зареветь —
Мама заругает!
А потом:
Девки — ой, девки — ой!
Милый помирает.
Я хотела пореветь —
Смех одолевает!
С. Лазутин в своей книге о частушке высказывает предположение, что этот жанр зародился в пригороде, в слободе, где скрещивались влияния городского и крестьянского творчества. По-видимому, это все-таки не так. Во всяком случае, несомненно: рабочая частушка возникает на основе крестьянской. Почти вся любовная лирика и в рабочем и в крестьянском репертуаре общая. Рядом с ней стоят переделки, сводящиеся порой к простой замене слов:
Ох, ох, не дай бог
В солдата влюбляться.
Усы колки, как иголки,
Лезет целоваться.
Ох, ох, не дай бог
С рабочим знаться.
Руки в дегте, сам в вару,
Лезет целоваться.
В собственно рабочем творчестве много говорится о тяжести, труда, о беспрерывных
увечьях, о нищете, о произволе мастера и хозяина, о первых столкновениях
с начальством, с полицией. Рабочая частушка по сравнению с крестьянской
более «общественна». Она, может быть, в силу новизны жизненного материала
большее внимание обращает на самый процесс работы, на детали быта; в ней
сильнее слышатся ноты негодования и протеста. Герой рабочей частушки ясно
осознает, кто его враг; его отношение к богачам бескомпромиссно, так как
он не имеет, не может иметь надежды (как это было иногда у крестьянина)
войти когда-нибудь в ряды хозяев.
Необычайно активна была частушка в годы революции и гражданской войны.
Частушки красноармейские, партизанские, комсомольские, возникшие в эти
годы, складываются в единое боевое новое искусство революции. Рождаются
знаменитые циклы «Яблочка».* В отличие от старой частушки, они почти целиком
посвящены политической сатире.
В песенках 1905 года не высказывалось сколько-нибудь развернутой положительной
программы, в них чаще слышался гнев, отрицание всех и вся. Частушки эпохи
Октября исторически конкретны: тут — большевики, красные, Советская власть;
там — помещики, фабриканты, белые. Народ знал, чего хотел: «В Красну Армию,
товарищи, С охотой мы пойдем, За родную власть 'Советов Кровь горячую
прольем».
«Товарищи». С удовольствием выговаривает частушка это не новое и в то
же время очень новое слово. А какой у нее стал кругозор! «Всю Россию переедем,
Всю Европу перейдем! На Советы кто полезет, Тому голову свернем!» Это
не то, что пели всего полтора десятилетия назад: «Незнакомый городочек,
Называется Китеж»
Сама частушка, как никогда до этого, явилась ареной классовых боев. В
«Песне о великом походе» С. Есенин писал:
Ну, и как же ту злобу
Не вынашивать?
На Дону теперь поют
Не по-нашему:
«Пароход идет
Мимо пристани.
Будем рыбу кормить
Коммунистами».
А у нас для них поют:
«Куда ты котишься?
В Вечека попадешь —
Не воротишься».
Двадцатые годы не внесли ничего нового в форму частушки, но они существенно
обогатили ее содержание. В ней прежде всего слышны голоса новых людей,
живущих новой верой, новыми стремлениями и интересами: «Научил меня миленок
— Своей матери ответь: Мы такую жизнь устроим — Любо-дорого глядеть!».
Три характера в четырех строчках! Вот парень-энтузиаст, пропагандист нового;
вот мать — сомневающаяся во всем, и, наконец, сама девушка, которая просто
любит своего комсомольца и ни над чем другим еще не задумывается.
Дореволюционные исследователи отмечали, какая огромная разница во взгляде
на мир, на брак, на любовь существует между долевой песней и частушкой.
С одной стороны — жалобы на горе, на гнет родителей, мужа и почти всегда
— полная покорность судьбе; с другой стороны—прямо высказываемое желание
освободиться от родительской власти, от всех пут патриархального уклада;
Послереволюционная частушка еще более активно противостоит традиционным
формам жизни. Читаешь эти частушки — как будто все известное, старое:
и про сватов, и про венчание, и про хоромы, в которые хочется попасть.
