Исторических народных песен дошло до нас немного, если
сравнить их количество с огромной массой песен других разрядов. Когда
бы мы ни принимались за просмотр русских песенных сборников, нас всегда
поражало них именно незначительное количество песен исторического жанра,
в сравнении даже с былинами, наравне с которыми и пол общим с ними титлом
«эпических песен» систематизируются обычно исторические песни.
Богатая событиями историческая жизнь донского казачества породила и
запечатлела в памяти народной много песен, отражающих отношение казака
к его прошлому.
Белинский высоко ставил историческое и художественное значение народных
песен донских казаков. «Донские казачьи песни,— писал он, — можно причислить
к числу исторических, и они в самом деле более заслуживают названия
исторических, чем собственно так называемые исторические русские народные
песни. В них весь быт и вся история этой военной общины, где русская
удаль, отвага, молодечество и разгул нашли себе гнездо широкое и привольное.
В них и исторической действительности больше, в них и поэзия размашистей
и удалей».
Как я уже говорил, здесь на Дону, на южной окраине русского
государства; в постоянной, тревожной борьбе с многочисленными, сменяющими
друг друга, врагами, нередко в условиях труднейших походов, идеалом
мужества, смелости и предприимчивости для казака — защитника родины
и ее границ —являлись те же любимые богатыри: Добрыня-Дончак, старый
казак Илья Муромец, Дюк Степанович, Васюшка Буслаевич, а за ними казацкие
богатыри — Степан Разин, Емельян Пугачев, Некрасов, Булавин, Ермак Тимофеевич,
Иван Матвеевич Краснощеков.
Из 224 песен, вошедших в настоящий первый том нашего труда,— донских
былинных песен — 65, исторических же—159, то-есть в два с половиной
раза больше,—соотношение обратное сравнительно с северным эпосом, где,
судя по большому количеству былин, исторических песен должно было сохраниться
больше, чем где-либо в другом месте Руси.
Северные собиратели считали исторические песни также былинами, только
позднейшими, а потому в своих собраниях относили их. к разряду былин
(Гильфердинг. Рыбников, Истомин и др.).
Большинство позднейших исследователей полагает даже, что в основу русского
былевого эпоса легли действительные факты из истории (Маслов А. Л. «Былины,
их происхождение». «Труды Муз. Этнограф, комиссии», т. II, 1911).
Такое расширение былинных рамок ради истории, мне думается, исходит
из незначительного количества сохранившихся в памяти народной исторических
песен, теряющих, вследствие этого, самостоятельное значение.
Л. М. ЛИСТОПАДОВ (1873— 1949)
На Дону исторический раздел, в противоположность этому, занимает, как
видим, настолько существенное место (159 против 65 былин), что лишать
его самостоятельности нельзя.
Возникает вопрос: к какому времени относятся последние традиционные
образцы казачьего песенно-исторического творчества и создают ли исторические
песни в наши дни?
Внимательное изучение последних по времени дореволюционных записей приводит
к выводу, что со времени русско-турецкой кампании 1877—1878 гг. более
поздних образцов этого рода записей мы уже не имеем. И лишь в эпоху
Великой Октябрьской социалистической революции начинается «возрождение
жанра исторической песни», примером чему могут служить замечательные
эпические песни о Ленине и
Сталине, о Чапаеве, о «челюскинцах» и «папанинцах» и многие другие.
Имеющийся в нашем распоряжении цикл песен гражданской войны, занимая
промежуточное положение между теми и другими, не может быть полностью
отнесен к последним. Конструкция этих песен обнаруживает их недостаточную
самостоятельность и позднейшие переосмысления, в некоторых случаях даже
простое заимствование, выражающееся прежде всего в использовании, иногда
без всяких изменений большею частью недавних казачьих, нередко солдатских
напевов. С этими напевами сочетаются или новые слова советских поэтов
или старые тексты, в которых отдельные слова, имена или названия заменяются
новыми именами советских героев,—иначе говоря, производится несложный
процесс модификации, переосмысления, переработки.
Процесс этот не нов. Он был известен и великому автору
«Войны и мира». Вот что читаем мы там.
«Песенники, вперед! — послышался крик капитана. И перед роту с разных
рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевала обернулся лицом
к песенникам и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинающуюся:
«Не заря ли, солнышко занималося и кончающуюся словами: «То-то, братцы,
будет слава нам с Каменскиим-отцом.»
