Р. Паулс (ноты)
Книги, литература, нотные сборники
Многим кажется, что я уже достиг «потолка». Но они глубоко заблуждаются, считая, что материальная обеспеченность, титулы, о которых многие мечтают, — главное в жизни. Нет, это далеко не все. На эти вещи (может быть, конечно, потому что они у меня уже есть) я смотрю совершенно иначе. Во многом, бесспорно, мне в жизни посчастливилось. Но главное, в чем повезло, — я могу работать! И, слава богу, чувствую себя вроде бы нормально.
Как-то в интервью меня спросили: «В чем для вас смысл жизни?» Признаться,
никогда не умел отвечать на такие вопросы. Отшутиться? Можно, конечно,
и отшутиться, но спрашивали-то серьезно. Не знаю, никогда не искал я этого
смысла. Просто мне всегда необходимо двигаться, действовать, делать то,
что у меня получается. Ведь у меня как у всех: что-то получается, что-то
нет. В том, что я не могу без работы, виновата не только музыка; я не
хочу сказать, что какими-то невидимыми нитями привязан к роялю. Мне вообще
нравится что-то делать. Не могу находиться в прострации бездействия —
даже полчаса не способен посидеть спокойно — это выше моих сил! В этом,
видимо, и есть смысл моей жизни.
Правда, все это пришло не в молодости, а скорее после всех ее метаморфоз.
Многое с тех пор изменилось. Некоторые упрекают: «Ты уже не такой, как
раньше». И это естественно. Не только ведь человек, а все вокруг нас с
годами меняется. Кто из нас остается таким, как прежде? Темп жизни, нагрузка
— этим тоже многое определяется. Не люблю становиться в менторскую позу
и морализировать. Не считаю, что все мною сделанное всегда было правильно
и хорошо, хотя я всегда в своей работе, в творчестве старался поддерживать
все новое и интересное. Стараюсь вникнуть в образ мысли и дела молодых
людей, по и это бывает нелегко, ибо не каждый понимает, что ты желаешь
ему добра. А ведь у нас есть опыт, который приходит только с годами. Хотелось
бы, чтобы на наше место пришли честные молодые люди — хорошие художники
и композиторы. От них тоже будет зависеть дальнейшее развитие искусства
нашего народа.
В другом интервью мне сказали: «Некоторые вам завидуют. А вы сами кому-нибудь
завидуете?» Кому я мог бы завидовать? Наверное, тому, кто на сцене способен
прожить долгую жизнь и делает это успешно. Смотрю на это с доброй завистью,
ибо сам уже отошел от постоянной концертной деятельности. Правда, время от времени снова появляюсь на подмостках, показываю что-то новое. Мне
этого хватает на полгода-год, как минимум. Я восхищаюсь хорошими актерами
на сцене. Мне правится видеть, как талантливые люди работают. Я не случайно
употребляю это слово «работают», потому что это действительно труд. И
еще какой.
Когда вижу себя на экране, с меня пот градом льет. Мне бросаются в глаза
малейшие недоработки, которые, возможно, замечает не каждый зритель. Порой
после передачи хожу совершенно убитый. Но потом прихожу в себя, начинаю
работать с большей требовательностью. Свою работу я не просто люблю. Считаю
великим счастьем умение писать музыку.
Говорят, что я в молодости был более коммуникабельным. Мне кажется, что
это не так. Да, в молодости все было по-другому. Было и время, когда я
никому не был нужен, и фильмов обо мне тогда не снимали, интервью не брали.
Да и другом я мог назвать не каждого. А единственного человека, который
был подлинным другом, давно уже нет в живых. Это был Лео Кокле, тот самый
художник, у которого мы собирались на знаменитые «богемные» вечера.
С тех пор прошло много лет. А друзей не прибавилось. Есть очень хорошие
знакомые, которым я верю. И много таких, кому не верю. «Но так ведь трудно
жить!» — скажете вы. Да, ужасно трудно. Но жить-то надо. Что поделаешь!.
Вот и живу пока в известной мере замкнуто.
Вообще, я многого не жду от людей, с которыми общаюсь, которых называю
хорошими знакомыми. У каждого ведь из них своя жизнь. Может быть, на самом
деле важны лишь какие-то краткие мгновения близости и взаимопонимания.