Новых сюжетов почти нет. Однако общий тон иной — какой-то бодрый, радостный,
спокойный. Ни одной трагической нотки!
Чернобровенький мальчишка,
Ты изменой не стращай.
Теперь времечко такое,
Я сама скажу: «Прощай».
Советская власть,
Мужа не боюся.
Если плохо будет жить,
Возьму разойдуся.
Дальше — расчеты с религией, с попами и церковниками. Была насмешка над
всем этим и раньше, но была и привычка, подчас уважение. А тут — нескончаемая,
не сдерживаемая ничем издевка.
Выше уже говорилось, что в новой частушке появляется положительный общественный
идеал и что он конкретен. «Бога нет, царя не надо» — мы помним этот текст.
Теперь он продолжается по-другому:
Мы с Советом проживем. У нас был товарищ Ленин, По его стопам пойдем.
Нового очень много. Но главное: «Эх, тоска моя, досада. По ночам не спится:
Заразила меня книга, Я пойду учиться».
Антицерковные, антирелигиозные частушки и частушки об учебе, о народном
доме, куда пойти интереснее, чем в церковь, о равноправии женщин, о комсомольцах,
о первых коммунах — таков вклад двадцатых годов.
Во всем остальном жизнь шла почти как и раньше: работали в одиночку на
своей полосе, сами пряли и ткали. Одни снова начинали нанимать батраков,
другие никак не могли выбиться из нужды.
И вот тридцатые годы. Коллективизация, имевшая для деревни такое же значение,
как и революция 1917 года. Море новых частушек о кулаках, о раскулачивании,
о колхозах, о новых людях деревни — о бригадире, о председателе, об агрономе
и трактористе.
Это ясно:
Кулаки вы кулаки,
Скорлатые черти!
Отошла ваша пора —
Дожидайтесь смерти!
А здесь за усмешкой еще сомнение:
Вот колхоз, вот колхоз —
Новое название.
Мужики — коров доить,
Бабы — на собрание.
Появляется желание сравнить настоящее с прошлым и формула: раньше — теперь.
Кино, радио, патефон, велосипед, новые машины сначала вызывают удивление,
радость, гордость. А потом становятся привычными и упоминаются в частушке
только разве случайно, просто как необходимая деталь рассказа: «элеваторских
любить — много разговору».
И еще более сильный залп насмешек над попами, шутливый разговор о советском
венчанье — в загсе. Учеба («Наши бабушки пошли грамоте учиться»). Работа
в колхозе. Появляются новые объекты сатиры — лодырь, прогульщик, нерадивый
бригадир.
Мы помним, каким несчастьем для всей деревни была солдатчина. Рекрутов
оплакивали как покойников. Уже несколько десятилетий не услышишь в живом
исполнении старую рекрутскую частушку. Новая частушка проникнута сознанием
долга перед Отечеством.
..Война. Историю военных действий не напишешь по частушкам 1941—1945 годов.
Но рассказать о том, как жил наш народ в это четырехлетие, что думал о
захватчиках, как был уверен в победе, частушка может и действительно рассказывает.
Л сколько горя принесла война людям, сколько разрушенных судеб, утрат!
Сколько подлинной любви, верности, патриотизма:
Вы разрежьте мае сердце —
Нет ли пятнышка на нем?
Четыре года восемь месяцев
Пылало как огнем!
Тысячи людей оказались в условиях, способствовавших развитию именно устного
творчества, — в лесных партизанских лагерях, с неожиданным досугом, зато
без бумаги и карандаша. А небывалых впечатлений, примеров героизма, величия,
благородства было больше чем когда-либо. Именно этим объясняется обилие
партизанского фольклора — песен и частушек прежде всего.
Как обычно, многое переделывалось, переосмыслялось.
Говорят, что я бойка,
Правда — бойковатая.
Бойкой стала в партизанах,
Я не виноватая.