Песня эта, по словам Толстого, была в свое время сложена в Турции, теперь
она пелась в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим
отцом» вставляли слова «Кутузовым отцом».
Если не считать гражданской войны, запечатленной, как выше замечено,
песенными заимствованиями из прошлого, за последние шесть-семь десятков
лет не было ни одного исторического события, которое бы оставило самостоятельный
и четкий след в казачьей простонародной песне. Три песни русско-японской
войны 1904—1905 гг., записанные нами на Дону в 1906 году,—плоды безнадежно
слабой переработки, и ни в какой мере не могут идти в сравнение с подлинными
старыми казачьими военно-историческими «полковыми» песнями. Но ни служба
казаков на манчжурско-китайской железнодорожной магистрали в девяностых
годах, ни даже первая война с Германией в казачьей массе песен не оставили.
Если обратимся к нашему труду, то увидим, что хронологически последние
(в порядке, нумерации) исторические песни настоящего тома относятся
к русско-турецкой войне. Из ДВУХ песен этой войны: одна —«Гибель казачьего
2-го Тацина полка под Шумлою» (№ 221) — подлинно народная песня высокого
и по напеву и по содержанию качества; другая — «Казаки под Силистрией»
(№ 222), будучи самостоятельной по напеву, в отношении словесного текста
кажется результатом переработки одной из более ранних песен.
Следующие в порядке (от конца) две песни эпохи борьбы Шамиля за независимость
Чечни и Дагестана 1834—1859 гг., в отношении приемов творчества также
разнородны: одна — «Ан, чудо новое у нас совершилось» (№ 219), невидимому,
переработка солдатской полковой песни из эпохи «замирения Кавказа»,
и особой художественной ценности в словесной части не представляет;
другая (№ 220) — «Казаки у Шамиля г неволе» является продуктом высокого
творческого мастерства, особенно ее второй вариант текста о «трех девушках
в саду зелененьком на Тихом Дону».
Следующая песня, приуроченная к осаде Севастополя 1855 1856 гг.—«Не
синё море всколыхалося, не Верейское-то взволновалося» (№ 218)—отличается
большой поэтичностью и лиризмом.
Чем дальше в глубь истории, тем больше в песнях казачьих самостоятельности
и тем меньше заимствований и всяких переосмыслений, и тем ярче проявление
творческого начала казачества в историческом песенном жанре.
Является вопрос — ограничивается ли это, богатое в прошлом, творческое
начало казачества созданием только исторических и военно-исторических
песен, или оно проявляется и в других песенных жанрах?
Положительный ответ на этот вопрос сказывается прежде всего в создании большого количества типичных для казачества, своеобразных по содержанию военно-бытовых песен, песен внешнего уклада, именуемых иногда походными,—этого, по признанию собирателей казачьей песни, основного жанра донской песни, как наиболее полно отражающего социально-экономическую и бытовую обстановку казачества, его сокровенные мысли, чувства, чаяния,— жанра, преисполненного лиризма и эмоциональной насыщенности.
К ним примыкает, внекоторых же случаях и тесно с ними
увязывается, значительная часть бытовых протяжных песен внутреннего
быта —любовных и семейных—III тома, по своей конструкции не отличающихся
от военно-бытовых II тома настоящего издания.
Все это дает нам неоспоримое право сказать, что, если былинные песни
об Илье Муромце, старом казаке, о Добрыне-Дончаке, о Дюке Степановиче,—эти,
по терминологии Донских казаков-песенников, «староотечецкие», «прадедовские»
песни, донское казачество принесло в зачатках оттуда, откуда само пришло
на Дон, то песню своего «служнвского» быта, песню своей, чреватой события-
пан, Араканцев), равно как и песню общерусской истории в известной ее
доле, оно само создало уже здесь на берегах Дона Тихого, живописуя в
песне все, что переживало само в лице первоочередных полков в мирное
время и в лице всеобщего ополчения в такие ответственные моменты истории
Руси, когда нужно было грудью встать на защиту отечества, как это было
в 1812 г. и как это мы видели в дни второй Великой Отечественной войны
против вторгшегося в наши пределы врага,—в песне отображая события,
связанные со службой казачьей вне пределов Дона и за порогом отчего
дома.
Отсюда уже, с берегов Дона, пошли гулять по Руси, как видим это по сборникам
русских песен и по собственным нашим записям, сделанным в других краях
и областях, песни о добром молодце под частым кустиком, изнывающем от
ран, о душечке добром коне, которого умирающий хозяин посылает на батюшку
Тихий Дон отвезти поклон «отцу-матери родной».