Желание провести с ними очередной праздничный вечер, съездить на рыбалку,
поговорить по телефону. С одной стороны, моя «некоммуникабельность» идет
не от того, что мне не нужно общение с людьми, а из-за огромной занятости
и того ритма, что я однажды выбрал и теперь уже «по собственному желанию»
вряд ли изменю. Получается, что у меня просто нет времени для большого
общения.
И от компаний удовольствия не получаю. Хотя все время куда-то приглашают,
но я себя там чувствую каким-то чужим. Возможно, внутренне ощущаю, что
кому-то действую на нервы. Не знаю. Да, в общем-то, и не хочу никуда.
Хватит с меня богемной молодости!
Выше всего я ценю порядок. А «всепоглощающая работоспособность» (как-то
меня охарактеризовали этим выражением) строится именно на четком порядке.
С первой минуты ото сна и до последней перед сном и моя голова, и я сам
заняты работой. Если надо — и двадцать часов в сутки тоже могу просидеть
за роялем. А свободное время для меня — лишь другой вид работы.
Был, помню, такой курьезный случай. Наискосок от нашей дачи в Юрмале находится
Дом творчества композиторов. Я, как всегда, несмотря на вечерние концерты
в зале «Дзинтари», занимался хозяйством: и дом сам ремонтировал (менял
крышу — выломал прогнившие доски, приколотил новые и покрыл железом),
и траву косил, и дрова колол. Однажды подошла к ограде женщина и вполне
серьезно меня предупредила: «Вы не шумите, тут композиторы работают.»
А мне, пожалуй, никогда ничего не мешает. Разве что — безделье. Да и работаю
я практически всегда дома. Ну, может быть, за исключением каких-то случаев,
когда находишься где-то на выезде с концертами — тогда просишь номер в
гостинице с роялем. По это, как правило, продолжение уже чего-то начатого.
Я но езжу ни в какие Дома творчества и не требую для себя сверхроскошных
условий: у меня небольшая квартира, которая никак не соответствует моим
знаниям (и правам на жилплощадь), — но мне больше не надо.
Для вдохновения мне не нужно уединенности, тишины, темной ночи, луны.
Если у меня что-то зазвучало в голове — ничего уже не помешает. Могу совершенно
спокойно отрываться от рояля, с кем-то разговаривать, ходить, возвращаться,
с женой спорить и даже ссориться. Все появляется как бы само собой и вместе
с тем по четкому плану, которому стараюсь себя подчинять: что к какому
сроку намечено, то и сделано.
Больше тридцати лет уже мы вместе с Ланой. И ей невольно приходится быть
первой слушательницей, иногда выступать в роли редактора, секретаря, вести
в доме всю организационную и домашнюю работу. Когда-то она закончила институт
иностранных языков, специализировалась по английской филологии. А теперь
полностью переквалифицировалась.
Уже выросла наша дочь Анете, обзавелась своей семьей. Что бы я хотел передать
ей в наследство? Разве только желание и способности работать. Я никогда
не желал своей дочери судьбы музыканта. Жена поначалу что-то задумывала
в этом плане. Но я был категорически против. Через что сам прошел, дочери
не желал. Особенно трудно приходится вокалистам — это же несчастные люди!.
Быть равной среди лучших — это не только большой талант. Это, значит,
обречь себя на пожизненную каторгу: ежесуточно работать по 12—14 часов.
А если не готов к этому — занимайся каким-нибудь другим делом!
Анете после школы пошла работать на телевидение. Потом по специализации
же телевидения поступила на заочное отделение в институт. Какое-то время
работала администратором одной из съемочных групп, начала писать сценарии,
стала редактором Латвийского телевидения.
Все это вроде бы прекрасно. Но мне кажется, что фамилия стала несколько
мешать Анете в работе. Останется ли дочь на телевидении — не знаю, ее
дело. Получается у нее сценарное творчество — прекрасно! Работать над
сценариями можно и дома. Ведь она — прежде всего женщина, а потом уже
все остальное. У нас главой семьи была бабушка, на ней держался весь дом,
и она всех вывела в люди. Я хочу, чтобы в моем доме, доме моей дочери
всегда был настоящий порядок, а это забота женщины. К этому и меня, и
сестру Эдите всегда приучали родители.