Среди частушек Отечественной войны много сатирических, издевающихся над
Гитлером, над фашистами-грабителями, над полицаями-предателями.
Лирических частушек создано в эти годы тоже немало. Основной их мотив
— разлука, скорбь.
Я плясать-то выходила,
Не подумала того:
Милый дролечка на фронте,
Может, ранили его.
Осуждению, насмешкам подвергаются те девушки и парни-воины, кто в эти
суровые годы жил по принципу «война все спишет». Частушка далека от ханжеского
осуждения чувства. Она может быть п грубоватой и откровенно озорной. Но
ей всегда присущи нравственное здоровье, чистота.
В первые послевоенные годы, когда страна в труднейших условиях взялась
за восстановление своего хозяйства, частушка сохранила и бодрость, и живость,
и юмор.
До войны пели:
Как колхозные ребята
Начинают богатеть:
Дома строят, тесом кроют,
Интересно посмотреть.
В 1946 году в одном из псковских колхозов частушку переиначили:
Как лавровская деревня
Начинает богатеть,
Окна тряпкам затыкают,
Чтоб вороне не влететь.
Девчонки собирались без парней, шутили над подростками, которые, рано
начав работать, рано почувствовали себя взрослыми («К нам такие парии
ходят — от сугроба не видать»). Нет гармониста — заводят старенький патефон,
танцуют под радио.
Частушка отметила и это, и многое другое. Но песня не прекращалась, и
она вся была пронизана ощущением необычайного подъема — ведь только что
разбит фашизм! Для послевоенной частушки в высшей степени характерно то,
что называем мы достоинством советского человека, патриотизмом:
Я сегодня не нарядна,
Платье не немецкое.
Хотя и рваное, худое,
Но зато советское.
Неполадки в колхозе, кумовство, плохая организация работ — обо всем этом говорит частушка полным голосом.
Ах, товарищ бригадир,
Громко называетесь!
Только в поле на работе
Редко появляетесь.
Бригадирова жена — Богова коровушка. На работу не выходит До заката солнышка.
Но вот начинаются перемены; «едет трактор новенький», «бежит лодочка бочком,
нагружена судачком», «мотористами работать стали комсомолочки», «школа
ФЗО одела розу моего», «наши дролечки кончают вологодский институт.».
Частушка последних лет не только радуется более высокому материальному
уровню жизни. Она — свидетельство огромного духовного роста колхозной
деревни. «Ярославские девчоночки. боевые, озорные, развитые до чего!»
Чаще всего это выражается не прямо, а косвенно — в употреблении слов и
фразеологических сочетаний, свойственных речи интеллигентного человека,
в деталях быта, в самых формах мышления, в образах, сравнениях, в характере
юмора.
Это уже не только начатки знания и образованности:
Нету свету, нету свету,
Нету электричества.
Нет по качеству ребят —
Не надо по количеству!
Начиная плясать и петь, девушка скромничает: «Я на курсах не была, танцам
не училась»; «Песни петь я не училась, в хоре разу не» была». Школа, курсы,
институт — далеко это ушло от частушек двадцатых годов, где как о великом
достижении говорилось об овладении грамотой, о первой прочитанной газете.
Подросло новое поколение молодежи. И снова звучат частушки о любви, об
измене, о верности, о супостатке и ветродуе-парнишке.
Отрастил бессовестный
Челочку стиляжную,
Разбегаются глаза
У трепача на каждую!
Возникло множество новых частушек, которые не имеют аналогий в старом
фольклоре. Но еще больше в повседневном обиходе текстов старых, иногда
измененных (ср.: «без лучины, без огня зажег сердечко у меня» и «без бензина,
без огня.»), иногда и не измененных. Дореволюционная частушечная лирика
была так богата, так всесторонне раскрывала она взаимоотношения, все оттенки
взаимоотношений молодых людей, что добавления к ней не всегда и требовались.
Основная масса дореволюционных припевок — любовных, плясовых н шуточных
— живет и в репертуаре наших дней.