Относительно этих последних отделов — исторических песен и, особенно,
отдела военно-бытового, отсутствующего обычно и в общерусских сборниках,
и в сборниках областных, как самостоятельный,—можно смело утверждать,
что донское казачество не только не черпало для этих отделов откуда-нибудь,
а наоборот, само было живым источником для заимствований.
Произведенный нами по сборникам и по прошедшим через наши руки рукописным
собраниям разных собирателей примерный подсчет показал3 весьма внушительную
цифру произведенных записей донских казачьих песен с напевами и безнапевных
— около четырех тысяч номеров. Если из этой суммы исключить некоторое
количество перепечаток из ранее избранных сборников то и тогда уменьшившаяся
в итоге цифра окажется достаточно почтенной для признания за донским
казачеством исключительных заслуг в бережном сохранении накопленных
веками песен большой исторической и художественной значимости.
Правда, былинный запас донских казаков в части словесно-текстовой
должен быть, как мы выше заметили, признан заимствованным чаще всего
в виде отдаленных вариантов, как принесенный из тех областей Руси,-
где давно уже не слышится эпос былинно-исторический,— однако, в части
напевной донской эпос является совершенно самостоятельным н по своей
многоголосной сущности полной противоположностью тому, что мы по сборникам
видим на Севере.
К сожалению, мы не имеем записей напевов былин и исторических песен
так называемого новгородского цикла2 для того, чтобы разобраться, похожи
ли они по своей структуре на< записи северных былин, имеющихся в
сборниках с напевами, и не ближе ли они по напевам к южным донским «былинным
песням» (былинам).
Донская историческая песня знает события и исторические лица как общерусские,
по преимуществу московские, так и собственно донские, в общей массе
превалирующие над первыми. Из 159 исторических песен I тома общерусских—37,
донских же—122,—в три раза больше.
Произвести четкое и точное разграничение между теми и другими вообще
довольно затруднительно, в некоторых же случаях и прямо невозможно,
так как песня, скажем, сюжетно общерусская и мною, как таковая, квалифицированная,
например, «Сватовство Алексея Михайловича», «Петр I строит флот» или
«Разгон Соловецкого монастыря»,--все они или получили начало на Дону,
среди тех групп Войска Донского, которые в составе «зимовых станиц»
бывали в Москве и сами были очевидцами, а то и непосредственными участниками
того или другого события; если же песни эти впоследствии и были в зачатках
принесены на Дон, то, здесь оформившись, зазвучали по-иному,— по-казачьему,
овеянные иным, вольным духом донских степей.
Отсюда, с Дона, одни пошли на Волгу к астраханским казакам,
другие на Кавказ к терцам и, по пути в сибирские просторы, к оренбуржцам,
уральцам и сибирцам.
В исторических песнях настоящего сборника наибольшее внимание, судя
по количеству номеров, уделено таким историческим лицам и событиям,
как Степан Разин —36 песен, Петр I, великий преобразователь Руси, могучая
фигура которого не могла не поразить воображения донцов,— 15 песен,
Семилетняя война — 10, Отечественная 1812 года, в которой активно участвовали
донские казаки,— 13; далее, герои Дона: Ермак Тимофеевич — 6 песен,
И.М. Краснощёков — 5, Некрасов— 4; по стольку же—атаман Платов, непобедимый
полководец Суворов, полковник Иловайский,- скончавшийся от ран за два
года до Бородинской битвы, и др.
Вообще же, ознакомившись внимательно с историческим отделом, нельзя
не притти к заключению, что редко какая из русских областей могла бы
похвалиться таким самобытным и ярким песенно-историческим богатством,
каким владеет Тихий Дон.
И если справедливо, что в народных песнях великий русский поэт «искал
прямой, резкой и правдивой оценки исторических событий» и что самый
образ Степана Разина А. С. Пушкин смог уяснить прежде всего из народных
песен; если верно, как- писал Гоголь, что «народная песня — это народная
история, живая, яркая, исполненная красок истина, обнажающая всю жизнь
народа», то верно также и то, что народные исторические песни донских
казаков - это в подлинном смысле слова народная история русского государства
в некоторой доле, еще же больше — история Дона Тихого, воплощенного
в донском казачестве, живом, ярком и своеобразном народном организме,
получившем свое начало от русского народа.