Эдите тоже много лет работает в искусстве. Она известная в нашей стране
художница по гобелену, по-моему, ее даже больше знают, чем меня. Ведь
Эдите Вигнере-Паулс выставляется па крупнейших зарубежных выставках. Бывало,
что мы «выступали» и вместе: помню в Москве, в Центральном выставочном
зале, где были представлены работы моей сестры, звучали фонограммы моей
инструментальной музыки. Вообще мне правится эта добрая московская традиция:
каждый год в декабре Святослав Рихтер играет классику в Музее изобразительных
искусств имени Пушкина. Это прекрасно сочетается с царящей там атмосферой,
помогает лучше воспринимать саму экспозицию музея. Как будто давно известный
прием, но редкие художники им пользуются.
Знакомых среди этой братии у меня немало — еще с тех времен, когда я бывал
в мастерской Лео Кокле.
Но с теми, кто мне более близок, познакомился гораздо позже. Через режиссера
Тину Херцбергу, которая «привлекла» меня к кукольному театру, сошелся
с ее мужем, скульптором Албертсом Терпиловским. Албертс икорные вывез
меня на речку, заразил своей страстью к природе.
Не могу сказать, что стал заядлым рыбаком. Главное для меня — все-таки
выбраться на природу. Она вдохновляет, отрезвляет от опьянения городской
суетой. Здесь выкристаллизовываются звуки и ты снова различаешь мелодии,
а не сплошной ритм и грохот. И, конечно же, возможность встретиться с
приятелями-рыбаками. Албертс — необыкновенный человек, мудрый, честный,
энциклопедически знающий историю мест, по которым мы путешествуем со своими
удочками. Славный человек, прекрасный зубной врач и тоже любитель половить
форель — Владимир Вигдорчикс. Или график-плакатист Гунарс Кирке. А Волдемарс
Бурчикс, наш типичный положительный латыш, вырастивший трех дочерей. Он
обладает прекрасным чувством юмора, отличный работяга — переплетчик книг.
А сколько приятных людей мы встретили в этих рыбацких скитаниях! Сколько
смешных историй с нами приключилось! Сколько раз, бывало, окунешься в
полном снаряжении в холодную речку, а потом греешься и сушишься у костра,
либо в машине, под шум печки. Сколько раз выручали нас сельские мужики,
когда завязали в распутицу на проселочной дороге!. А бывало, что и в этой
чистой людской среде попадались злые люди, что, проткнув гвоздем колеса
моей машины, припаркованной где-нибудь у сельской околицы, оставляли на
покрытом росой капоте автограф: «Тебе, такому популярному!»
Да, люди бывают разные. Еще несколько лет назад форельные реки приносили
мне только радость. Теперь — прибавилось боли и разочарования. Раздражают
и злят те «умники», что «насилуют» чистейшую, нетронутую природу, губят
не только деревья и цветы, убивают реки — главные кровеносные артерии
нашей природы. Да простит меня читатель, но как тут с отчаяния не допустить
резкость!.
И все же после часов, проведенных у реки, меня снова тянет к работе. Снова
что-то пишу, играю, куда-то спешу, с кем-то спорю и что-то доказываю.
Жизнь продолжается!
Как-то, в очередной раз вернувшись из зарубежной поездки, прослушав десятки
фонограмм, просмотрев бесчисленное множество эстрадных концертов, поп-шоу,
видеоклипов, я поймал себя па мысли, которая и удивила, и поддержала,
и вдохновила одновременно.
Дело в том, что мне временами казалось, будто мелодия стала ненужной, исчезла, погибла под давлением ложных ритмов. Но, более тридцати лет работая в эстраде, я имел возможность изучать и вкус, и требования публики, проследить судьбу каждой моей песни, проверить ее. И я не раз убеждался, что в столкновениях всех музыкальных стилей, направлений и форм всегда побеждает мелодичная музыка. И я возвращался к тому, с чего начал, — к мелодии.